Арлекин. Скиталец. Еретик (сборник) - Бернард Корнуэлл

Женевьева, в длинном белом платье, тихо сошла с помоста, подошла к его креслу и опустилась на колени у огня. Некоторое время она не отрываясь смотрела на пламя, потом подняла глаза на Томаса, и он залюбовался игрой света и тени на ее лице. Лицо как лицо, говорил он себе, однако на самом деле это лицо его завораживало.

– Если бы я была некрасивой, – спросила вдруг девушка, заговорив в первый раз с самого своего освобождения, – я бы все равно осталась жива?

– Да, – сказал Томас.

– Так за что же ты спас мне жизнь?

Томас закатал рукав и показал ей шрамы на руке.

– Меня тоже пытал доминиканец, – сказал он.

– Каленым железом?

– И каленым железом тоже.

Она поднялась с колен, обвила руками его шею и положила голову ему на плечо. Девушка молчала, он тоже, оба не шевелились. Томас вспоминал боль, унижение, ужас, и на глаза его невольно наворачивались слезы.

Тут заскрипели старые петли, и дверь отворилась. Томас сидел спиной к двери и не видел вошедшего, но Женевьева вскинула голову, чтобы посмотреть, кто нарушил их уединение. Повисла тишина, затем послышался звук затворяемой двери и удаляющиеся по лестнице шаги. Томасу не было нужды спрашивать, кто приходил. Он и так понял: это был Робби.

Женевьева снова положила голову ему на плечо. Она молчала. Он чувствовал, как бьется ее сердце.

– Ночью хуже всего, – сказала она.

– Я знаю, – сказал Томас.

– Днем, – сказала она, – есть на что смотреть. А в темноте остаются только воспоминания.

– Я знаю.

Не разнимая рук, она откинула голову и устремила на него жаркий, пламенный взгляд.

– Я ненавижу его, – сказала она, и Томас понял, что речь идет о ее мучителе. – Его зовут отец Рубер, – продолжила девушка, – и я хочу увидеть его душу в аду.

Томас, который убил своего мучителя, не знал, что сказать, поэтому промолвил уклончиво:

– Бог распорядится его душой.

– До Бога порой кажется так далеко, – сказала Женевьева, – особенно когда темно.

– Тебе нужно есть, – сказал он, – и нужно спать.

– Не могу спать, – сказала она.

– Надо – значит будешь, – возразил Томас, снял ее руки со своей шеи и отвел в альков за гобелен. Где и остался.

Наутро Робби перестал разговаривать с Томасом. Правда, их отчуждение не так бросалось в глаза, ибо у всех было по горло дел. Требовалось собрать с города и заложить в замке на хранение запас провизии. Местного кузнеца надо было научить, как изготавливать английские наконечники для стрел, а самим бойцам нарубить тополей и ясеней на заготовки для щитов. Гусям общипали крылья на оперение для стрел, словом, люди Томаса ни минуты не сидели без дела. Только вот настроение у всех было мрачным. Воодушевление, охватившее всех после того, как отряд с такой легкостью захватил замок, сменилось тревогой, и Томас, в первую очередь отвечавший за боевой дух, понимал, что дело плохо.

Сэр Гийом д’Эвек, который был гораздо старше Томаса, разъяснил причину происходящего.

– Дело в девушке, – сказал он. – Она должна умереть.

Разговор происходил в большом холле, и Женевьева, сидевшая у огня, поняла, о чем речь. Робби пришел с сэром Гийомом, но теперь он смотрел на девушку не со страстным вожделением, а с нескрываемой ненавистью.

– Объясни почему, – потребовал Томас.

Он перечитывал копию книги своего отца со странными намеками на Грааль. Ее переписывали в спешке, кое-где неразборчивыми каракулями, многое в ней казалось бессмыслицей, но он верил, что когда-нибудь ему удастся извлечь из нее какой-нибудь толк.

– Она еретичка! – сказал сэр Гийом.

– Она проклятая ведьма! – запальчиво бросил Робби.

Теперь он уже немного говорил по-французски, достаточно, чтобы понять разговор, но предпочел высказать свое возражение по-английски.

– Ее не обвиняли в колдовстве, – сказал Томас.

– Черт побери! Она использовала магию!

Томас отложил пергамент в сторону.

– Я замечал за тобой, – сказал он Робби, – что ты стучишь по дереву, когда чем-то встревожен. А зачем?

Робби сверкнул на него глазами:

– Подумаешь! Все так делают.

– Тебе что, на проповеди велели так делать?

– При чем тут проповедь? Все так делают, вот и все.

– Зачем?

Робби выглядел сердитым, но умудрился найти ответ:

– Чтобы отвратить зло. Зачем же еще?

– Однако нигде, ни в Священном Писании, ни в трудах Отцов Церкви, ты не найдешь такого совета. Это не христианский обычай, однако ты его соблюдаешь. Что же, я должен за это отправить тебя на суд епископа? Или, не утруждая епископа, сам отправить тебя на костер?

– Что за чушь собачья? – возмутился Робби.

Сэр Гийом успокоил шотландца и заговорил сам:

– Томас, эта девица – еретичка, она осуждена Церковью, и если останется здесь, это навлечет на нас беду. Люди волнуются, понимаешь ты или нет? Бога ради, Томас! Ну что хорошего может проистечь из укрывания еретички? Все знают, что такие дела чреваты злом.

Томас так хлопнул по столу, что Женевьева вздрогнула.

– Ты, – он указал на сэра Гийома, – сжег мою деревню, убил мою мать и моего отца-священника, и после этого ты говоришь мне о зле?

Гийому нечего было возразить на эти обвинения, он и сам не знал, как стал другом человека, которого осиротил, но все же не смолчал перед разгневанным Томасом.

– Я знаю зло, – сказал он, – потому что сам творил зло. Но Господь простит нас.

– Господь простит тебя, – спросил Томас, – а ее не простит?

– Так решила Церковь.

– А я решил иначе, – упорствовал Томас.

– Боже милостивый, – воскликнул сэр Гийом, – ты что, вообразил себя хреновым папой?

Ему понравились английские бранные слова, и он пускал их в ход вперемежку с родными французскими.

– Она околдовала тебя, – пробурчал Робби.

Женевьева посмотрела так, точно хотела заговорить, но передумала и отвернулась. Вместе с порывом ветра в окно залетели струи дождя, на полу образовалась лужа.

Сэр Гийом посмотрел на девушку, потом перевел взгляд на Томаса.

– Люди ее не потерпят, – сказал он.

– Потому что ты их мутишь! – рявкнул Томас, хотя и знал, что смута идет от Робби, а не от сэра Гийома.

С тех пор как Томас перерезал узы Женевьевы, он все время терзался, зная, что его долг – сжечь Женевьеву, и чувствуя, что не может этого сделать. Его отец, безумный, гневный и блистательный в своем гневном безумии, как-то раз едко высмеял церковные представления о ереси.

То, что считается ересью сегодня, сказал отец Ральф, завтра может быть признано церковной доктриной, а Господь Бог не нуждается в услугах одних людей, чтобы жечь других. Он прекрасно может сделать это и сам.

Томас лежал без сна, терзаясь в мучительных раздумьях и все это время сознавая, как сильно желает он Женевьеву. Он спас ее не потому, что его одолели богословские сомнения, а потому, что его одолела страсть и сочувствие к живой душе, претерпевшей страдания по вине Церкви.