Любовные чары - Гай Орловский

– А я вот знаю точно, – сказал он гордо. – Вчера с одним псарем разговорился, он сказал, что будет сегодня загонщиком. Похвастался, какие там олени с вот такими рогами! Вот если бы тебя оленем, у тебя были бы… дай прикину… в размахе вот такие, клянусь!.. И по двенадцать отростков на каждом!

Он растопырил руки как можно шире и пошевелил пальцами, показывая, что это вот отростки.

– Здорово, – согласился я. – Начинаю собой гордиться.

Он окинул меня оценивающим взглядом, словно я в самом деле олень, которому нужно точно воткнуть на полном скаку копье в сердце.

– Я копнул прошлое герцога, – сказал он неожиданно, – и обнаружил… Знаешь что?

– Баб, – сказал я с отвращением.

Он посмотрел на меня с укором.

– Что ты все только о бабах? Какой-то ты странный. О чем ни заговоришь, все на баб сворачиваешь. Я вообще-то их уважительно зову женщинами, а то и ледями!.. А ты – бабы-бабы… И кроме баб, в мире много интересного…

– Ну да, – согласился я. – Олени. С вот такими. Я имею в виду – рогами.

Он продолжил невозмутимым голосом:

– В общем, герцог Ригильт в некотором родстве с королем Антриасом. Представляешь? Нет, ты не представляешь! Троюродная бабка герцога как-то побывала у Бэдэкера, деда Антриаса, и вернулась от него беременной.

Я покачал головой.

– Когда только успеваешь…

Он сказал обидчиво:

– Я при чем?.. Ты слушаешь или о бабах мечтаешь?.. Я все узнал, потому что умею совмещать приятное с полезным.

– Это хреново, – буркнул я. – Нет, приятное с нужным весьма даже как бы да, но вот их еще и родство хреново…

– Ну-ну?

– Только скрепляет эти проклятые узы, – сказал я. – Родство Антриаса и герцога, а не приятного с полезным. То родство хорошее, а то поганое…

Он посмотрел с насмешкой, что-то говорю путано, но это только потому, что еще и думаю, здесь тоже приятное с полезным, что не всегда бывает совмещено в реальной жизни демократически воспитанного человека.

– И что надумал?.. Или передумал?

– Напротив, – ответил я зло. – Чересчур они… склещились. Если мы хорошие ветеринары, надо помочь разъединиться.

Он бросил беглый взгляд на мой мешок.

– Кажется, догадываюсь, какой из тебя ветеринар. И как поможешь им расцепиться.

– Гениальность в простоте, – возразил я с достоинством. – И хотя я сторонник более запутанных решений, но пока еще не настолько старый, чтобы самому не запутаться.

– И как?

– Будем упрощать, – пояснил я. – И решать по-простому, по-народному. Чтобы общественность в нашем лице поняла. Остальным не скажем.

– То есть, – уточнил он, – пока не умеешь? Это и хорошо.

Деревья расступились, убежали за спину, впереди появилась и понеслась к нам широкая поляна совсем без травы. Мягкий шорох под копытами сменился сухим стуком по твердой земле, я покосился на тень, уже почти привык, что у меня их две, одна темная, другая слегка красноватая, но обе с разной скоростью растут, а когда пересекаются, то на стыке тень становится ярко-зеленой или ядовито-оранжевой.

Фицрой, что все замечает, поинтересовался невинно:

– Что-то колдовское?

– Да, – пробормотал я. – Тени… Кто-то из колдунов как-то использовал их силу?

Он пожал плечами.

– Не слыхал. А можно?

– А как же, – откликнулся я. – Темная материя – это наше все. На сегодня. А также темная энергия.

Глава 3

Но если не обращать внимания на две тени от меня и моего коня, то я здесь как бы уже прижился. А что цветные тени… так они вообще-то весь мир делают цветным. Здесь воздух прозрачнее, вижу дальше, слышу лучше, а возможность хотя бы минимального уровня колдовства вообще делает жизнь почти прекрасной.

– Не сюда, – сказал Фицрой. – Охотники соберутся вон там между холмами. Загонщики пойдут широкими полосами справа и слева, сойдутся…

– А потом погонят бедных зверей на короля?

– И его гостей, – подтвердил он.

– Совсем озверели, – сказал я с неудовольствием. – С доставкой им, видите ли… Нет чтобы погоняться.

– Тебе что, – спросил он, – хуже?

– Я за справедливость, – возразил я. – Великий глерд Чехов сказал, что благородному человеку бывает стыдно даже перед собакой! А уж перед благородным оленем так и вовсе.

– Держись за мной, – посоветовал он, – тут завалы.

Падающие от старости и ветра деревья кое-где образовали такие буреломы, что проще было слезть и тащить коня за узду, помогая перебраться, чем возвращаться и искать обход.

Но человек произошел от обезьяны, как говорят креационисты, или это не они говорят, в общем, мы шли и тащили за собой испуганных и фыркающих коней.

Уламрия, в отличие от королевства Нижних Долин, похожа на застывший океан с исполинскими волнами, что за века превратился в землю, где волны стали зелеными холмами, а промежутки между ними теперь называются долинами.

Некоторые холмы стараниями ливней и ветров опустились настолько, что об их прошлом напоминают только небольшие возвышения, другие же уцелели, разве что потеряли острые гребешки.

Фицрой указал на достаточно высокий холм.

– Оттуда будет видно все, – сказал он гордо, по-думал и уточнил: – Как мне вроде бы почему-то кажется. Такое у меня чутье. Охотник я или как бы нет?

– Скоро узнаем, – буркнул я.

Он первым покинул седло, а пока я бережно снимал мешок со снаряжением, стреножил коней и, шлепнув каждого до толстому крупу, велел пастись и нагуливать жир, нанося экономический ущерб улармийским землякам.

Я с мешком на плечах покарабкался на самую вершину. Голые камни, все еще с острыми гранями, птичий помет и перья, зато прекрасный вид на заповедный королевский лес, где водится, как заверил Фицрой, самая разная живность. И не просто водится, а ее там полным-полно, раз уж охотиться нельзя никому, кроме короля.

С вершины холма местность внизу напоминает скомканную зеленую шерсть на исполинской шкуре. Лиственные деревья стоят так плотно, что я начал беспокоиться, открытые места только у ручья да еще на двух-трех редких полянах.

Конечно, если добудут хорошую добычу, то наверняка не станут сразу возвращаться, а устроят пикник с вином и обильной едой, где будут хвастаться удачным выстрелом из лука или молодецким ударом ножа…

Хорошо бы им наткнуться на медведя. Я бы помог медведю, а то у человека слишком явное преимущество, а надо быть честными даже со зверьем, если зверь, конечно, зверь, а не человек.

Фицрой разложил на чистой скатерке мясо, сыр и хлеб, вытащил две чаши и бурдюк с вином. Я покосился с неодобрением.

– Думал, это я неженка…

Он ответил обидчиво:

– При чем тут? Я люблю уют и красивую жизнь. Чаши не нравятся?.. Так из бурдюка и свинья пить умеет!

Он сказал обидчиво:

– Я знаю свинью, что умеет пить из чаши!.. Еще как знаю. Но я добрый, даже не скажу свинье, что она свинья. Хотя она и сама знает…

Я смотрел, как он наливает вино, темно-красное, душистое, а когда я сделал глоток, охнул.

– Это то же самое, что наливали в королевском зале?

Он ухмыльнулся.

– А ты как думал? Я Фицрой, а не какой-то зачуханный Юджин.

– Согласен-согласен, – пробормотал я и сделал глоток побольше. – Просто бесподобное… Беру свои слова взад. Такое, ты прав, можно только из чаш! Из бурдюка – оскорбление и даже унизительно для такого вина. Недопустимо. У вина тоже есть достоинство, если оно благородное вино, а не всякое там.

Он блаженно улыбался, мы пили и неспешно ели, все это в самом деле напоминает пикник на свежем воздухе, даже подготовленная для стрельбы снайперская винтовка выглядит несерьезно, будто я пришел просто пострелять в белый свет.

Далеко-далеко вроде бы гавкнула собака, я человек городской и дитя асфальта, не среагировал, но Фицрой сразу допил вино и поставил на скатерть пустую чашу.

– Началось, – сказал он бодро и уточнил: – Начинается.

– Загонщики? – спросил я мудро.

– Нет, – ответил он, – их собаки. Но еще, судя по лаю, зверя не видят. Так, воздух нюхают, землю, там следы хоть и старые, но запах держится долго…

Я допивать не стал, снайперам вообще лучше не пить и даже не есть досыта, вообще жить медитирующим йогом.

Он проследил, как я отставил чашу и поднялся.

– Слишком не высовывайся!

– А что, – спросил я, – подойдут близко?

– Вряд ли. Но так… на всякий случай.

– Ты мудер, – сказал я. – Быстро схватываешь. Пора тебя придушить.

Он ухмыльнулся, а я лег между валунов на вершине и начал рассматривать местность внизу пока что поверх телескопического прицела.

Долгое время ничего не происходило, потом между деревьями начали мелькать рыжие пятна быстрых косуль, оленей, а собачий лай становился все громче и громче.

– Сейчас-сейчас, – пробормотал он над моим ухом, – сейчас увидим и охотников.