Лилея - Елена Чудинова

Она увидела, что церковь слажена не так просто, как представлялось снаружи. Поставивши колонны чуть наискось к окнам, зодчий спрятал последних от вошедшего человека: храм был на диво светлым, но сперва непонятно делалось, откуда же идет свет, будто сам камень его источал.

Она увидела, что нету даже привычного для католических храмов органа, и никогда не было: над входом не нависали хоры. Вообще не было многого: даже скамеек, верно простые поселяне привыкли издавна стоять в Божием храме.

Она увидела длинный каменный алтарь со взятою в круг монограммою Спасителя в середине и альфою с омегой по сторонам круга. Альфу полностью видно не было — носок безобразно пошитого, облепленного грязью сапога закрывал верх буквы.

Двое синих солдат расселись на камне алтаря.

Один сидел с обеими ногами, словно на земле, другой как на заборе. На белой каменной доске меж солдатами лежали на газетном листке половина серого деревенского каравая, кровяная колбаса и луковицы.

Церковь наполнилась вдруг звуками: первый синий пил, запрокинувши фляжку, булькая вином, а второй, постукивая ножом, резал колбасу большими ломтями. Из черной в рассветных лучах резной деревянной исповедальни доносились хриплый мужской хохот и женский смех, безудержный, словно эту невидимую женщину кто-то немилосердно щекотал.

Кто-то, Катя или Параша, дернул Нелли за одежду, призывая бежать, покуда не обнаружены. Но сами ноги вросли в пол, в затертые до блеска белые плиты, кое-где принявшие в себя смиренные эпитафии могил.

Вино булькало, челюсти жевали, из исповедальни несся смех.

А затем кто-то закричал, страшным криком ярости, и как ни странно, от того, что голос был женским, крик казался еще больше грозен. Лишь на бегу Елена поняла, что кричит самое. Она бежала по гулкой церкви к алтарю, бежала к солдатам, крича и вскинув руку с растопыренными перстами, словно их венчали смертоносные стальные когти сказочной птицы.

— Прочь!! Прочь, нечисть! — Крик исторг, наконец, слова. Не важна теперь была ни своя жизнь, ни жизнь Романа, ничего не было важным, покуда мерзавцы продолжают оскорблять мощи святого, Престол Господа.

И солдаты, потерявшись, подались назад, словно боялись приближающейся молодой женщины, в самом деле боялись, полнокровные только что физиогномии сделались серы. Пивший пролил вино на грудь, но не заметил сам.

Тот, что резал колбасу, задел коленом жалкую снедь. Колбаса и луковицы посыпались на пол, за ними следом стукнул нож.

Солдат вздрогнул, словно разбуженный. Краски воротились на его щеки, а на толстых губах выдавилась ухмылка. Он спрыгнул наземь.

— Да это ж всего-то три бывшие! Чего застыл, Жано? — Рука солдата потянулась к пистолету.

— Ты сам бабенки перепугался! — Второй слезал осторожно, будто боялся высоты. — Но и то правду сказать, их бабы и ребятишки иной раз хуже мужчин. Помнишь недомерка, что прокусил мне руку до кости через мундир? Эй, там, а ну стоять где стоите, обе! Стрелять начну враз! Даже не думать бежать!

Но Параша и Катя бежать не думали, хотя и оставаться недвижимы тоже не захотели. Нелли слышала, что они, не сговариваясь, пошли к ней, навстречу синим с их пистолетами.

— Да ну их, Шарло, я, твоя воля, застрелю обеих! — Один из синих робел, второй, напротив, наглел на глазах, с каждым мгновением все лучше понимая, что перед ними всего навсего три безоружные молодые женщины. — Застрелю тех, а ты эту бей! Бешеные какие-то, надо перебить от греха!

— Да что у вас тут, белые, что ль, напали? — из исповедальни выбрался третий синий, взлохмаченный и в криво застегнутом мундире. В темноте за его спиною маячило женское лицо. Этот тоже вытаскивал пистолет.

— Простите, подружки милые, что я вас погубила, — шепнула Елена. На сердце было легко, очень легко: так или иначе, а она помешала негодяям. Лучи ясного света, струящегося через окна, набранные по бедности простою слюдой, казались сброшенными с неба дорожками. Я иду, Филипп!

— Да чего там считаться, — ворчливо отозвалась Катя.

— Стой, Жано! Как это так перебить? Надо с них допрос снять, кто такие да зачем! А ну, гражданки бывшие, сказывайте, чем вам не по нраву наша пирушка? Где этот мерзавец кюре, знаете небось, куда подевался вместе с золотыми сосудами? В ризнице шаром покати, а золото, между прочим, собственность воюющей республики!

— Да какое у этих деревенских дикарей золото? — Третий все возился со своими пуговицами, не желавшими попадать в верные петли. — Самое лучшее, серебро, а иные попы и на золоченом олове служат! Приволок наш барабанщик один раз такой кубок, уж мы и гоготали над ним! Чего это наш завтрак на полу?

— Да вот, гражданке бывшей не по нраву! Я уж тебе говорил. — Солдат теперь напрочь забыл о недавнем страхе, и забавлялся. — Честным защитникам Отечества нельзя, вишь, перекусить на этом дурацком камне! А коли твой Боженька, гражданка бывшая, не предрассудок, что ж он меня сейчас не поразит громом? А? Прямо здесь! — Солдат нагнулся за колбасою, но не поднял, упал лицом вниз у подножия алтаря прежде, чем звонкий гром утих под сводами.

С самого начала боле других сробевший синий, разинув рот от испуги, понес было ладонь ко лбу. Пять пальцев попытались сделать заученное в детстве движение, но не успели, упали.

— Проклятье! — Пистолет в руке синего дал осечку, он отскочил за раскрашенную деревянную Богоматерь, укрылся за ней, начал потихоньку выставлять наружу ствол.

Елена стояла, ничего не понимая, остерегаясь все ж повернуться спиною к оставшемуся врагу и мучительно желая увидеть, что же твориться позади.

— Неужто опять живы остались? — весело шепнула Параша. — Ну, куда до нас кошке с ее семью жизнями!

В наступившей вдруг полной тишине прозвучали шаги подкованных металлом башмаков. Их стук был строгим и неумолимым.

Последний синий все прятался за статуей, словно понимал, а может и вправду понимал, что идущий не выстрелит в ее сторону.

Стрелявший поравнялся, наконец, с Еленою, прошел вперед. Высокий ростом, хотя и не чрезмерно, молодой по осанке, он казался еще одним персонажем сна. Длинные прямые волоса смешивались с длинным же мехом короткой куртки, право, он походил на лесного духа. Ружье незнакомец нес в руке, не опуская, но и не изготавливаясь боле стрелять.

Из-за статуи грохнуло, пуля свистнула рядом с незнакомцем.

Ритм его шагов даже не нарушился. Он приблизился к Богоматери, преклонил колено, отложил ружье, а затем только зашел за постамент. Послышалась возня, затем выбитое оружие с грохотом застучало по плитам. Незнакомец показался вновь, он тащил синего солдата по полу, сжав рукою ворот мундира так, что лицо того побагровело, а глаза лезли из орбит. Синий колотил руками и ногами, вырываясь, но как-то бестолково.

Проволокши солдата к выходу, незнакомец исчез вместе с ним в дверях.

— А трусы-то решили сперва, что впрямь Гром Небесный! — усмехнулась Катя.

— И я тож, честно сказать, — призналась Параша, с опаскою разглядывая распростертые тела.

Катя, будто опомнясь, побледнела: как и все люди ее племени, она с детских лет постыдно боялась мертвецов.

Незнакомец воротился, один. В руке его был короткий клинок, лезвие коего он отирал находу большим листом лопуха.

— Господь, чаю, простит меня за стрельбу в святом месте, — произнес он, приближаясь к подругам, сцепившимся невольно за руки после того, как опасность миновала.

— Кто ты? — спросила Нелли.

Незнакомец пристально смотрел на них, но и подруги тоже могли теперь разглядеть его толком. Он был молод, немного старше двадцати годов, синеглазый и загорелый. Волоса, достигавшие перетянутого шелковым кушаком пояса, были сверху цвета соломы, а внутри темнорусы. Такой же была и небольшая борода. Зимою-то, поди, темнеет, как и Филипп…

— Меня зовут Ан Анку, — ответил он наконец.

Нелли, наслышавшаяся от мужа бретонских сказок, слегка оторопела. Не часто встретишь человека, который бы запросто представлялся Призраком Смерти.

— Ты бретонец! — воскликнула она уверенно.

— Я из Перрос-Гирека, — Ан Анку все смотрел на них, смотрел и смотрел. А затем вдруг, молча, сделал престранную вещь. Снявши свою лохматую куртку, он тщательнейшим образом вывернул ее наизнанку, а затем вновь надел.

Словно кто-то вставил в оконницы витражи. С изнанки, или то как раз и была казовая сторона? - куртка оказалась сплошь расшита разноцветною вышивкой, причудливой, как арабески.

— А синюю падаль надобно убрать, — как ни в чем ни бывало заметил он. — Негоже им тут валяться. Сперва я этим займусь, добрые сударыни, а после буду к вашим услугам. Пожалуй, найдется, кому мне подсобить. Эй ты, вылезай немедля!

Сперва Нелли и не поняла, кого окликает бретонец, но когда дверца исповедальни скрипнула, вспомнила, что там должна быть женщина.