Оттепель (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

Предположим, врачи такие умелые, что могли на глазок определить болезнь. Но отчего я не знаю? Пять девочек — это, конечно, не повод бить во все колокола, но это случай сверхординарный. А что у нас в других училищах?

Через минуту я уже разговаривал с Кутеповым.

— Александр Павлович, пока я не вывел медицину из вашего ведомства, будьте любезны — прикажите начальнику медицинского департамента подготовить мне справку о заболеваниях в учебных заведениях империи. Особое внимание на Женские училища.

— Ваше величество, а я вам и без статистики могу доложить — только вчера разговаривал с Семашко, которого вы прочите в министры. Мы с ним как раз обсуждали проблемы инфекционных заболеваний. Имеется два случая заражения туберкулезом среди солдат, которых по ошибке отправили в армию. Докладную на имя премьер-министра уже отправили, чтобы он разобрался с военными врачами. (Ага, надо взять на заметку — узнать у Джугашвили, чей прокол. Но Иосиф Виссарионович и сам разберется так, что никому мало не покажется). Еще есть отдельные случаи, но среди воспитанников учебных заведений, тем более, находящихся под патронажем Ее Величества, туберкулеза нет. Образование тоже пока моя епархия, знаю, что говорю.

Так. Совсем интересно. Туберкулеза нет.

— Александр Павлович, слушайте приказ. Из Санкт-Петербургского женского технического училища пропало пять девушек. Официальная версия — девушки заболели, их увезли в какой-то пансионат для больных туберкулезом.

— Вот так вот взяли, и увезли? — недоверчиво переспросил Кутепов. Я хотел рявкнуть — мол, когда государь говорит, перебивать нельзя, но лишь вздохнул и сказал:

— Директриса утверждает, что был Горностаев — вы его знаете, а с ним врачи. Они и определили, что у пяти девочек чахотка легких. Были два месяца назад.

— Ваше величество, да быть такого не может, — всполошился Кутепов. — У нас же регулярно всех учеников и учениц проверяют. И откуда медицинская комиссия? Мы же с Семашко всегда графики составляем, по учебным округам. Никакой комиссии не было. Вернее — она была, но еще в сентябре. Все комиссии в сентябре проходят.

— Александр Павлович, быть или не быть, я не знаю. Я вам дал информацию, извольте проверить. И мне отчего-то не нравится вся эта ситуация. В общем, проверить училище, а заодно и все остальные учебные заведения. (Хотел сказать — для девушек, но пусть проверяют все). Начните с Санкт-Петербургского. Зацепки я вам дал. Проверять осторожно, неофициально. Вы поняли?

— Так точно. Я все понял, — мрачно доложил Кутепов.

— Вот и хорошо. Все выяснить, доложить. Срок… Неделя. Хватит?

— Так точно, ваше величество. Ради такого дела, да чтобы у нас девчонки-сиротки пропадали — лучшие силы кину.

Кутепов и на самом деле бросил на выяснение обстоятельств своих лучших людей, потому что ему потребовался только один день чтобы узнать подробности, один день отыскать «пансионат для больных», который оказался на деле домом для увеселений. Ещё день понадобился, чтобы накрыть с поличным всех сотрудников пансионата, провести аресты и забрать нечастных девчонок.

Времени у меня мало, но я все-таки отыскал в своем расписании час, чтобы съездить вместе с Кутеповым в Кресты и побеседовать с Горностаевым.

Чиновник от образования (а на мундире Горностаева галунные петлицы без просвета и звезда, означавшие чин статского советника) понуро сидел на табурете в камере для допросов, а позади него стояли два крепких полицейских урядника. Сегодня не производил такого благостного впечатления, как при первой встрече. Бородка клинышком напоминала мочало, пенсне треснуло, а под глазом красовался приличный фингал. Видимо, при задержании полицейские приложили. Но один раз, да по морде — ничего страшного. Мне самому хотелось, безо всякого разговора, приложиться с ноги, да с разворота по этой морде. Но сдержался.

При появлении в камере министра, а еще и с императором, урядники резко поставили Горностаева на ноги, а один даже слегка пощекотал бывшего чиновника под ребро.

— Знаешь Горностаев, мне тебя и человеком-то сложно назвать, — мрачно сказал я. — Скотом тебя назвать? Нет, ни одно животное на такое не способно.

— А вот мне интересно, ваше величество, как он дошел до такого? — возмущенно спросил Кутепов. — Ведь, сволочь, какая, придумал туберкулез, а сам, под видом лечебницы, организовал бордель, привез туда двадцать девчонок, деньги за них брал.

— А мне даже его оправдания слушать не хочется. Оправдываться может человек, его бы послушал. А это… — покачал я головой. — Я просто посмотреть на эту гниду хочу… Я ж помню, как он соловьем разливался, деток учить хотел, видите ли. Переживал, что якуты с чукчами учится не могут.

— А ведь у него у самого дети есть, — хмыкнул Кутепов.

— А вот дети-то мои не при чем! — поднял было голову Горностаев, но, получив по затылку от конвоира, обмяк.

Я подошел поближе, посмотрел в глаза чиновника, которые он попытался закрыть.

— Горностаев, так в тебе что-то человеческое осталось? — удивился я. — Детей своих жалеешь? А ты этих девчонок пожалел, у которых отцов на фронте убили? Правильно выбрал, ублюдок. Девчонки-сиротки, никто искать не станет. И предлог благовидный, чтобы из училищ убрать. Вот, мы и покажем твоим детям папашу, пусть посмотрят, узнают, что сотворил любимый папочка. А заодно пусть твои детки и на девчонок посмотрят, которых, по милости этого нелюдя два месяца в неволе держали и насиловали.

— Никто девушек не насиловал, они добровольно шли, — попытался что-то сказать чиновник.

— Добровольно? В четырнадцать и шестнадцать-то лет? Да даже если и добровольно, то все равно, что ты, а что и приспешники твои — вы скоты.

— А те, кто к девочкам ездил, они ангелы? — огрызнулся Горностаев.

— Они тоже не ангелы. А когда тебя вешать станут, их рядом и повесят, — хмыкнул я. Повернувшись к Кутепову, спросил: — Александр Павлович, клиенты установлены?

— Так точно, ваше величество, — доложил Кутепов. — Среди них и купцы есть, и чиновники — причем, очень крупного пошиба. Два тайных советника, один генерал-майор. Отставной, правда. Все арестованы, дают показания, плачут.

— Нет, что же мне с тобой делать, сволочь? — почти ласково спросил я. — Сделать публичный процесс, так что с девчонками делать? У них и так беда, а тут еще и позор. И детям твоим позор.

— У отставного генерал-майора сын полковник, полком командует.

— Полком? Значит, офицер достойный, хоть отец его и запачкался. А у этого урода?

— А у него сын студент, дочка в женской гимназии учится, — сказал Кутепов. — Дети хорошие, сын уже золотую медаль имеет, за открытие по биологии.

— Вот, видишь, Горностаев, ты свою семью опозорил. Как твои дети дальше-то жить станут? В них же соседи пальцем станут тыкать. Как твой студент дальше учиться станет? Ему же плевать в лицо будут. Пусть не друзья-студенты, но найдется, кому плюнуть. Как же, сынок того господина, который девчонок-сирот насиловал… Не сам, не сам, но ты еще хуже, чем насильник. Им либо руки на себя накладывать, либо уезжать. А тот полковник, который на фронте? Ему-то каково?

В раздумьях я попытался пройтись по камере. Тесновато. Подойдя к маленькому зарешеченному оконцу, посмотрел на небо. Вздохнул и повернулся к арестанту:

— А знаешь, Горностаев, не будет тебе процесса. Не из-за тебя, а из-за твоих детей, да детей прочих ублюдков. А тебя я не повешаю, не расстреляю, а посажу на кол. Не будет тебе легкой смерти.

— Ваше величество, так у нас на кол-то когда садили… Нет у нас такой казни.

— На кол, вроде бы, последний раз при Петре сажали, — раздумчиво сказал я. — Но коли я государь, а мое слово выше закона, так я просто возьму, да и прикажу эту сволочь на кол посадить. Ты ведь еще и дело хорошее загубил. Теперь ведь бояться станут детей в мои училища отдавать. Скажут — а как же так? Целый чиновник из департамента просвещения насильником стал! Ребята, — обратился я к полицейским. — Как вы считаете, заслуживает эта мерзость, чтобы его на кол посадили? А если заслуживает, так кто его на кол сажать станет?