Цвет мести – алый - Галина Романова

– К тебе-то он как относится? – спросил Белов.

– Не замечает. Считает, что все у нас пошло не так со дня Маринкиной смерти. Ее считает виноватой. Ну, а из-за нее – и меня тоже.

– Так и говорит?

– Нет, но все же очевидно. Проходит, как сквозь стенку, смотрит куда-то в сторону… Не знаю, чем все это закончится!

– Успокойся, Маша. – Белов поймал ее ледяную ладошку, сжал одеревеневшими пальцами. – Рано или поздно, но все же эта полоса черная закончится.

– Чем?! – Она не отняла руку, то ли от рассеянности, то ли ей так было уютнее. – Чем закончится, Веня?

– Чем-то… Но все равно закончится. Ничто не бывает вечным. Даже твое теперешнее горе.

– А… А твое? Твое горе, Веник? Как с ним?

Она сжала его пальцы – еле-еле, и он сразу понял, о чем она. И тут же его душа отозвалась, и заплакала, и застонала вместе с ее душой. Причины этих безмолвных, незримых слез, правда, у них были разными. Но вот понимание – момент понимания случился. Этого, пожалуй, не происходило с ними никогда, ни разу, даже когда они были вместе. И жили тихо рядом, но каждый – со своим пониманием счастья.

– Мое – со мной, – ответил он тихо. – Оно во мне, не так уже болит, притупилось почти, но забыть его сложно.

– Прости, – пискнула она виновато и склонила голову к его плечу. – Прости меня, Веник!

– Ну, ну, Машуня, не раскисай. Все будет хорошо. Помнишь? Все проходит, пройдет и это. Помнишь?

Он однажды баюкал ее таким образом, когда у нее неожиданно, под самый Новый год, разболелся зуб. Посадил к себе на колени, обнял и, чуть раскачиваясь, баюкал и приговаривал: «Все проходит… Все проходит, пройдет и зубик твой… Все проходит, пройдет и это…»

Машенька тогда забылась тяжелым сном, плотно прижимаясь вспухшей щекой к его груди. Он долго сидел неподвижно, боясь уложить ее на диван. А вдруг она проснется, вдруг боль снова вернется, и она опять заплачет? Сидел, конечности онемели, спина сделалась будто деревянная, ноги покалывало, но он не двигался. Ее покой был ему дороже собственных удобств. Всегда!..

– Помню, Веник. Я все помню. – Она неожиданно улыбнулась, пересилив свою тоску, и погладила его по руке. – Ты хороший. Я помню все.

Они просидели так, ничего больше не говоря друг другу, почти полчаса. Ее голова покоилась на его плече. Обе ее руки он сложил вместе, ладошку к ладошке, и тихонько дул на них, будто согреть их пытался. Слушал, как она дышит. Пытался догадаться, о чем она думает.

А потом вдруг спросил:

– Маша, у тебя есть враги?

– У меня? – Она отодвинулась, растерянно моргнула, пожала плечами. – Кажется, нет.

– Так кажется или нет?

– Да нет у меня врагов, Веник! Откуда им взяться? Все мое окружение: это свекровь с сестрой Алекса, он сам, Маринка, Соня-домработница. Все!

– У вас никогда не бывает гостей?

– Да бывают. – Она поморщилась. – Но это гости Алекса, не мои. Я даже и не общаюсь с ними почти, просто молча присутствую как хозяйка дома.

– Ничего себе! – присвистнул Белов.

– А мне и не нужно! – тряхнула Маша волосами. – Мне это неинтересно! И избавляет от лишних проблем.

– Вот это ты в точку. – Он помолчал какое-то время в задумчивости. – Значит, с этой стороны тебе никто и ничем угрожать не мог?

– Нет.

– И никаких ссор ни с кем не было? А со свекровью и золовкой?

– О господи, Веник! – Маша и не хотела, но невольно рассмеялась. – Они хоть и злобные дуры, но все же не настолько, чтобы попытаться убить меня! Ты ведь намекаешь, что Марину убили вместо меня?

– Я не намекаю. Я просто пытаюсь понять: кому и зачем это все понадобилось? Кому вы обе могли насолить настолько, чтобы вас больше не желали видеть в живых. Маринка никуда не влезла случайно?

– Стыдно признаться, но я почти ничего о ее делах не знаю, – вздохнула Маша. – Мы часто встречались. Созванивались. Но как она зарабатывает на жизнь, откуда у нее деньги, почему она не ходит на службу?.. Ничего не знаю!

– Странно… Маринка всегда была очень болтливой.

– Плохо ты ее знаешь. – Маша покачала головой. – Может, раньше она и трепалась о себе, когда…

– Когда ей скрывать было нечего, ты это хочешь сказать? – договорил за нее Белов.

– Да. Именно это я и хочу сказать, – согласилась Маша. – Она могла… проболтаться, но и только. Так, знаешь, отдельные фразы, имена какие-то…

– Маша! – строго перебил ее Вениамин. – Давай поконкретнее. Ты же не с милицией разговариваешь! Какие имена? Что за фразы? Вообще, весь ее треп припомни, тут все важно.

И Маша начала рассказывать, а Белов – записывать с ее слов.

Имен набралось не так уж много. Был, конечно же, был у Маринки какой-то папик! Безымянный. Маринка всегда называла его просто «папик». По Машиным подозрениям, этот самый папик и содержал Маринку. Оплачивал ее путешествия, жилье, наряды.

– Я его никогда не видела!

Посовещавшись, оба пришли к выводу, что Маринкина секретность, скорее всего, вызвана была тем, что этот самый безымянный папик женат.

Еще одно имя – некий Генка. Он часто звонил Маринке. Они ржали, беседуя по телефону. Оба! Маша отлично слышала, как тот надрывается от хохота, что-то Маринке рассказывая. Кажется, Генка был студентом и где-то подрабатывал. Маша подозревала, что часть средств папика перепадает и Генке.

Еще звонил ей некто Симон. Имя это или прозвище, Маша не знала. Маринка, разговаривая с ним, иногда сбивалась на иностранный язык, распознать который Маше не удавалось. А когда она спросила об этом подругу, та, рассмеявшись, сказала, что язык – цыганский.

– Час от часу не легче! – почесал в затылке Белов, аккуратно внося записи в общую тетрадку.

Он нарочно отказался от блокнота. Горелов везде потрясал своим блокнотом. Поэтому Вениамин и не хотел ему подражать. И даже в глубине души сделал зарубку: блокнот – невезучая штука. Горелов все-то не по тем следам плетется. Все-то ничего у него не выходит и не получается. Лихо его из кофейни наладили восвояси сегодня! Белов в душе даже немного порадовался. Витя-бармен своей неприязни к сотрудникам органов правопорядка даже и скрывать не пытался. Даже голос повысил, предложив Горелову вызвать его повесткой. Частные беседы, сказал он, – это для частных лиц.

Горелов был в бешенстве… Но ничего поделать не мог.

– Откуда же Маринка цыганский язык знает? – удивился Вениамин.

Маша понятия не имела. И вообще, она не была уверена, действительно ли на цыганском языке тарабанила с Симоном ее подруга.

Две знакомые дамы звонили Маринке постоянно. Одна, Маша это точно знала, часто ездила за границу и иногда предлагала Маринке купить у нее вещи, дешевле, чем в бутиках. Род занятий второй дамы был Маше неизвестен. Звали ее Надежда.

– Вот и все, пожалуй, – закончила она свой рассказ.

– В принципе, не так уж и много. Знай мы координаты этих Генок и Симонов, запросто могли бы с ними переговорить и пролить свет на какие-нибудь загадочные обстоятельства, но…

– Что ты имеешь в виду под координатами? – Маша облизнула пересохшие губы. – Налей мне еще чайку, а, Веник?

Он снова полез за термосом.

– Я имею в виду адреса их домашние, места работы, если таковые у них имеются, вообще, род занятий, номера телефонов…

– А-а-а, понятно. – Она взяла крышку термоса изящными пальцами, подула на чай, произнесла: – Номера телефонов… Да…

– Телефон Маринкин остался у следователей?

– Что? – вздрогнула Маша.

– Телефон ее мобильный, который был при ней в кафе, остался у следователей? – Белов вытащил носовой платок и вытер две крупные чайные капли, упавшие на Машино пальто. – Или как?

– Он был при ней, когда она пошла покурить. А потом… Не знаю, наверное, его изъяли, но…

– Что «но»?

– Но… Я тут подумала… – она виновато шмыгнула носиком. – Даже странно, что я не сообразила этого раньше…

– Маша, ну же! – поторопил ее Вениамин, повысив голос.

Сейчас же он спохватится, что она уже давно сидит в его машине, вот возьмет – и уйдет. Перебежит через дорогу и скроется за высоким забором, огородившим от него Машу и ее новую жизнь, в которой ему не было места.

А он так ничего и не придумает без нее. Это только так казалось, что думается ему дома, в одиночестве, при свете своей любимой лампы, неторопливо и результативно. Только казалось, что и без нее он может жить и будет жить и дальше – так же тихо и неторопливо, размеренно, может, и не так богато. На самом-то деле все вовсе не так!

На самом-то деле он все то время, прожитое без нее, и то, которое прожить еще только собирается, отдал бы за такие короткие моменты счастья, когда можно смотреть на нее, слушать ее, видеть, как она улыбается, печалится…

Как же все плохо-то, господи! Как же все безнадежно и страшно!

– Ты знаешь, Веник! – Маша сунула ему в ладонь пустую крышку, схватила за руку и легонько тряхнула. – Я совсем забыла! Совсем забыла!!! У меня дома есть сим-карта.

– Какая сим-карта? – ослабевшим от переживаний голосом спросил Вениамин, закручивая крышку термоса.