Небесная подруга - Джоанн Харрис

Часы в прихожей показывали без четверти шесть утра. Из кухни доносились звуки — миссис Браун готовила себе завтрак (она была ранней пташкой, а я почти никогда не просыпался раньше девяти). Я прокрался наверх, не дожидаясь, пока она выйдет и заговорит со мной. Хотелось лечь, заснуть и все забыть; я обессилел. Запер свою дверь, разделся, задернул шторы, глубоко вздохнул от изнеможения, заполз в пахнущую лавандой постель и погрузился в забвение.

Меня разбудил стук в дверь. Я сел в кровати. Глаза не открывались, голова болела. Стук повторился.

— С вами все в порядке? — раздался голос миссис Браун. — Не хотите позавтракать?

— Который час? — спросил я, держась за голову, словно это могло унять боль. Глаза болели, словно в них насыпали песка.

— Почти десять. Не желаете чашечку чая?

Я покачал головой.

— Нет. Я… не очень хорошо себя чувствую. Дайте мне поспать, миссис Браун. Не будите меня.

Из-за двери послышалось что-то вроде кудахтанья.

— Вчера вернулись поздно, да? Ну ладно, если захотите перекусить, позовите меня. Хорошо?

— Спасибо.

Я услышал удаляющиеся шаги и снова забрался под одеяло, в блаженную полутьму. Простыни больше не были прохладными и свежими, они противно липли к вспотевшему телу. Ворочаясь, я инстинктивно отворачивался от света. Лучше бы шторы были поплотнее — сквозь багряную ткань проникал солнечный свет, пусть и ослабленный, а по краям занавесей сиял радужный ореол, от чего мои усталые глаза болели еще сильнее. Распухшее горло тоже болело, лицо отекло. Я натянул одеяло на голову и уснул в этой неверной темноте, подобной сумраку склепа. И мне приснился сон.

Я снова был в склепе. Влажная ползучая тьма обнимала меня, запах могильной земли забивал ноздри; я обливался холодным потом и чувствовал голод, болезненными спазмами сжимавший мой пустой желудок, рождавший головокружительные безумные видения в мозгу. Этот голод был острее паники, сильнее вожделения, непреодолимее наркотической ломки. От него звенело в ушах и пересыхало во рту, а я ослабел. Повернувшись к свету в дальнем углу, я отпрянул, хотя тонкие лучи, проникавшие внутрь, были едва заметны. Голод гнал меня вперед. Я покинул прохладный уютный мрак, положил руку на ворота и остановился. Возле одной из могил спиной ко мне стояла на коленях девушка. Ее тонкие плечи окутывала шаль, пряди светлых волос выбивались из-под платка и трепетали от дуновения ветерка.

Голод навалился на меня, как огромный зверь; я зашатался. Невольно облизнул пересохшие губы. Вытер о штаны вспотевшие ладони и подошел ближе. Девушка молилась; она не обернулась, когда я встал позади нее, не шевельнулась, когда я протянул руку, едва не коснувшись ее лица. Я ощущал ее тепло; шея, видневшаяся в узком просвете между платком и шалью на плечах, была бледной, сквозь прозрачную кожу я видел тонкий узор вен — живые реки и ручьи инопланетного пейзажа. Я потянулся к ней, развернул к себе, воображая, что она вскинет голову, распахнет глаза, откроет рот, готовая закричать… но ничего подобного не произошло.

Девушка улыбалась, раскрыв мне объятия. В огромных лиловых глазах на бледном изящном лице я узрел голод, подобный моему. Это была Розмари.

Я медлил. Во сне я не ведал страха, только голод. Я поймал ее за запястье, и мой взгляд скользнул по обнаженной руке, по чувственным рекам вен.

— Дэниел! — Голос Розмари был хриплым и сладострастным.

При взгляде на нее у меня перехватило дыхание. Никогда, никогда я не видел такой красоты. Розмари снова улыбнулась, подняла тонкую руку и прижала ладонь к моей щеке.

— Что со мной происходит? — Я спрашивал самого себя, но смотрел в глубь ее глаз.

— Люби меня, — прошептала Розмари.

Я чувствовал на губах ее теплые пальцы, вдыхал странный возбуждающий аромат: сладкая смесь лаванды и густой горячей крови.

— Боже мой! — воскликнул я невнятно, потому что запястье Розмари было прижато к моим губам.

Я обнял ее. Рыжие волосы закрывали мне лицо, стройное тело казалось таким легким, пульс бился у самых губ…

— Люби меня.

Резким рывком я выкрутил ее руку, повернул тыльной стороной к себе: кожа была гладкой и солоноватой. Я глубоко вгрызся в упругую, как кожура, плоть, а потом хлынула кровь, чистая и соленая. Я захлебывался от нетерпения, припадал к ране, по-собачьи вылизывал ее. Кровь тонкой струйкой стекала из угла моего рта, пробуждая воспоминание… я не мог до конца понять о чем. Неровные края раны имели металлический привкус, и я просовывал между ними язык, чтобы ощутить живую пульсацию крови, задыхался от неимоверного наслаждения и жажды. Я помню этот вкус. Помню узор каждой линии и вены на этом запястье. Могло ли мне присниться такое? Или я сошел с ума? Кровь была силой, самой жизнью. Я лихорадочно и опасливо лакал ее, зная, что в любой момент Розмари может лишить меня милости, оставить без утоления и надежды.

Насыщаясь, я смотрел в ее чистые бездонные глаза.

И видел «семь звезд на волосах».[17]

Так я беспокойно спал — стонал и метался на влажной, смятой простыне, а Розмари во славе шествовала по моим грезам. Теперь, когда я постоянно живу среди таких снов, мне странно вспоминать, насколько ново и жутко это было для меня — впервые войти в склеп собственного подсознания. Меня терзали похоть и ужас, я совсем обессилел, в голове пульсировала боль. Не помню, чтобы миссис Браун стучалась в дверь, хотя она должна была слышать мои стоны. Дважды я сумел доползти до умывальника, чтобы извергнуть в фаянсовую раковину темную слизь… Я принял ее за желчь. Царапины на лице отчаянно саднили; коснувшись их немеющими пальцами, я обнаружил, что они превратились в кошмарные вздутые рубцы, тянущиеся со лба через щеку и вниз по шее; рубашка отчасти защитила мою кожу. На внутренней стороне запястий виднелись отметины, словно от иглы. Должно быть, мне ввели какое-то зелье. Горло распухло, и я подумал: не пытался ли кто-нибудь из дружков Розмари задушить меня? Однако я был слишком слаб и болен, чтобы исследовать свои раны подробнее.

Когда я окончательно проснулся, почти стемнело. Я посмотрел на часы и с изумлением увидел, что уже половина восьмого. Никогда в жизни, даже после ночных вечеринок, мне не доводилось проспать целый день. Откинув одеяло, я поднялся, чувствуя себя отдохнувшим, но все еще нездоровым. Голова кружилась. Накинув халат, я пошел в ванную. Включил свет, умылся, принял две таблетки аспирина и взглянул на себя в зеркало.

Нельзя сказать, что я хорошо выглядел: бледный, небритый, с красными, лихорадочно блестевшими глазами. Я не из тех, кого украшает щетина, поэтому выглядел просто неопрятно, а царапина на щеке превратилась в уродливый рубец, усеянный выступившими капельками гноя. Синяки на горле явно были оставлены пальцами: четыре округлые отметины, каждая с кровавым полумесяцем в том месте, где ноготь пронзил кожу, а под яремной веной расплывался синяк пошире — от большого пальца. Чуть выше его я заметил порез — тоже в форме полумесяца, но около трех дюймов длиной, слегка припухший. Я нахмурился. Это не след от ногтя и не случайная царапина. Рана нанесена намеренно. Но зачем? И как? Судя по размеру и форме, по легкой неровности пореза, она походила на отпечаток… я раздраженно затряс гудящей головой. Слишком много кошмаров. Зачем и кто стал бы это делать? И все же это очень похоже на отпечаток зубов. Разозлившись на себя за такие фантазии, я решительно отвернулся. Царапины надо продезинфицировать, иначе придется беспокоиться кое о чем похуже дурных снов. Я нашел пузырек с йодом и, стоя перед зеркалом, смазал все повреждения на лице и шее. Так-то лучше. Теперь надо что-нибудь съесть — я чувствовал слабость и головокружение, к тому же вспомнил, что не ел с прошлого утра. Пошел в свою комнату переодеваться, но остановился, увидев записку на двери. Раньше я в спешке не заметил ее, а теперь предположил, что это записка от миссис Браун. И не ошибся.

Дорогой мистер Дэниел!

Мне надо ненадолго уйти, чтобы навестить мою сестру. Я вернусь сегодня вечером. Жалко, что Вам нехорошо. Если захотите перекусить, я оставила чайник на плите и хороший кусок трески в духовке Вам на ужин. И возьмите сами, что захотите, в кладовке.

Искренне Ваша

Я улыбнулся. Значит, дом в моем полном распоряжении до вечера. Слава богу, не придется отвечать на неловкие вопросы, поскольку миссис Браун не только добра, но и старается всех защитить, как наседка — своих цыплят, и это стремление порой казалось мне чрезмерным. Оставшись в одиночестве, я не стал утруждать себя переодеванием и спустился на кухню. Как и было обещано, в духовке нашлась еда, на плите — чайник с чаем, и я уселся за кухонный стол, намереваясь поужинать. Однако едва сделал глоток, как меня снова затошнило, голова закружилась, желудок сжался, и я отодвинул почти полную тарелку. Борясь с тошнотой, выпил залпом два стакана воды и некоторое время сидел у камина, дрожа как в лихорадке. События предыдущей ночи подействовали на меня сильнее, чем я думал. Протянув руки к огню, я впервые попытался проанализировать кошмарное происшествие. Приверженность логике и склонность к исследовательской деятельности были моими лучшими качествами, и теперь, после ванны и долгого сна, ко мне возвращался природный прагматизм. Нужно это подчеркнуть: я не был и не стал невротиком; заключения, к которым я пришел, основаны на собственном опыте и его анализе. Даже тогда, вынырнув из пучины кошмара, я пытался рассматривать ситуацию объективно.