Искусство - Клайв Баркер

Там перед ним открылся такой пейзаж, что можно сто ять и разглядывать его неделю и все равно до конца не раз глядеть. Впереди миль на двадцать раскинулись яркие от света поля — алые, зеленые и желтые — и заливные луга, золотые и серебристые. Дальше, на немыслимой высоте, подобно волне, грозившей вот-вот обрушиться, нависала стена тьмы, где явно таился Иад. Стена была не черной, а серой: тысячи оттенков серого, местами просвечивавшие багровым и красным. Не понять, из чего она состоит. Местами она походила на дым, местами блестела, будто перекатывающийся под кожей мускул. Она судорожно делилась и сокращалась, непрестанно воспроизводя себя самое. Войска или народа, скрытого за ней, не было видно. Волна вздымалась все выше и выше, но не падала.

Однако не волна заворожила Джо, а раскинувшийся внизу город в тени вздыбившегося неба — город под названием Б'Кетер Саббат. Гордостью Эфемериды назвал его Ной, и Джо, увидевший город издалека и не приближавшийся да же к окраине, уже готов был ему верить.

Город походил на перевернутую пирамиду вершиной вниз. С того места, откуда смотрел Джо, не было заметно никаких опорных конструкций. В городское нутро — это дома, решил Джо, хотя на вид они больше напоминали жилища летучих мышей — снаружи вели сотни тысяч разного рода лестниц. Размер города сравнивать было не с чем, одна ко Джо прикинул, что на верхней главной площадке легко поместится весь Манхэттен. Значит, городские башни — полтора десятка сооружений, по виду похожие на огромные свертки ткани, ниспадающие вниз бесчисленными складками, — насчитывали в высоту не одну сотню этажей.

В бесчисленных окнах горел свет, но Джо почти не сомневался, что в башнях никого нет. Дороги, ведшие из города, были забиты битком, над улицами и башнями взмывали вверх летательные аппараты со сверкающими лопастями.

Все это вместе являло собой столь захватывающее зрелище, что Джо с трудом подавил в себе желание устроиться меж гигантских корней деревьев и подождать, пока не рухнет волна. Но то же самое любопытство, что заставило его прийти сюда, теперь погнало его дальше — через болотистую низину, где росли прозрачные, как хрусталь, цветы, к ближайшей дороге. В толпе, покидавшей город, на всех лицах читались отчаяние и страх. Лица эти судорожно кривились, увлажнялись потом, а глаза — белые, золотые, синие или черные — то и дело устремлялись назад. Туда, где под нависшей тенью остался город.

Почти никто не обращал внимания на Джо. Те же, что замечали его, смотрели на него с жалостью. Джо показалось, что его принимали за сумасшедшего, поскольку он был единственным на этой дороге, кто двигался в сторону Б'Кетер Саббата.

3

Госпожа Муснакафа сидела в постели — такой огромной, что в ней легко уместились бы человек десять. Обложившись со всех сторон десятком кружевных подушек, она рвала в клочья бумаги. Постель была усыпана ими, малейший сквозняк от окна или от камина поднимал в воздух сотню листков, и они шелестели, как листья. Комната показалась Фебе абсурдной в своем былом великолепии: потолок, рас писанный нагими амурами, изрядно закопчен, зеркала на стенах потускнели и кое-где потрескались. Не лучше выглядела и сама госпожа: потускневшая и потрескавшаяся. Феба и Муснакаф стояли в изножье постели не меньше пяти ми нут, а госпожа, не обращая на них внимания, рвала листок бумаги и что-то бормотала себе под нос.

Свет исходил лишь от керосиновых ламп, стоявших на столах и столиках. Язычки пламени в них были еле видны, и в комнате, как и во всем доме, царил полумрак. Но и в полу мраке хозяйка смотрелась ужасно. Ее поредевшие волосы, выкрашенные в черный цвет, лишь подчеркивали пергаментную бледность кожи, дряблую шею и глубокие морщины, прорезавшие лицо.

Наконец она заговорила, не отрывая глаз от своих бумажек и едва шевеля тонкими губами:

— Видала я таких, как ты, в прежние дни. Все при тебе.

Мужчинам это нравится.

Феба промолчала. Она не оробела, но решила пока не открывать рот — вдруг эта карга заметит, что гостья нетрезва.

— Нет, меня не заботит, что нравится мужчинам, а что нет, — продолжала старуха. — Это в прошлом. И я рада, что мне безразлично.

Она подняла глаза. Они были воспалены и блуждали, не способные остановиться в одной точке.

— Если бы мне не было безразлично, — продолжала она, — знаешь, что бы я сделала? — Она выдержала паузу. — Ну, знаешь?

— Нет…

— Я нагрезила бы себе красоту, — сказала она, захихикав. — Я стала бы первой красавицей во вселенной. Такой, что стоило бы мне выйти из дома, и все мужчины падали бы к моим ногам. — Тут она перестала хихикать. — Как ты думаешь, получилось бы у меня? — спросила она.

— Я… Я думаю, да.

— Ты думаешь, надо же, — тихо пробормотала госпожа. — Что ж, позволь мне тебе сообщить: мне это сделать так же легко, как два пальца обмочить. Да. Без проблем. Не я ли создала из грез этот город?

— Вы?

— Я. Скажи ей, мой маленький Абре.

— Это правда, — подтвердил Муснакаф. — Она его нагрезила, и он стал таким, какой есть.

— Так что я легко могла бы превратиться в красавицу. — Госпожа снова замолчала. — Но решила не делать этого. А знаешь почему?

— Потому что вам все равно? — рискнула Феба.

Бумага, которую госпожа рвала, выпала из ее пальцев.

— Совершенно верно, — произнесла она удивленно. — Как тебя зовут? Фелиция?

— Феба.

— Еще хуже.

— Мне нравится, — не подумав, сказала Феба.

— Ужасное имя, — настаивала старуха.

— Вовсе нет.

— Если я сказала «ужасное», значит, ужасное. Подойди сюда.

Феба не шелохнулась.

— Ты меня слышишь?

— Да, слышу, только мне без разницы, что вы там сказали.

Старуха вытаращила глаза.

— Бог ты мой, да ты что? Не обижайся на такие пустяки. На меня-то. Я стара, безобразна, меня мучают газы.

— Но ведь вам не обязательно быть такой, — возразила Феба.

— Кто тебе сказал?

— Вы, — ответила Феба, порадовавшись в душе, что не один год имела дело с упрямыми пациентами. Черта с два эта ведьма ее запугает. — Вы и сказали, две минуты назад… — Она заметила, как отчаянно жестикулирует Муснакаф, но уже не могла остановиться. — Сказали, что можете стать красавицей. Так почему бы вам не сделать себя красивой и без газов?

Наступило тяжелое молчание, и глаза госпожи забегали еще беспокойнее. Потом с губ ее сорвался смешок, а потом она расхохоталась в голос.

— Деточка, ты поверила, ты поверила мне! — воскликнула она. — Ты действительно думаешь, что я стала бы так жить, — она подняла свои костлявые руки, — если бы у меня был выбор?