Йошкин дом - Виктория Райхер

— Эй ты, — обратился Один к одинокой фигуре под деревом, — привет!

Второй Один не отреагировал. — Ну ты же! — возмутился Один. Можно подумать, к этому тупице приходят гости каждый день! Привет! Скажи чего—нибудь!

Второй Один с тоской посмотрел на шелестящее дерево и вздохнул.

«Совсем глупый, — понял Один. — И какого черта я создал такую бестолочь? Будто нельзя было создать что—нибудь поприличней. Может, лимоном в него запустить?»

На Второго Одина сверху упал лимон. Второй Один поднял его с земли, надкусил и стал жевать. Одину не было больно, хотя он был всем, включая и лимон: когда ты становишься всем, тебе не бывает больно.

Но бывает грустно. Один до вечера пытался дозваться того, кто сидел в его тени, но у него ничего не получалось. «Либо оно глухое, либо я его сейчас прибью», — подумал Один. Но прибить Второго Одина было жалко: он был единственной автономией от Одина в его мире. Уже приятно. Хотя и бесполезно.

С этого дня Один стал очень занят. Он был всем, и параллельно он различными способами пытался привлечь к себе внимание Того Единственного, кто был не им. Звал отовсюду, швырял лимоны, устраивал грозу, грохотал громом, лил дождем. Второй Один удивлялся, что климат испортился, но не прекращал своих ежедневных сидений под лимонным деревом: он все надеялся, что именно под этим деревом его когда—нибудь заметят.

«Ну почему он меня не слышит! — грустил Один. И почему мне не у кого об этом спросить?»

Все это время на него смотрел Тот, Кто его Создал. Он видел, что Один стал всем, и очень этому радовался. Он легонько касался плеча Одина и дул на него теплым сном. Он хотел с ним поговорить, но Один его не слышал. Один был очень занят: он пытался поговорить с Тем, Кто не Слышал его.

5

То, что он был всем, и то, что никто его не слышал и слышать не хотел, чрезвычайно угнетало Одина. Он грустил и мрачнел. По его небу катились тучи, его солнце неохотно восходило и быстро заходило, его вода стала холодней, а фрукты горчили. Между деревьями ходил Второй Один и мрачно жевал лимоны.

— Ведь есть же, есть, — бормотал Второй Один, — есть же где—нибудь Тот, Кто все это Создал!

— Ведь есть же, есть, — бормотал синхронно с ним Один, который был Всем, — должен же быть Тот, Кто Выше меня!

Второму Одину казалось, что это ему вторят листья, но когда он поднимал к ним голову, то убеждался что по—прежнему был Один.

Тот, Кто был Выше них, смотрел на эго все спокойно. Тот, Кто был Выше них, уже вырос, поэтому ему было, по большому счету, все равно, услышат его или нет. Один маялся и думал о том, что, пока он такой тупой, что даже не может создать никого поумнее того, кто такой тупой, Тот, кто где—нибудь над ним, никогда его не заметит. Впрочем, может, это и хорошо — потому что, как только Он его заметит, Он его, конечно же, отменит

А Тому, кто был над ним, не нужно было его замечать. Он всегда знал, что Один есть — с того момента, как сам его создал.

«А вот появится кто—то, Кто Выше меня, и я стану Никем», — думал Один и гнал тучи по небу.

6

В одно прекрасное утро Один случайно забыл о том, что он, кажется Никто, и сумел соорудить абсолютно роскошный восход. «Я молодец», — подумал Один.

С земли на восход восторженно смотрел Второй Один, и ему казалось, что он начинает что—то понимать.

Следующий восход был таким же роскошным. И следующий за ним — тоже. Роскошные восходы стали привычными. Второй Один ходил с прутиком и что—то чертил на песке.

«Но если я — молодец, — подумал Один, — значит, я чего—то стою? Значит, есть ли, нет ли Того, Кто Выше меня, это в любом случае не значит, что я — Никто. Потому что даже если Он — есть, мой восход остается?» Он помигал солнцем в небе, покатал волны по воде, пощекотал Второго Одина ветром и простил ему то, что он его не слышит. Ему стало легко и спокойно, он решил, что пусть уж Второй Один будет какой есть, и хорошо, что он есть, и ладно, пусть будет глупым или любым, неважно.

«Я есть, даже если Второй Один не получился, — понял Один. — Мне не нужно бояться, что Меня нет, если он меня не слышит».

— Будь каким хочешь, — сказал он Второму Одину.

В этот момент Второй Один понял, что ему не нужен прутик. Он отбросил все, что было у него в руках. сосредоточился, вздохнул и создал Еще Одного.

Увидев это, Один понял, что Второй Один у него все—таки хорошо получился. А значит, он чего—то стоит даже в том случае, если Тот, Кто Выше него, стоит гораздо, гораздо, гораздо больше. Отменить его, Одного, все равно невозможно.

«Я буду всегда», — понял Один и простил Тому, Кто Выше, его величие.

7

Простив Того, Кто Выше, Один его увидел. Не увидеть Того, Кто Выше, было сложно: Тот, Кто Выше был везде.

— Привет, — сказал Один.

— Привет, — ответил Тот, Кто Выше.

— А я когда—нибудь стану таким, как ты? — спросил Один.

— Да ты уже стал, — засмеялся Тот, Кто Выше.

— Ну и ладно, — ответ ил Один, — это, в общем, неважно. Я у тебя тут пару мыслей хотел уточнить.

ОКО ЗА ОКО

!! — горячился Пындин и бил в себя кулаком. — Я в порядке, доктор, ну ей—богу, со мной все хорошо. Вы мне только дайте таблеток таких, чтоб от лени, а с остальным я справлюсь, честное слово! Меня лень губит, доктор! Я все могу, но мне лень!

— …ли? — Качал головой доктор. — Так уж только и лень?

— Да только, доктор, ну о чем вы! У меня даже насморка десять не бывало, я по способностям в школе первым был, у меня абсолютный слух и глаза голубые, если бы не лень, доктор… Я часами у компьютера

сижу и дурака валяю, я с утра с кровати встаю и ни хрена не делаю, я бумагу жру и на книгах сплю, я дебил, доктор, да?

— …ли? — отвечал доктор, — не в этом же дело, милый Пындин. Не в этом.

— А в чем? — горячился Пындин и бил в себя кулаком. — А в чем?!

— …ли, — тянул доктор. — Вы сами себя душите, Пындин, сами. Лень, говорите? Это не проблема Проблема в том, что вы свою лень не любите, вот что!

— А конечно же не люблю, — радовался Пындин. — За что же ее любить?

— …ря, — усмехался доктор, — он ря… Нехорошо это. Пока вы какую—то свою часть, свою черточку, существо в себе — не любите, не принимаете, гоните и топчите — никогда вы эту часть—черточку—существо по—настоящему не почувствуете. Пока не почувствуете, не полюбите. Оно вам просто не дастся, милый Пындин. Полюбите свою лень, полюбите — и она вам уступит. Она пройдет.

— А так просто пройти — слабо? — неудомевал Пындин.

— …ак просто — ей проходить незачем. Для нее, бедной (обратите внимание, Пындин, я ее жалею!), это единственный способ обратить на себя ваше внимание. Вы не хотите ее по—хорошему, так она заставит вас по—плохому. Полюбите лень, Пындин, и все будет хорошо. От увидите. О виданья.

Придя домой, Пындин поднял с немытого пола клочок бумаги и огрызок карандаша. Он по—турецки сел на пол, подложил на колени телефонный справочник и задумался. Полюбить, говоришь, бормотал Пындин и тяжело дышал. Как же мне тебя полюбить, если я тебя ненавижу? На листе бумаги под пындинским карандашом возник волосатый монстр с разинутой пастью, полной кривых зубов. Изо рта монстра капала слюна, узкие глаза были скошены к распухшему носу. Душечка какая, пробормотал Пындия и написал сверху: «Пындин. Моя лень».

Какое—то время он с отвращением смотрел на свою лень, потом нахмурился и почесал в затылке. Ну в принципе он, наверное, погорячился. Если честно. Может, ты и монстр, дорогая, но я тоже хорош, сообщил Пындин волосатому уроду и нашарил позади себя новый бумажный лист.

На этом листе он несколькими штрихами нарисовал вес того же монстра, но в платочке и фартучке. Все—таки женщина, отметил Пындин про себя, а женщине голяком неудобно, будь она хоть сто раз монстр. Лень в фартучке выглядела странновато, как Баба—Яга в рубрике «Домашний очаг», и засовестившийся Пындин округлыми движениями карандаша превратил в цветочек каждую каплю монстровой слюны. Это сразу перевело лень в разряд ведущей воскресной передачи «Вам, садоводы», и Пындин задумался. Он решительно засучил рукава, подсел к столу и пододвинул к себе стопку чистых листов бумаги.

Следующая лень была аккуратно причесана и носила стильный шарф. Вместо волос по всему телу Пындин разрешил лени иметь гладкую бархатистую шкурку, совсем чуть—чуть похожую на звериную, распухший нос слегка подправил и немного удлинил, а косые глаза заставил смотреть вперед. В таком виде лень выглядела довольно мило и почему—то напоминала Пындину маму. «Эх, маменька, и что же ты меня так давишь, сердечная?» — горестно спросил Пындин и кончиками пальцев погладил бумажный лист.

— Дак ведь и ты меня давишь, Коленька, — отозвалась матушка с рисунка. — Житья не даешь.

— Я? — возмутился Пындин, забывшись. — Да я только тобой и занимаюсь! Только тебе и подчиняюсь, Только из—за тебя и мучаюсь!