Никколо Макиавелли - Кристиана Жиль

Как и всякий путешественник, приезжающий с Севера, Макиавелли въехал в город через Порта дель Пополо, пересек площадь того же имени, унылую виа Лата и безлюдную площадь Испании, раскинувшуюся у подножия недостроенной церкви Тринита деи Монти. Жизнь в Риме закипала только на подступах к Пантеону. Толпы народа толклись на улочках, таких узких, что по ним едва мог проехать всадник. И эти улочки к тому же были либо перегорожены баррикадами, построенными во время недавних уличных боев, либо залиты водами вышедшего из берегов Тибра.

С тех пор как Никколо выехал из Флоренции, дождь не прекращался ни на минуту, и он чувствовал себя разбитым, грязным, «промокшим до нитки». Мечтал он только о ночлеге для себя и своей лошади. Его отправили в путь, несмотря на плохое самочувствие, отвратительную погоду и желание получить хоть небольшую передышку. Но обе Канцелярии всю весну были заняты только тем, что пытались справиться с «лихорадкой», охватившей Вальдикьяну и долину Арно, причиной которой был конечно же Чезаре, ибо по его вине пизанцы обрели второе дыхание.

Хотя, с другой стороны, Никколо был совсем не прочь оставить на время серые трудовые будни в Палаццо Веккьо и занять место в первых рядах римского театра, чтобы наблюдать за разворачивающимися событиями.

Лучше всего было поселиться в «Медведе», любимой гостинице Данте, не столько из уважения к памяти великого флорентийца, сколько потому, что она располагалась в непосредственной близости от замка Святого Ангела.

После своего возвращения в Рим в замке обосновался Чезаре, осаждаемый Орсини и Колонна. Они, позабыв о своих разногласиях, заключили пакт о мести и объявили, что готовы напасть на Ватикан, где в покоях Жоржа д’Амбуаза укрывался Чезаре. Они даже пошли на то, чтобы поджечь ворота Торрионе. Тогда герцога перевели в замок, воспользовавшись одним из потайных ходов. Там он и поселился на самом верхнем — для большей безопасности — этаже в окружении четверых слуг, там он и узнал о смерти Пия III.

Именно от Чезаре, сохранявшего силу духа, зависел исход новых выборов папы. Наблюдатели говорили, что «папой станет только тот, кто сумеет договориться с Чезаре», а он может положить на чашу весов голоса всех сторонников своей семьи и голоса колеблющихся, но дисциплинированных кардиналов-испанцев, имевших большинство в конклаве.

Итак, замок Святого Ангела стал ареной ежедневных и увлекательных для Никколо визитов.

Сразу же после кончины Пия III стало ясно, что ближе всех к вожделенному трону находится Джулиано делла Ровере, хотя то, что Чезаре решится поддержать врага семейства Борджа, которого Александр VI посоветовал бы любой ценой не допустить на папский престол, казалось почти невероятным. Эти сведения подтвердил кардинал Содерини, к которому Никколо пришел сразу по приезде. Создается впечатление, докладывал Макиавелли Синьории, что и кардинал Руанский «окажет содействие» делла Ровере.

В конце концов почему бы и нет? Всем было известно, что делла Ровере — франкофил, а кардинал Руанский, столкнувшийся с яростным сопротивлением испанцев, которые никогда не проголосовали бы за папу-француза, больше не питал никаких иллюзий относительно своих шансов на тиару. Но, осторожно замечает Никколо, «как правило, кардиналы в большинстве своем думают одно, когда находятся внутри, и совсем другое — когда находятся снаружи; люди, хорошо знакомые со здешними обычаями, утверждают, что пока еще невозможно вынести окончательное суждение: подождем, чем все закончится».

В Риме обожали заключать пари, и ставки Джулиано делла Ровере росли не по дням, а по часам: 30 октября пари заключались из расчета «шестьдесят очков против ста», а 31-го к тому моменту, когда за конклавом кардиналов закрылись ворота Ватикана, они поднялись до «восьмидесяти против ста». Именно тогда стало известно, что двое из соперников делла Ровере сняли свои кандидатуры в его пользу, а Чезаре после беседы с кардиналом Джулиано убедил проголосовать за делла Ровере испанцев, составлявших четверть всей Священной коллегии. «Легко угадать, почему они успокоились, — пишет Никколо. — Герцогу надо вновь стать на ноги, а кардиналам надо разбогатеть». Макиавелли питал к прелатам не больше уважения, чем будет питать к ним Лютер. В Риме продавалось абсолютно все. Венецианский посол отмечал, что торговля велась в открытую, прямо среди улицы, а ведь разговор шел о суммах весьма значительных. У кардинала Асканио Сфорца, имевшего неплохие шансы быть избранным первым конклавом, деньги кончились: это состязание его разорило.

Ночью от человека делла Ровере, остановившегося в одной гостинице с Никколо, Макиавелли узнал, что кардинал избран папой и принял имя Юлия II. Хотя Никколо не до конца поверил в правдивость полученного сообщения, он немедленно записал его. Но одно дело записать, а другое — отправить: «Все это дела настолько важные, что стоило бы послать к вам нарочного, но у меня нет на то вашего приказа, а решиться на такой расход без приказа я не могу (пусть Синьория узнает, думает Никколо, во что обходятся ее скаредность и нежелание дать посланцу право проявлять хоть какую-нибудь инициативу. — К. Ж.). Здесь по ночам так неспокойно, что мне нельзя ни пойти самому, ни послать другого узнать, не отправляет ли еще кто-нибудь гонца во Флоренцию. Слугу, пришедшего из дворца, сопровождало двадцать человек с оружием»[31].

Рим и в обычные времена был городом с высоким уровнем преступности, но в то смутное время, когда французские наемники нападали на любого черноволосого человека, похожего на испанца, выходить из дома после захода солнца было чистым безрассудством. Если Синьория желает, чтобы Никколо был не просто «исполнительным служащим», чтобы он рисковал жизнью, пусть поощряет его рвение! «В наше время люди упорно трудятся для того, чтобы двигаться вперед, а не назад!» — воскликнет он, не скрывая своих чувств, когда в который уже раз будет требовать хотя бы возместить ему расходы, коль скоро нет возможности увеличить жалованье.

Но все же возбуждение, которое он испытывал от этой выборной гонки, заставляло его забыть об обидах. Он всю ночь не смыкал глаз в ожидании, подтвердится ли избрание Джулиано делла Ровере. Утром, когда стало ясно, что первоначальные сведения верны, перо его взорвалось восторгом: «сколь необыкновенными были эти выборы и это избрание», сколь «чудесными» шансы этого нового папы! Все партии, имевшие влияние на Священную коллегию, высказались в его пользу; с его именем согласились и короли Испании и Франции, постоянно сталкивающиеся на поле брани, и вечно враждующие группировки римских баронов Орсини и Колонна; «Сан-Джорджо (кардинал Риарио, сын Катарины Сфорца. — К. Ж.) поддержал его; Валентино поддержал его. Все способствовало его успеху».