Гобелены Фьонавара (сборник) - Гай Гэвриел Кей

Рокочущая дрожь пробежала по земле в направлении на север, потрясая фундамент Старкаша. А через мгновение наверху раздался вопль, бессловесный рык неосуществленного желания и пожирающей душу ярости. Этот звук был слишком громким, слишком грубым. Он был хуже, чем тот смех. Зародившаяся было в Дариене надежда дрогнула.

Он стоял неподвижно, задыхаясь, борясь с ужасом, который волнами накатывал на него. Его могущество оставалось с ним; он знал, что случилось. Дракон погиб. Ничье другое падение во Фьонаваре не могло так потрясти землю. Стены крепости дрожали очень долго.

Потом все кончилось, и снова воцарилась тишина, но уже совсем другая. Дариен застыл на месте, на котором стоял, и в его мозгу расцвела мысль, рожденная одиночеством: «Теперь я еще больше ему нужен! Дракон погиб!»

Он сделал шаг по последнему пролету лестницы и тут почувствовал, как молот Бога обрушился на его мозг. А вместе с молотом пришел его голос.

«Иди сюда! – услышал Дариен. Этот звук стал его вселенной. Он затмил все остальное. Весь Старкаш эхом отражал его. – Я чувствую твое присутствие. Хочу увидеть твое лицо».

Он хотел пойти туда, он уже шел туда, но теперь его ноги не подчинялись его воле. Он не мог сопротивляться, как бы ни старался, несмотря на свою растущую силу. С горькой иронией он вспомнил собственное самомнение, посетившее его несколько секунд назад: он счел себя равным Могриму. Не было равных Ракоту Могриму. И с этим осознанием он поднялся по последней лестнице Старкаша и вошел в просторную палату, по всему периметру которой тянулись стены из стекла, хотя оно казалось таким же темным, как и все другие стены, если смотреть снаружи. У Дариена закружилась голова, все закачалось и завертелось при виде открывающейся из этого окна перспективы. Он смотрел на сражение. За этими высокими окнами Старкаша равнина битвы, лежащая далеко на юге, оказалась прямо у него под ногами. Словно он летел над ней; а секунду спустя Дариен понял, что именно так и было. Окна – силой магии, которую он даже вообразить себе не мог, – показывали картину, увиденную глазами лебедей, кружащихся над Андариен. Лебеди были глазами Могрима. Который находился здесь.

И теперь наконец обернулся, огромный, невыразимо могучий в этом месте, где была сосредоточена его власть. Ракот Могрим, Расплетающий Основу, который пришел в миры из-за стен времени, из-за пределов Чертогов Ткача, и ни одна нить в Гобелене не была связана с его именем. Безликий, он повернулся от окна к тому, кто пришел, кто посмел прийти, и тогда Дариен задрожал всеми членами и упал бы, если бы его тело не держал красный взор Могрима.

Он видел черную, дымящуюся кровь, капающую из обрубка руки отца. Затем прежний молот превратился в ничто, в полное ничто, когда его разум подвергся сокрушительному проникновению Разрушителя. Он не мог двигаться и говорить. Ужас когтями раздирал его горло. Воля Ракота окружала его; она была повсюду, требовательная, молотом стучащая в двери его существа. Требующая, чтобы он уступил, снова и снова повторяя один и тот же вопрос, пока Дариену не показалось, что он сейчас сойдет с ума.

«Кто ты?» – беззвучно кричал его отец, непрерывно стуча во все входы души Дариена. Дариен совсем ничего не мог поделать.

Только не пускать его.

И он не пускал. Неподвижный, практически парализованный, он стоял перед самым темным Богом во всех мирах и сопротивлялся Могриму. Его собственная сила исчезла: он не мог ничего сделать, ничего утверждать. Он был все равно что ничто в этом месте. Однако у него хватало сил сохранить свою тайну.

Он слышал, как этот вопрос криком обрушивался на него. Это был тот вопрос, на который он принес сюда ответ, чтобы предложить свое знание в качестве дара. Но поскольку ответа требовали таким образом, поскольку Могрим старался вырвать у него этот ответ, словно сорвать повязку с раны, оставив под ней открытую, кровоточащую плоть, Дариен в душе ответил «нет».

Точно так же, как когда-то его мать в этих стенах. Хотя она не была так сильна. Она была всего лишь смертной, пусть даже королевой, и в конце ее сломали.

Или не совсем. «Ты ничего от меня не получишь, кроме того, что сможешь взять силой», – сказала она Ракоту Могриму. И он рассмеялся и принялся отнимать у нее все. Но не сумел. Она была открытой перед ним, полностью. Могрим обнажил и взял силой ее душу, а закончив с ней, оставил ее, сломанную тростинку, чтобы ею воспользовались и убили.

Но она не была сломлена. Каким-то образом в ее душе остался стержень, к которому все еще могли прильнуть воспоминания о любви, и Кимберли нашла ее, держась за этот стержень, и вытащила ее отсюда.

Чтобы она родила ребенка, который стоял здесь сейчас, отказываясь открыть свой разум и душу.

Ракот мог убить его, Дариен это знал, так же легко, как он сам убил ургахов и лебедей. Но было нечто – он не понимал, что именно, но было нечто, что он спас из обломков своей жизни этим сопротивлением.

А потом, пока Ткацкий Станок Мира медленно совершал свой ход вокруг оси этой комнаты и все было подвешено, словно на весах, Могрим прекратил свою стремительную атаку, и Дариен обнаружил, что может двигаться, если захочет, и может говорить.

Ракот Могрим произнес вслух:

– Даже Галадан, повелитель андейнов, не смог закрыть свой разум от моей воли в этом месте. Ты мне ничего не можешь сделать. А я могу закончить твою жизнь десятью тысячами различных способов. Говори, пока жив. Кто ты? Зачем пришел?

Значит, подумал Дариен, словно в тумане, остался еще выход, один шанс. Ему послышалось некоторое уважение. Он утвердил себя.

Он был очень, очень молод, и некому было его научить здесь, и вообще никто его не учил с тех пор, как ушел Финн. Его отвергли все и всё, даже Свет, который он носил на голове. Кернан, повелитель зверей, спросил тогда, почему ему позволили остаться в живых.

Охраняя стены своего разума, Дариен прошептал:

– Я пришел и принес тебе подарок.

Он протянул кинжал в ножнах, рукоятью вперед.

И в ту же секунду молот снова обрушился невыразимым, шокирующим ударом на его рассудок, словно Могрим был хищным зверем, бросающимся на хрупкие стены, он колотил в душу Дариена и вопил от ярости, что его не впускают.

Но его не впустили во второй раз. И во второй раз он остановился. Теперь он взял кинжал и вынул его из ножен. Он приблизился к Дариену. Огромный, без лица. Когти его единственной руки гладили сталь с синими прожилками. Он сказал:

– Я не нуждаюсь в подарках. Что бы я ни пожелал, с нынешнего дня и до конца времен и дальше, я могу взять. Зачем мне может понадобиться игрушка предателей-гномов? Что для меня кинжал? У тебя есть лишь одна вещь, которую я хочу, и я ее получу прежде, чем ты умрешь: я хочу знать твое имя.

Дариен пришел, чтобы сказать ему. Чтобы предложить все, чем он был и мог бы быть, чтобы кто-нибудь, где-нибудь был рад его присутствию. Теперь он мог говорить. Мог двигаться и видеть.

Он смотрел за спину Ракота, из окна этой крепости, и видел то, что видели черные лебеди далеко на юге. Видел поле битвы с такой ясностью, что мог различать отдельные лица сражающихся там. У его отца не было лица. Испытав шок, он узнал Ланселота, который бился окровавленной рукой, размахивая своим мечом рядом с седобородым человеком, вооруженным сияющим Копьем.

За ними строй людей, частью верхом, частью пеших, старались удержаться против ошеломляющего превосходства сил Тьмы. Среди них находился человек, которого он знал, сжимающий ржавое копье, которое Дариен помнил. Ему пришлось мигнуть, чтобы убедиться, что это именно он: Шахар, его второй отец. Который так часто отсутствовал, но который подбрасывал его в воздух и держал на руках, когда приезжал домой. Он не был воином, это Дариен видел, но старался изо всех сил не отставать от командиров и бился с отчаянной решимостью.

Картина сместилась, увиденная глазами другого лебедя, и Дариен увидел светлых альвов, сражающихся на другом участке поля. Он узнал одного из них, которого видел в то утро под Древом Жизни. В его серебряных волосах запеклась кровь.

Еще одна перспектива: на этот раз возвышенность к югу от поля боя. И на этом холме стоит его мать. Дариен внезапно почувствовал, что не может дышать. Он смотрел на нее из невозможной дали и прочел печаль в ее глазах, осознание надвигающегося рока.

И он понял, и белый огонь вспыхнул в его сердце: он не хочет, чтобы она умерла.

Он не хотел смерти никого из них: ни Ланселота, ни Шахара, ни седого человека с копьем, ни Видящей с белыми волосами, стоящей позади его матери. Он разделял их горе, понял Дариен: это была его боль, это был огонь, пожирающий его самого. Он был одним из них.

Он видел бесчисленные ненавистные орды, надвигающиеся на тающую армию Света: ургахов, цвергов, слогов, все орудия Разрушителя. Они были отвратительны. И он их ненавидел.

Он стоял там, глядя вниз на поле сражения, и думал о Финне. В самом конце, здесь, все вернулось к Финну. Который сказал, что Дариен должен стараться полюбить все, кроме Тьмы.