Ночь Сварога - Suncharion

Принятие христианства Владимиром – чистый карнавал. На моральных и нравственных качествах князя-выродка это никак не отразилось. "Христолюбец!" – восклицает Иларион, умилившись "подвигом" Владимира. Но у этих лицемеров никогда ничего кроме расчета на душе не было. Каган и не думал "проникаться" новой верой. Как был ублюдком, так им и остался. Без сравнения с кем-либо из "великих" предшественников не обходится ни одно "Житие" святого. Вот и Владимир, оказывается, в своём подвижничестве подражал императору Константину. Как мы уже знаем, он последовательно убил своих тестя, зятя, жену, сына. И Владимиру, для того, чтобы сесть на Киевский стол пришлось лишить жизни своего старшего брата Ярополка. Не отстал от отца и его сын Ярослав, убивший в своё время не только брата, но и лучших новгородских людей, коих обманом завлёк на княжеский двор. Какая религия – такие у неё и святые. Это правило.

"Спас все народы", – "спас человечество", "воскресил племена и народы" – это уже о Христе. Да никого он не спас, этот самозванец! От чего "спасать"? Да и надо ли? Для худоумных православных, что ни еврей, – то и "спаситель". Россию-то христолюбивую "бог милости, щедрот и человеколюбия" уж точно не спас. Это от него Русь в своё время не спаслась. Это от него от самого Россию спасать пора!

Нет ничего более чудовищного, как сравнивать Христа с днём или с Солнцем!

Христиане от дневного света бегут в кельи, в пещеры, в скиты, в иночество, в безбрачие, в тёмные храмы, где под заунывное пение замаливают грехи, – и это называется "христиане спасение зиждут при Солнце"? "Они (евреи – S.C.) не спасались" – гордо произносит Иларион. Да ну? Что вы таки говорите? А вот апостол Павел иного мнения. "Весь Израиль спасётся" – торжественно провозгласил он. И это не частное мнение, а чеканные строки из "слова божьего".

"Иудеи отринуты прочь" – не унимается Иларион. И в подтверждение этого цитата из пророка Малахии о том, что, дескать, "нет Моего благословения Израилю" – речет Яхве. Библеист Иларион никудышный ("профессиональная болезнь" почти всех христиан – хроническое незнание библии в обмен на свою тупую веру). У Малахии, 1:10-11 сказано: "Нет Моего благословения вам". А кто это "они"? Священники (левиты), но опять же не все подряд, а лишь те, кто, из-за небрежения и непонимания сути отношений между Яхве и еврейским племенем, безславит его имя. Но и они, обкрадывающие своего бога, не совсем пропащие люди. Пророк для того и взывает к ним, чтобы они образумились и ревностно и служили Ему. И как последнее средство, Малахия обещает накануне судного дня выслать впереди "Грозного Судии" Илью-пророка, чтобы с его помощью почести они обратились к своему богу. Так, где же тут "нет Моего благословения Израилю"?

"Я послан не только к овцам Израиля, гибнущим в доме его" – цитирует евангелие Иларион. Неправильно. Есть вещи, которые всегда процитирует и младенец. Игрушечные православные антисемиты выдают желаемое за действительное. Иисус ясно сказал, что послан он "только к погибшим овцам дома Израилева" (Мф., 15:24), а на неевреев, в том числе и на русачков-жидомольцев, он плевал с Синайских высот. Это подтверждает стих 26-й той же главы евангелия от Матфея. На просьбу хананеянки помочь её дочери, "бог милости и щедрот и человеколюбия" отвечал, что нельзя ему, иудею, взять хлеб у детей (у евреев) и бросить псам (неевреям). Вы, христиане, в глазах "спасителя" – собаки! И вы ещё, русские христиане-патриоты, пропагандируете этот евангельский отстой и порожняк. Вам не стыдно?

Отдав дань "незлобивому Христу", Иларион но выдерживает уже тона и в стихе 785-м торжественно провозглашает: "Будет проклят любом еретик и безбожник". Так сразу и запахло византийской талмудистикой. В Царьградском анафемствовании XI века, в частности, значилось: "Неправо изъясняющим богомудрые изречения… анафема!". Византия, этот жидохристианский гнойник, естественно, превозносится Иларионом до небес.

Христианство глубоко привило идеал подвижничества, который выразился в так называемой "аскетической эстетике". Последняя противопоставляла все материальное, земное и плотское духовному.

Монах уходит от мира и проповедует воздержание, умиряя свои страсти, и умерщвляет тело посредством различных лишений и самоистязаний. Гадость и мерзость. Однако "логика" составителей житийных повестей, жизнеописаний "святых" была иной. Cоздатель "Жития Симеона Столпника", увлекаясь крайностями монашеской аскезы, утверждает своеобразную "эстетику отрицания". Её суть в выворачивании психологии наизнанку. На первый план выдвигается безобразное и отвратительное. Писатель сравнивает червей, поедающих плоть подвижника, с драгоценными жемчужинами, гной аскета – с позолотой. От тела Симеона "исходит невыносимый смрад, так что никому мет возможности стать рядом, и постель его кишит червями…". Эти подробности становятся объектом специфического наслаждения, любования и созерцания!

Для христианского аскета-обрубка вся мирская жизнь стала "окрашенным гробом", в котором "люди уже при жизни погибают от пороков и пресыщения плоти". Чем красивее и заманчивее внешность грешника, тем ужаснее его внутренняя сущность. И наоборот, отвратительная сторона земного "умирания" плоти становится символом внутреннего совершенства. Это христианским уродам очень по нутру.

Такая вот "душевная красота" христианской паранои!

Деспотические порядки не обошли стороной и семью. Глава семейства, муж, был холопом по отношению к государю, но государем в собственном доме. Все домочадцы, не говоря уже о слугах и холопах в прямом смысле слова, находились в его полном подчинении. Прежде всего это относилось к женской половине дома. Считается, что в древней Руси до замужества девушка из родовитой семьи, как правило, не имела права выходить за пределы родительской усадьбы. Мужа ей подыскивали родители, и до свадьбы она его обычно не видела.

В обязанности супруга и отца входило "поучение" домашних, состоявшее в систематических побоях, которым должны были подвергаться дети и жена. Считалось, что человек, не бьющий жену, "дом свой не строит" и "о своей душе не радеет", и будет "погублен" и "в сем веке и в будущем". В XVI веке "Домострой" советовал бить жену "не перед людьми, наедине поучить" и "никако же не гневитися" при этом. Рекомендовалось "по всяку вину [из-за мелочей] "ни по виденью не бити, ни под сердце кулаком, ни пинком, ни посохом не колотить, никаким железным или деревяным не бить".

Такие "ограничения" приходилось вводить хотя бы в рекомендательном порядке, поскольку в обыденной жизни, видимо, мужья не особенно стеснялись в средствах при "объяснении" с женами. Недаром тут же пояснялось, что у тех, кто "с сердца или с кручины так бьет, много притчи от того бывают: слепота и глухота, и руку и ногу вывихнут и перст, и главоболие, и зубная болезнь, и у беременных жен (значит, били и их! – S.C.) и детям поврежение бывает в утробе".

Вот почему давался совет избивать жену не за каждую, а лишь за серьезную провинность, и не чем и как попало, а "соймя рубашка, плеткою вежлнвенько [бережно!] побить, за руки держа": "и разумно, и больно, и страшно, и здорово"!

А дети? Жидохристианский дух рабства, прикрытый ложной святостью патриархальных отношений, господствовал в отношениях между детьми и родителями в Древней Руси. Избиение детей в "поучительных" целях считалось нормой. Мало того, авторы многих наставлений, в том числе знаменитого "Домостроя", рекомендовали делать это систематически:

"Казни [наказывай] сына своего от юности его, и покоит тя на старость твою и даст красоту души твоей; н не ослабляй, бия младенца: аще бо жезлом биеши его, не умрет, но здравие будет. Ты бо, бия его по телу, а душу его избавляеши от смерти… Любя же сына своего, учащай ему раны, да последи о нем возвеселишися, казни сына своего измлада и порадуешися о нем в мужестве… Не смейся к нему, игры творя: в мале бо ся ослабиши – велице поболиши [пострадаешь], скорбя… И не дашь ему власти во юности, но сокруши ему ребра, донележе растет, и, ожесточав, не повинет ти ся и будет ти досажени, и болезнь души, и тщета домови, погибель имению, и укоризна от сусед, н посмех пред враги, пред властию платеж [штраф], и досада зла".

На христианской Руси особую "ценность" имело "удрученно плоти". Христианство напрямую связывает идею плоти с идеей греха. Иначе никак. Без этого идиотизма христианству не выжить. Развитие "антителесной" концепции, встречающейся уже у апостолов, идет по пути "дьяволизации" тела как вместилища пороков, источника греха. Учение о первородном грехе со временем приобретало все более отчетливую антисексуальную направленность.

В Древней христианской Руси единственный смысл и оправдание половой жизни виделся в продолжении рода. Все формы сексуальности, которые преследовали иные цели, не связанные с деторождением, считались не только безнравственными, но и противоестественными. В "Вопрошании Кириковом" (XII век) они оценивались "акы содомский грех". Установка на половое воздержание и умеренность подкреплялась доводами о греховности и низменности "плотской жизни" Христианская мораль осуждала даже индивидуальную любовь, так как она якобы мешала выполнению обязанностей "благочестия". Но пропасть между предписаниями церкви и повседневной житейской практикой была очень велика. Христианству не удалось подавить в людях сексуальность! Естественное всегда берёт вверх над противоестественным. Ну, а женщина по христианству представлялась большим злом, чем дьявол.