Йошкин дом - Виктория Райхер

— Понятия не имею, коллега водитель, думаю часа на четыре, — вежливо ответил полицейский.

Вырвилга посмотрел на часы и застонал. На работу можно было уже не идти. Он развернул машину и поехал домой.

До дома доехалось быстро. Все заснувшие лошади проснулись, все умершие коровы ожили, все пробки

рассосались. Вырвилга запер машину и пешком поднялся на четвертый этаж. Его встретил запах яблочных пирожных и свежего кофе.

— Наконец—то, — весело сказала мама из кухни, — я уже заждалась.

— Мама, — прошептал Вырвилга, — так это все ты?

— Конечно я, — невозмутимо отозвалась мама из кухни, — кто же еще. Ты так давно не был дома, я уже

забыла, как ты выглядишь. Целыми днями эта работа, работа, работа, сколько можно. С матерью видишься

полчаса в день перед сном, ешь на ходу, похудел, под глазами круги. Я недовольна, Вырвичек, и очень беспокоюсь. Садись поешь, и мы обсудим, к какому доктору тебе стоит сходить в первую очередь.

Теплые яблочные пирожные были украшены взбитыми сливками и кусочками яблочных цукатов. Кофе мама варила по старому турецкому рецепту. Над столом стоял букет астр и запах осени и свободы.

— Мама, — спросил Вырвилга, отваливаясь от стола, — мама, ты что—то делала специально, или все как обычно?

— Все, как обычно, конечно, когда это я что—то делала специально, — пожала плечами мама.

— Но ведь я сам вполне хотел попасть на работу! — воскликнул Вырвилга.

— А я не хотела, чтобы ты туда попал, — кивнула мама. — Видимо, я не хотела сильнее, чем ты хотел.

— Видимо, — буркнул Вырвилга и пошел мыть руки.

УЛИЦА 03

— Смотри—ка, а Эдит, оказывается, живет совсем рядом с нами. На улице Оз. Смешно.

— Конечно на улице Оз, она всегда там жила.

— Ты—то откуда знаешь? У тебя что, есть адрес Эдит?

— Теперь нет. А когда—то был. Давно, раньше.

Слукавила. Это не у меня, это у тебя был адрес Эдит — давно, раньше. А я — я рылась в твоей памяти, как в шкатулке, и выудила его оттуда, выудила скорее из зависти, чем от ревности, выудила просто для того, чтобы его больше не было — там, у тебя. Вот ты и удивляешься теперь, узнавая — хм, смотри—ка, а Эдит, оказывается, живет на улице Оз. Конечно живет. Надо же ей где—то жить.

Эдит — ерунда, мелочь, иголка на елке. Если бы не свободное время и не чешущиеся руки, я бы вообще про нее забыла. Ну, гуляла разок в тесноте твоей головы, ну, нашла там Эдит, ну, стянула, с кем не бывает. В списке моих прегрешений Эдит занимает настолько не главное место, что — а какая тебе, собственно, разница, где она живет? Ты же не собираешься… нет—нет, не собираешься, я уверена. Тем более что у тебя и причины особой нет: причину я стащила вместе с адресом, тоже на всякий случай.

Я — запасливая сорока. У меня там, ты в жизни не найдешь где, лежит многое из того, что мне совсем не положено знать. Там лежит твой страх ранней старости и скорбь о невозможности выбора. Там детские дневники М. — удивительно, насколько мало места заняли все ваши тайны. Там вся В. целиком — ну, ты понимаешь, этого я никак не могла оставить. Там твоя мама. Нет—нет, не вся — только тот случай, когда она должна была вернуться вечером, а вернулась утром, а ты всю ночь прождал ее, сидя на подоконнике а потом она все—таки вернулась, и тогда твой отец… а потом ты удивляешься, что только со мной перестал заикаться. Конечно, перестал, ведь, если бы не тот случай, ты бы заикаться бы вообще не начал. Ну так я его забрала, зачем он тебе. Все хорошо, и твоя мама осталась у тебя в памяти белой и пушистой, как ангорский кролик.

Я осторожна. О, я очень осторожна. Только ночью, только в полной тишине, только в бархатных перчатках и только на цыпочках, почти на пуантах.

Ты не думал, отчего тебе вечно снятся такие хорошие сны — а это просто я копаюсь у тебя в голове, одновременно гладя тебя по ней. Это мы оставим, это мы отбросим, это мы заберем. Мне виднее, прости.

Тот фокус с мамой оказался удачным решением, согласна, хотя я действовала скорее по наитию, нежели по сознательному расчету. Искала я вообще другое, этот как раз был период, когда я по капельке, по копеечке, по кусочку выуживала из тебя В. Ты даже не представляешь, насколько сложно это было. Она была там всюду, просто уму непостижимо, включая, ты будешь смеяться, кулинарные предпочтения и чуть ли не эдипов комплекс, — ну да, там я и напоролась на маму, случайно. И достала все сразу, вместе с эдиповым комплексом и прочей дурью. Она тебе так же не нужна как и В. Я так считаю.

Сначала это было просто забавой, потом стало делом, дальше превратилось в смысл. Дни не имеют значения, ты зря мне рассказываешь про свои дела, я все равно не слушаю. Я жду ночи, когда я все узнаю, по—своему, без твоих беспомощных фильтров, попыток выдать желаемое за действительное и улыбок вполсилы. Спи себе тихо, потом проснешься и будешь улыбаться, как всегда по утрам. Ты всегда по утрам улыбаешься — видимо, потому, что каждое утро тебе становится чуточку легче жить.

Забавно знаешь что? Раньше я могла за один раз унести только одну вещь, максимум две, если нетяжелых, а больше одного раза за ночь я боялась тебя тревожить. А сейчас я стала гораздо искусней, я могу вытащить из тебя сколько угодно разных событий и фактов, как воруют фрукты из соседского сада — распихивая в карманы и за пазуху, чтобы руки были свободны перелезать через забор. С каждым разом я тащу все больше и больше, с каждым разом ты становишься все спокойней и веселее, с каждым разом я все более и более азартна. Когда—нибудь я разовью свои гибкие пальцы настолько, что сумею извлечь из тебя все, абсолютно все — и твоя голова станет пустой и легкой, как воздушный шар.

Ты проснешься утром и будешь смотреть на мир чистыми глазами идиота без прошлого, проблем и воспоминаний. Ты проснешься и обнаружишь, что твоя жизнь, казавшаяся тебе такой длинной и сложной, только началась и она проще, чем детский рисунок. Ты проснешься и увидишь, что за ночь остался один — потому что под утро, оставив тебя наконец в покое, я тихо шла насовсем из твоей обновленной жизни, забрав все то, без чего ты остался. Ну сам посуди зачем мне пустоголовый ты?

Но страдать по мне ты не будешь нисколько — ведь, будучи милосердной, я прихвачу с собой и всю твою память о себе самой.

ЛЕТНИЙ СКАЗ

Хозяйка встретила Летту на автобусной станции и довезла до дома. Это было очень мило с ее стороны, потому что Летта была в городе впервые и вряд ли бы нашла нужное место. Дом жил в уютном тенистом районе, весь в кудрявых деревьях и солнечных листьях. Как же у вас приятно, сказала Летта, вылезая из автомобиля и потягиваясь. Ага, у нас тут курорт, весело ответила ей хозяйка, щурясь от солнца. Курорт, машинально повторила Летта, думая о другом. Курорт.

Она осталась одна у машины, вынула из незапертого багажника сумку и не спеша направилась к дому. У самого входа сидела и чесала ухо задней ногой толстая черная собака. Ух ты, восхитилась Летта и присела на корточки. Собака перестала чесаться и с готовностью вошла в протянутые ладони. Хорошая, бормотала Летта, изо всех сил оглаживая и отряхивая кудрявое тело, красивая какая, умница. Собака забавно трясла головой и нежно смотрела Летте в глаза. Она до смешного была похожа на Булю, старую бабушкину собаку, которая давно умерла. И Буля умерла, и бабушка. А эта черпая толе тенькая псинка была каким—то непостижимым образом похожа на обеих. Бабушка тоже была толстенькой и кудрявой. Ну и Буля, само собой.

Ладно, Буль, мне пора, неудобно, негромко сказала Летта и в последний раз почесала плотный собакин бок. Собака ответила что—то невнятное и уселась обратно на теплое крыльцо, а Летта встала поправила пояс на брюках. От паузы в активных действ внутри души тяжелым комом заворочалась знакомая боль, но Летта усилием воли вдавила ее обратно. Она натянула на лицо максимально приличное выражение, стукнула в дверь костяшками пальцев и вошла.

Вечер прошел тихо и быстро. Пили чай. Летта рассказала немного о своей работе и о том, зачем ей понадобилось на два дня осесть в незнакомом городе и просить ночлега у чужих в общем—то людей. Доброжелательная хозяйка в очередной раз (предыдущие разы были по телефону) объяснила ей, что гостья ей совершенно не мешает, что дом большой и что все хорошо. Все и правда, кажется, было хорошо, даже боль сидела где—то в Леттином нутре тихо и наружу пока не лезла.

Впрочем, она—то оживилась, как только закончился вечер. Хозяйка постелила Летте в комнате своего сына, давно живущего за границей, и пожелала спокойной ночи. Комната была маленькой и уютной, с окном, выходящим в сад, и деревянным потолком шоколадного цвета. Потолок показался Летте низковатым, а сама комната — чуть более крошечной, чем ей бы хотелось, но вопросов она задавать не стала, да и какие тут могли