Джон Леннон, Битлз и... я - Бест Пит

Теперь Леннон обрушивал на публику мощные дозы своего экстравагантного юмора и на концертах, и в печати. Однажды в «Каверне» он так объявил следующую песню нашего репертуара:

— А вот еще один номер Чака Берри, — сказал он, — белого певца родом из Ливерпуля, с кривыми ногами и без гроша за душой!

Некоторые непосвященные зрители с понимающим видом начали покачивать головой, приняв за чистую монету пародию Леннона на великого черного идола, тогда как мы складывались пополам от смеха, потешаясь над их легковерием.

Несколько раз уборщицы клуба тоже заказывали песни.

— Следующая песня — для Эгги, — говорил Джон, — застрявшей ногой в своем ведре!

Он прямо-таки ненавидел объявлять песни обычным образом. Он жонглировал именами артистов, переставлял и изменял их, например, «Чак Винсент» или «Джин Берри», — такого рода имена он всегда произносил с совершенно серьезным видом, однако он редко повторял дважды одну и ту же шутку.

Однажды он объявил, что Боб Вулер — его отец, которого он не видел пятнадцать лет. Кое-кто из завсегдатаев поверили ему на слово, и Вулер, надо отдать ему должное, поддерживал некоторое время игру и, если его расспрашивали по этому поводу, он отвечал, что, мол, так оно и есть. Мало кто знал о том, что Джон действительно не видел своего отца, профессионального моряка Фредди Леннона, около пятнадцати лет. Фредди объявился только после того, как Джон снискал славу, о которой так долго мечтал. Вулер стал жертвой множества розыгрышей со стороны БИТЛЗ. Обыкновенно он тщательно отбирал пластинки для объявления и комментирования, как и полагалось диск-жокею «Каверны», складывая их в стопку в определенном порядке, чтобы потом, разглагольствуя, он мог ставить их, не читая этикеток. Как только он поворачивался к нам спиной, кто-нибудь из нас непременно подменял или перемешивал все его диски. Он это принимал как должное, но старался взять реванш. Обычно он объявлял нас с превеликой помпой, ставя при этом запись фанфар, но иногда мы превращались в «фантастических БИТЛЗ», произнесенных с интонациями Руби Мюррей,[17] поющей «Softly Softly», или еще с какими-нибудь издевательски-сахарными словечками, весьма далекими и от рока, и от торжественных фанфар.

В свободное время Леннон непрерывно строчил на клочках бумаги или на обертках странные историйки, составленные из перемешанных обрывков фраз, или рисовал своих кошмарных персонажей с длиннющим носом или животом, расплывшимся от одного конца бумаги до другого. В июле 1961 года его старый приятель Билл Харри, выпускавший поп-газету «Мерси Бит», опубликовал в одном из первых номеров статью, озаглавленную «Краткое изложение истории сомнительного происхождения БИТЛЗ. Перевод с Джона Леннона». Билл никогда не требовал подобной контрибуции, которую он получил, как водится, на обрывке бумаги. В шестом номере от 20 июля 1961 года можно прочесть что-то вроде отчета, написанного в непринужденной и игривой манере нонсенса, о моем вступлении в группу и о катастрофе, которой окончилась наша первая поездка в Гамбург.

Джон писал:

«… Человек с отрезанной бородой спросил: „Хотите поехать в Германию (в Гамбург) и играть там крутой рок для крестьян за деньги?“ Мы ответили, что за деньги мы готовы играть крутое что угодно! Но перед отъездом нам нужно было вырастить барабанщика. Мы вырастили одного в Вест Дерби, в клубе под названием „Некая Касба“, и имя этого несчастья было Пит Бест. Мы его вызвали по телефону: „Алло, Пит, марш в Германию!“ „Есть!“ Ту-ту-у! Через несколько месяцев Питер и Пол (который звался МакАртри, сын Джима МакАртри, своего отца) подожгли „Кино“ (кинотеатр), и немецкая полиция сказала: „Поганые БИТЛЗ, убирайтесь к себе и поджигайте свои английские кинотеатры!“ Ту-ту-у! В результате — полгруппы…»

По дороге на концерт Леннон погружался в свои мечты и фантазии, исписывая и изрисовывая листки бумаги.

Помню, как однажды вечером он вздумал исследовать океанские глубины, и в его голове проносились видения самых безумных морских существ, вроде рыбы-кошки с восемью хвостами наподобие спрута, не говоря уж о «кроватках» (подразумевались креветки), или о крокетных битах, плавающих брассом. В скором времени некоторые из этих видений вместе с другими рисунками были опубликованы в книге, ставшей одним из британских бестселлеров.

На сцене он частенько досаждал Полу тем, что устраивал фарс, пока тот пел свою любимую старую классическую балладу «Over The Rainbow» (превратившуюся позднее в «Till There Was You»).

Пол, хлопая ресницами своих огромных карих глаз, кокетничал с девицами из зала и объявлял, что его просто одолевают просьбами исполнить «Over The Rainbow». При этом Джон падал на пианино в припадке смеха:

— О боже мой! Сейчас он устроит нам Джуди Гарланд! — комментировал он, тогда как фанатки Пола, перешептываясь, подталкивали друг друга локтями и в предвкушении испускали продолжительные ахи и охи.

Пока Пол от души исполнял любимую песню, Джон играл серьезно в течение минуты, а затем вдруг принимался корчить трагикомические гримасы или изображать своего гнусного горбуна, опершись о пианино и втянув голову в плечи с перекошенными чертами лица. Взгляды фанов начинали перебегать от Пола к Джону, и в публике слышался смех, вызванный его ужимками. Пол впадал в бешенство и иногда еле сдерживался, чтобы не остановиться прямо посреди баллады. Затем они уже вместе с Джоном принимались валять дурака.

Еще один вид саботажа заключался в том, что, пока Пол ворковал, Джон извлекал из своей гитары каскад скрипучих звуков, нарушавших мелодию. Это тоже не слишком-то нравилось Полу, а Джон с невинным видом отводил взгляд и принимался рассматривать сцену.

Мы стали уже настолько популярны, что у нас появился свой фан-клуб, возникший совершенно спонтанно, и организованный, естественно, без всякого знания дела, несколькими девочками из «Каверны» в знак любви и привязанности. Как бы там ни было, он стал нашим первым фан-клубом, и мы были очень признательны, когда групиз собрали 5 фунтов на торжественное открытие клуба, состоявшегося в зале второго этажа театра Дэвида Льюиса, красивого старинного здания, расположенного рядом с Ливерпульским англиканским собором и знававшего когда-то лучшие времена. Мы согласились играть бесплатно, что было чувствительно для нашего бумажника, но, по большому счету, игра стоила свеч, ведь все это устраивалось ради нас.

К несчастью, вечер прошел не блестяще. Мы надеялись увидеть много народу, однако пришли всего шестьдесят человек. Мы не взяли с собой всей аппаратуры, а усилители наши вырубились. Весь вечер мы просидели на краю сцены, болтая с подружками под бдительным взором папаши Пола.

Нас попросили исполнить несколько любимых вещей из репертуара БИТЛЗ, которые мы и спели без микрофона. Меня лично попросили спеть «Matchbox» и «Peppermint Twist» — две песни, в которых я солировал в «Каверне», и вещь Элвиса Пресли «A Rose Grows Wild In The Country», из которой я не помнил почти ни слова; я затыкал дыры, имитируя Пресли: дергался, как марионетка и нагибался к фанам, чтобы пожать им руку. Папа Пола был в восторге:

— Ты взломал лед, а то атмосфера была, как на кладбище.

Пол тоже исполнил лучшие свои баллады, но в общем и целом это был скучный вечер, совершенно неудавшийся из-за отсутствия организации. Еще до того как я покинул группу все-таки был создан официальный фан-клуб, и его «собрания» происходили в «Каверне». Они имели такой успех, что толпа желавших на них присутствовать громоздилась чуть ли не до потолка.

Наша гастрольная деятельность стала настолько кипучей, что возникла необходимость в постоянном шофере или дорожном менеджере, — в ком-нибудь, кто отвечал бы за транспорт, доставлял бы нас вовремя на концерты, грузил и выгружал сопутствующую аппаратуру и помогал бы ее устанавливать на сцене. Вообще, нужно было проследить за тысячей мелочей, а Фрэнк Гарнер, касбовский вышибала, служивший у нас временно шофером, не мог разорваться между двумя работами, особенно во время уик-эндов.