Первая мрачная ночь - Маргарита Малинина

– Помилуйте, какая помойка?

– Ну где я деньги искала!

– Какие деньги?! Какая помойка?!

Нет, просто удивительной непонятливости человек! И вообще, о чем мы говорим, когда я все еще в заточении!

– Выпускай же меня! – не выдержала я. Да, странные у нас со следователем отношения. Когда он мне «выкает», у меня с уст само собой срывается «ты», и наоборот.

– Да вы сами оставьте сперва решетку в покое! Что вы ее без конца тормошите?

– Да на здоровье! – подчинилась я.

В чиновничьих рядах возникла суматоха, и все же через несколько минут я оказалась на относительной свободе, в смысле что за пределами камеры, но все еще в пределах отделения. Господин следователь привел меня в какой-то кабинет и принялся названивать моим родителям.

– Борис Николаевич, а что вы делаете в отделении да еще и в столь поздний час? – пристала я от нечего делать.

– Тот же вопрос я тебе могу задать, – отпарировал он, вслушиваясь в длинные гудки на том конце провода.

– А все же?

– Ты думаешь, что если я следователь, то только и делаю, что сижу в прокуратуре? Нет, Юля, в жизни все похуже, нежели в твоих книжках. Алле? Сергей Степанович? А? Какие книжки? Да нет, я не вам. Здесь дочь ваша… Да нет же, не у вас здесь, а у меня здесь. Мы сейчас в полиции находимся. Да и где ей еще быть такой? – Ну ничего себе! За что он обзывается? – Нет, не шучу. Забирайте скорее, а то она и тут всем нервы вымотала, мы вам еще приплатим… Ах, вот что. – И он повесил трубку.

– Что? Они не хотят меня забирать? Даже… даже за деньги? – Я почувствовала, что сейчас расплачусь.

– Слава богу, нет, хотят. Я бы на их месте не хотел… Просто у вас сломалась машина, и придется твоему папе искать.

– Кого? Меня искать?

– Да нет, у кого бы машину позаимствовать. Или такси вызывать будут. До тех пор тут посидишь, ничего с тобой не сделается. Ну что, времени у нас навалом, поэтому я внимательно тебя слушаю.

– А я ничего не говорю!

– А я жду, когда ты, голубушка, расскажешь, как докатилась до жизни такой, что ночью на помойке деньги ищешь.

Делать нечего, стала рассказывать, для начала задав вопрос а-ля Таня Грачева:

– Вот вы где деньги храните?

– Не понимаю, при чем здесь я? – засмущался Акунинский, но все же ответил: – В серванте. Но какое это имеет значение?

– Самое прямое, – заверила я. – Вот у вас – в серванте, а у нас – в помойном ведре, в мешочке. Поняли теперь? – Далее последовало повествование про Таньку и одну тапочку, а как следствие – про ночной поход по бакам.

Внезапно меня посетил образ. Нет, не Пресвятой Девы Марии, а простого бомжа Васьки, который так яростно умолял отпустить нас. И что же вышло? Я, значит, сижу здесь и жду, когда за мной приедут и увезут домой, а бедный Василий там, за решеткой, на нарах… Быть может, его тоже сейчас раздевают, как пытались сделать со мной, и никто ему не поможет. Или уже раздели?

– Борис Николаевич!

– Да.

– У меня к вам одна просьба.

– Эх, скоро я твоими просьбами дом выстрою, – заговорил он загадками. И при чем тут дом? – Ну давай.

– Тогда на помойке со мной один парень был.

– Что, помогал деньги искать? – проявил следователь чувство юмора.

– Да нет, он там был сам по себе. – Я набрала в грудь побольше воздуха и выдохнула: – Бомж он.

Борис Николаевич схватился за сердце:

– Так, еще бомжей мне не хватало. За каким кляпом он тебе сдался?

– Приведите его, пожалуйста, сюда!

– Зачем? Он же бомж! Его все равно дома никто не ждет, потому что у него нет дома. Здесь ему лучше. Крыша над головой и прочее.

– Да, я знаю, но… – На улице его никто против воли не разденет! Но как я об этом скажу? Он ведь не поймет! – Борис Николаевич, вы, наверно, меня не поймете, но он… голый! Его, скорее всего, уже раздели! – Я рассчитывала разглядеть в его суровых глазах намек на сочувствие к оголенному, но в них заплескался… испуг! Почему? – Только отцу не говорите! – поспешно добавила я. Он ведь у меня такой! Услышит про особь мужского пола и устроит допрос в гестапо!

– Да уж, конечно, как ТАКОЕ скажешь… Хм, я понимаю, Юля, тебе восемнадцать лет, это естественно, что у тебя возникает, хм, некий интерес, но… Просить меня привести к тебе обнаженного бомжа, дабы удовлетворить твое любопытство, – это, по-моему, слишком! Попроси мать купить тебе какие-нибудь там журналы, не знаю…

Смысл сказанного доходил до меня очень медленно, как до тираннозавра, но когда дошел!..

– Спятил! – вскочила я с кресла. – Ты че, совсем?! Мне не нужен голый мужик! Я прошу тебя его выпустить, пока с ним еще не сделали какую-нибудь гадость!

– А, вон оно что… – Бориска покраснел всей своей лысиной, которая, на мой взгляд, с каждым днем завоевывала все большие территории на площади его головы. – Так, – сказал он, выдержав пятиминутную паузу, в течение которой, надо полагать, переваривал всю несуразность случившегося. – Мало того, что я ее вытащил, она еще настаивает на освобождении какого-то предположительно голого бомжа! Дела-а…

– Бомжи тоже люди! – проснулась во мне ярая противница расизма, апартеизма и всяческих дискриминаций. Потом она во мне слегка попритихла и решила брать Акунинского жалостью: – Он такой хороший человек!

Он прыснул со смеху.

– Боже, она сведет меня в могилу! Даже в таком месте успела с кем-то подружиться! Ладно, сейчас все устрою, – махнул он рукой и снова пододвинул к себе телефон.

Через пятнадцать минут взору моему предстал блаженно улыбающийся Василий. Одетый.

– Это и есть твой протеже? – проявил следователь любопытство и не побрезговал оглядеть новоосвобожденного. – Н-да, – протянул в итоге, чем оскорбил мой вкус. – Имя-то есть у вас?

– А как же? Василий Петрович Бардо меня звать, – ответил мой недавний «коллега».

– Так вот, Василий Петрович. Запомни лицо этой дамы, благодаря ей ты на свободе и… – он, видимо, хотел добавить «необнаженный», но передумал. – Неважно. Ступай.

Бомж Васька ничего не понял, но все же послушно уставился на мою перепачканную картофельными очистками и еще бог знает чем физиономию, стараясь запечатлеть навеки в памяти, а я не жаждала, чтобы меня запомнили таким чудо-юдо, и добавила к вышеозначенному образу милую улыбку до самых ушей, однако та мало что могла исправить.

Бардо ушел, а отца мы ждали еще минут двадцать и не знали, чем себя на этот промежуток времени занять. Разумеется, я пыталась клещами вытянуть из друга следователя хоть полслова о расследовании, но он настолько был верен тайне следствия либо я настолько была менее обаятельна, чем, допустим, та же Катька (да еще и с картошкой на лице), что у меня ничего не вышло. В конце концов папа застал нас с Акунинским за разгадыванием сканворда, причем у обоих сильно слипались глаза, заклиная на долгий, крепкий сон, так что читали задания мы вслух и с десятой попытки.

– Так зо-вут Бор-дов-ских. Раз-два… четыре буквы. – Бились мы над очередной головоломкой, предназначенной, судя по всему, вундеркиндам, а никак не уставшим рядовой студентке и типичному следователю.

Тут-то и заявился папаня и, будучи вне себя от ярости, крикнул мне:

– Юлия!

– А! Точно, Юлия! – обрадовались мы и перешли к следующей непосильной задаче: попытаться распределить вышеназванные буквы по клеточкам.

– Я ведь предупреждал, до чего может довести твой «бокал шампусика»! – передразнил он. – Помнишь, что я говорил про женскую колонию?!

– Пап, я ведь попала сюда не из-за плохой компании, а из-за денег!

– Что? При чем здесь деньги?

– Из-за денег, из-за денег, – поддакнул Борис. – Я сам сначала не верил!

Я снова рассказала ту самую историю: помойное ведро, Танька, слетевшая тапочка, ночной поход, патруль…

Ну все, теперь можно ехать домой, только где…

– А-а-а-а! – завизжала я так, что сбежалось все отделение.

– Что ты орешь? – набросился на меня Николаич. Да, досталось ему от меня сегодня.

– Деньги! Я оставила свой трофей в патрульной машине!!

Не буду вас больше мучить, мешочек нам вернули, но с идиотской ухмылкой и взяв обещание, что деньги мы больше в помойном ведре хранить не будем. Ага, попробуйте объяснить это маме!

Мы вышли на улицу. С удивлением обнаружила, что папа подвел меня к совершенно неизвестному и относительно новому «Лендкрузеру», да еще и пытается проникнуть в его внутренности.

– Папа, что ты делаешь?! Это же чужая машина!

– Я знаю, – невозмутимо ответил родитель и уселся за руль. Почему-то дверца была не заперта, а ключ торчал в замке зажигания.

– О боже! – прозрела я. – Хозяин, наверно, сейчас вернется! Не зря он ключи оставил!

– Конечно. Поэтому давай залезай быстрее!

Но я не могла участвовать в угоне, потому все еще стояла на улице. Хотя времени было уже четыре утра и долго так стоять я бы не смогла. Срочно требовались постель плюс сон.