Вся правда о русалках. Полевой определитель - Энн Ветемаа

— Откуда ты знаешь? — оторопела она. — Я же никому не рассказывала.

Тут уж мне представилась возможность выразить свою обиду и заметить, что вовсе я не первый человек, кому она это поведала. Она стояла на своем и клялась, что я самый-самый первый. Когда же я несколько оскорбленно и ревниво спросил, разве она не помнит Яана Роотслане из Вынну… скромная русалочка стала утирать глаза. Да она никогда слыхом не слыхивала о Яане Роотслане, знать такого человека не знает и предположить не могла, что он таким болтуном окажется…

Я долго успокаивал русалку, помог ей выжать белье (с ее разрешения!) и только после того, как совершенно чистосердечно признался, что тоже не знаю Яана Роотслане, никогда в жизни о нем не слышал, но вообще-то мужики сплошь бесструнные балалайки, а особенно этот Яан Роотслане, она рассказала мне о своих впечатлениях и практике перематериализации в сноп. Ее рассказ почти полностью совпадает с изложением Яана Роотслане.

РУСАЛКА И ВОРЫ (№ 89)

Яан Роотслане из Вынну.

…Как-то раз в троицыну ночь сын и дочь батрака пошли к реке воровать сено, которое они заранее подрезали серпами.

Когда мешок был почти полон, парень заметил, что на берегу вроде бы сноп виднеется. И говорит сестре: «Смотри-ка, хозяин сноп оставил для отпугивания. Знаешь, что я сделаю? Я прихватил огниво — пойду да подожгу его!»

Сестра принялась отговаривать брата, но тот не послушался, запалил огнивом трут и стал сноп поджигать. Поджигал, поджигал, а сноп не загорается. Наконец парень умаялся и говорит: «Что это за чертова солома, никак не загорается, — может, русалка снопом обернулась?»

Едва парень успел это вымолвить, как сноп вдруг обернулся женщиной. Отвесив парню звонкую затрещину, она подбежала к девушке, схватила ее за пояс и хотела было утащить с собой в реку, но пояс не выдержал и лопнул, а девушка таким макаром жизнь себе спасла. Тогда женщина с разбега бултыхнулась в реку и исчезла в волнах.

Тут уж и брат, и сестра убедились, что это не кто иной, как русалка. С тех пор брат и сестра никогда не ходили сено воровать.

Я не скупился на похвалы и всячески превозносил расторопность русалки, отпугнувшей расхитителей чужого добра, тем более что, по утверждению Я. Роотслане, ее активное вмешательство вовсе отучило брата и сестру от их скверной привычки.

— А ты еще во что-нибудь можешь превратиться? — спросил я, распираемый любопытством.

— Каждая русалка может обернуться только в одну вещь или в одно существо, — объяснила она и выразила удивление, что я не знаю таких простых вещей. — Тебе что же, снопа соломы мало? А сам-то расхваливал вовсю, говорил, что ужасно он тебе нравится…

В тоне русалки проскользнула легкая обида. Я опять стал превозносить необычность и пикантность соломенной метаморфозы.

— До чего же здорово, что ты до конца своих дней будешь самой собой или снопом. А почем ты знаешь, когда срок наступит?

— Так уж и до конца своих дней… — протянула она, оставив без ответа вторую половину вопроса. — Придется когда-нибудь новым «я» стать, а может быть, и чем-то еще…

Она начала в третий раз стирать мои носки, а ведь они того не заслужили — не такие уж были грязные.

— Я пожелал бы тебе оставаться все той же скромной полоскуньей, — сказал я, просто чтобы что-то сказать. Я так и не постиг смысл ее последней фразы.

— Постараюсь, — вымолвила русалка. — Да тебе-то уж будет все равно… — Она устремила вдаль взгляд своих невинных голубых глаз и немного погодя добавила: — Давай-ка лучше поговорим о чем-нибудь другом.

В тот раз мне так больше и не удавалось ничего узнать о начальной и конечной стадиях русалочьих. Когда же я стал упрашивать свою подружку рассказать о формах перевоплощения других русалок, она — добросердечная и покладистая по своей натуре — все-таки согласилась. Она, дескать, не какая-то там трещотка и с другими не очень-то общается, но… кое-что, впрочем, конечно, замечает…

Я узнал, что русалки довольно часто превращаются в серебряные или золотые кольца, а иногда — в золотые кубки либо в золотые часы. Некоторые ее товарки любят оборачиваться в мужчин, но, на ее взгляд, в этом есть что-то непристойное: «Я бы тогда и до тела своего не осмелилась дотро…» Возможности воплощения в животных

 тоже довольно широкие: одна ее знакомая из-под Лехтсе проводит свободные от работы вечера и чарующие ночи, обернувшись в лошадь. Это будто бы весьма полезно для нервов; однако, к сожалению, знакомой этой никак не удается найти всадника — и все из-за недоверия и боязни людей. И скромная полоскунья-тряпичница рассказала мне историю, которая довольно хорошо совпадает с записанной О. Хинтценбергом из Лехтсе.

ЛОШАДЬ ПОСЯГАЮЩАЯ (№ 59)

О. Хинтценберг из Лехтсе.

Старый Оолу был на сенокосе возле речки. Завалился вечером спать в сарае один-одинешенек. Остальные косцы домой ушли. <…>

Вдруг слышит: кто-то радостно вскрикивает на холме поблизости. Оолу подумал: «Кто это там так поздно? Может, заблудился? Надо бы в ответ покричать».

Покричал в ответ. На холме снова вскрикнули, но много ближе, чем прежде.

Оолу посмотрел сквозь щель в стене, не видно ли кого. Покричал еще. И тут видит: серая лошадь, вскрикивая, скачет к сараю.

Оолу со страху зарылся в сене. У лошади был звонкий голос, похожий на человеческий. Лошадь подошла к сараю и фыркнула так громко, что стены задрожали. Потом стала бревно грызть. Как раз над Оолу.

Оолу задрожал в сене. Лошадь обежала пару раз вокруг сарая, а потом бултыхнулась с ходу в реку.

Оолу стал смотреть сквозь щели, куда лошадь выйдет, на этот берег или на тот. Лошадь покачалась немножко на воде, а потом под воду ушла. И больше не показывалась.

Оолу со страху заснуть не мог, проворочался в сене до самого утра. Больше уж никогда на ночь не оставался на сенокосе, боялся русалки.

Я выразил искреннее сочувствие: в самом деле, обидно за русалку, которая хочет подставить свой круп лихому всаднику, но всякий раз нарывается на какого-нибудь Оолу, трусливого старика, дрожащего в сене.

Скромная русалка рассказала мне и о других превращениях. Некоторые из них были сомнительного свойства, и я не мог понять, какую радость доставляло славным, грациозным русалкам перевоплощение в окровавленную шкуру коровы или собаки, в барана с человеческой головой или в плывущую (!) по реке известняковую плиту, на которой лежала большая куча лошадиного навоза (такой фортель выкидывала, например, подружка детских лет полоскуньи-тряпичницы из Тыллусте). Русалка вполне со мной согласилась, хотя и сказала в оправдание, что «иной раз просто подмывает постращать этих негодяев, они ведь того заслуживают». Я ей тут же поддакнул. Из многих вариантов метаморфоз я привел бы здесь еще один, который кажется мне достаточно хитроумным и причудливым. И вновь почитаю обязанностью восхититься нашим русалкоклассиком, который знал о нем еще полвека назад. Как же широк был круг знакомств Эйзена и какое ангельское терпение проявил он, дабы уберечь от забвения все эти истории.

РУСАЛКА-РОГАЛИК (№ 96)

И. Проозес из Ору.

Пошел мужик лен вытаскивать из мочила возле реки Ригулди.

Идет берегом и видит: рогалик на земле лежит.

Мужик подумал: «Нельзя его здесь оставлять. Надо прихватить с собой!»

Поднял мужик рогалик. Что за чудо! Рогалик изо всей силы-моченьки влечет мужика в реку. Прежде чем мужик опомнился, он в воде оказался…

Вовсе не рогалик то был, а русалка.

Я признался скромной полоскунье-тряпичнице, что считаю воплощение в рогалик остроумным и прелестным: белая, вкусно пахнущая булочка — в этом таится что-то первозданно-женственное, недаром в песне поется: «Как булка белая была моя невеста, не видел я ее лет триста…»

— Может, тебе бы больше понравилось, если бы я тоже… — начала было русалка.

— Да что ты? Сноп это все-таки нечто… ну, взбадривающее и пышное, — поспешно вставил я и добавил, что трансформация в рогалик, на мой взгляд, заслуживает лишь второго места после соломенного варианта, никак не более того. Кажется, мое пояснение удовлетворило русалку.

— А как ты оборачиваешься?

— Просто нужно сильно захотеть.

— Только и всего?

— Но это очень утомительно, — объяснила она. — Прежде всего, я должна совсем себя лишиться… ну, собрать всю мочь и силу.

— Мочь и силу?

— Я не знаю, как еще сказать… И тогда я какое-то время витаю под знаком этой силы и мочи и все натуживаюсь и натуживаюсь, чтобы стать снопом. После сильной натуги пробегает своеобычная волна,[5] словно котомка по поверхности воды, и тут я сразу становлюсь снопом. Часть силы и мочи всегда еще остается. Она продолжает витать. О ней я уже больше ничего не знаю, когда сама становлюсь снопом. При обратном превращении в русалку мы как бы снова сплавляемся вместе…