Космическая шкатулка Ирис - Лариса Кольцова

– Да ты скальп ему не сними! – грубо одёрнула девочку мать. Такая у неё сформировалась особенность – разговаривать с малышкой грубо даже тогда, когда она с нею играла.

– У командиров всегда так блестит макушка? Да, папа?– спросила Виталина, не очень-то обращая внимания на юную мать, обзываемую кукушкой. Скорее, Виталина воспринимала Ландыш как старшую сестру. С нею можно было спорить, драться, обзываться, даже любя её. О Радославе Виталина в последнее время не вспоминала совсем.

– По-разному бывает.

– Почему же ты не носишь шапочку?

– У меня нету.

– Пусть мама тебе свою отдаст. Ей зачем? У неё же есть волосы.

Владимир, Ландыш и только что подошедший Костя засмеялись. Они дружно представили Кука в женской шапочке с цветочками – модной вещичке местной модницы.

– У меня голова слишком большая, а шапчонка-то маленькая, – нашёлся Кук, разделяя всеобщее веселье.

– Тогда пусть мама отдаст мне свою красивую шапочку с цветочками. Я буду в неё играть.

Ландыш сняла шапочку, понимая, что иначе Виталина от неё не отвяжется. Виталина радостно смотрела сквозь кружево шапочки на небо Паралеи. Ландыш пошла к себе в башню. Ей было необходимо привести все впечатления, принесённые с собою из вчерашнего, в относительный порядок. Есть она не хотела. К Куку идти не хотела, хотя тот требовал отчёта о чём-то, что его насторожило. Ей был необходим хотя бы час времени, поскольку целого дня для раздумий Кук ей не дал бы. А внутри было так, как бывает в доме после урагана, сорвавшего крышу.

События, предшествующие сумбурной ночи и настоящему утру

Если бы кто-нибудь сказал ей ещё утром, что она влюбится с разлёта, как произошло и в звездолёте в тот далёкий миг, когда там возник человек, имени которого она даже не знала, Ландыш презрительно отвернулась бы в сторону. До того это показалось бы ей нелепым. Невозможным. Но так случилось опять. Повторилось невозможное, неповторимое. Только в отличие от первого раза она ощутила не пронзительный восторг, с которым её личная судьба , или это был её незримый ангел хранитель, или они вместе распахивали для неё новый формат бытия, её качнуло в сторону совсем другое чувство. Ей стало больно. Стало трудно дышать. А произошло так вот почему.

Человек с резко омоложенным лицом её утраченного навеки мужа, вначале втянул её душу в свои, также изумлённые глаза, и она куда-то покатилась, как с внезапной горки, с рефлекторным восторгом, когда вдруг также внезапно её выбросил наружу некий удар, препятствие, не пустившее в самую глубь. Он не хотел пускать её в себя глубже определённой и чисто внешней границы. Он её отвергал. Но всё по порядку.

Рамина была великолепна. Ландыш даже расстроилась, что Валерка не видит свою инопланетную фемину такой разодетой, такой потрясающе привлекательной. Но возможно, Валерка её такой и увидел впервые, когда они где-то и познакомились. Ведь не в небрежном же платье, какое обычно на ней болталось, он её и подсёк своим ищущим жадным взглядом. Или она его, что одно и то же. Им обоим было в ту минуту необходимо как раз то самое. В те свои прежние и не частые приходы вместе с Валеркой в домик к Рамине Ландыш не видела ни разу аристократку в её аристократическом блеске. Так назвала это сама Рамина.

– Смотри, Лана, как выглядят настоящие аристократки. Пусть толстокожие простолюдинки плачут! – Неисправимая сословная спесь Рамины могла бы вызвать неприятие, но надо было её видеть в ту минуту. Она даже стала выше ростом. Она утянула талию ярким шарфом, создав из него некое подобие земной розы, пышные фалды юбки также казались чем-то, что росло из тела -гибкого стебля самой Рамины – одушевлённого цветка. Лицо тонко разрумянилось, глаза сияли фиолетовыми звёздами, губы казались дольками неведомого плода. Их даже хотелось лизнуть, поскольку они казались очень вкусными. Что была за метаморфоза, Ландыш понять не могла. Вот живёт себе девушка – работница, как и прочие, озорная хорошенькая в своём домике – шкатулке, сохранившейся от прежнего мироустройства. Так уж получилось. Закатилась ли удачно, или сестра Ола помогла сохранить маленький архитектурный шедевр в неприкосновенности. В нём не устроили ничего такого, что могло бы привести к деформации и порче. Не отодрали перламутровые цветы со стен, не растащили мебель, не побили витражные окна, не обрушили колон и прочего. Пострадала только скульптура Ифисы. Видимо, сильно кому-то приглянулась, а оживить её было нельзя, вот и стукнули со зла и отчаяния головой о камни. Изнасиловали, так сказать, чисто символически всё праздное и прежнее женское поголовье, продающееся за преходящий блеск и прочую недостойную шелуху былым аристократам. Тогда как делом достойных женщин был труд и материнство, сердечное целомудрие, а не выставка голых персей и прочего зада-переда на показ. Как выяснилось потом, обезглавленную скульптуру без рук и головы потом вытащили со дна пруда, когда его чистили. Скульптуру же матери Рамина хранила на террасе у входа в дом и выставляла на вид изредка. А то бы и её постигла не лучшая участь.

– Тебе не страшно такой красивой выходить в толпу? – ужаснулась Ландыш.

– Зачем в толпу? Ты смешная, Лана. Ну да, в своей деревне ты веришь пропагандистам, что вокруг воцарилось царство труда и справедливости. Нет. В столице как кутили, наряжались, развлекались, так и продолжают. Спросишь, кто? Понятия о том не имею. Но кто-то, и даже многие, кто на это имеет и права и возможности. Мы поймаем с тобою машину частного извоза, выйдя на шоссе. А там и докатим. Ола прислала мне много денег.

Рамина нарядила Ландыш – Лану, как она её называла, в ажурное платье чёрного цвета. Оно переливалось глубоко-синим оттенком там, где на объёмные цветы были нашиты синие кристаллы. Ландыш застеснялась, увидев свою грудь почти на виду. Цветы были нашиты таким образом, что каждую грудь прикрывал один из цветков. А ниже платье было на тонко-атласном чехле, тоже синем. В такой красоте она не расхаживала даже на Ирис. Там подобного утончённого мастерства не ведали. Ландыш со скрытой и всегда плачущей печалью подумала про мужа. Как бы он восхитился своей стройной и даже похорошевшей за последний год женой. Талия Ландыш стала тоньше, спинка ровнее. От физической работы мышцы сделались более упругими. Личико золотисто и мягко загорело, взгляд глубок и умён, губки же сама юность и очарование. Так похвалила её губы Рамина, придав им золотисто-розоватый оттенок, чиркнув по ним ароматной помадой. Ландыш было воспротивилась, но решила