Сорок пять - Александр Дюма

– Но, по правде-то сказать, чем больше я на вас гляжу, – сказал буржуа, – тем сильнее во мне уверенность, что я вас знаю. Нет, вы не Никола Трюшу, но я вас все-таки знаю.

– Молчите.

– И если вы скупаете кирасы…

– Так что же?

– Так я уверен, ради дела, угодного богу.

– Замолчите!

– Я от вас просто в восторге, – произнес буржуа, протягивая с балкона длиннющую руку, которая крепко вцепилась в руку торговца.

– Но вы-то сами кто такой, черт побери?

– Я – Робер Брике, по прозванию гроза еретиков, лигист и пламенный католик. Теперь я вас безусловно узнал.

Торговец побледнел как мертвец.

– Вы Никола… Грембло, кожевенщик из «Бескостной коровы».

– Нет, вы ошиблись. Прощайте, мэтр Робер Брике, очень рад, что с вами познакомился.

И торговец повернулся спиной к балкону.

– Что же это, вы хотите уйти?

– Как видите.

– И не возьмете у меня доспехов?

– Я же сказал вам, что у меня нет денег.

– Я пошлю с вами своего слугу.

– Это невозможно.

– Как же нам тогда сделать?

– Да никак: останемся каждый при своем.

– Ни за что, разрази меня гром, уж очень мне хочется покороче с вами познакомиться.

– Ну, а я хочу поскорее с вами распрощаться, – ответил торговец. Решив на этот раз бросить свои кирасы и все потерять, лишь бы его не узнали, он дал тягу.

Но от Робера Брике было не так-то легко избавиться. Он перекинул ногу через перила балкона, спустился на улицу, причем ему даже почти не пришлось делать прыжка, и, пробежав шагов пять-шесть, догнал торговца.

– Что, вы с ума сошли, приятель? – спросил он, кладя свою большую руку на плечо бедняги. – Если бы я был вам недруг и хотел, чтобы вас арестовали, мне стоило бы только крикнуть: как раз сейчас стража проходит по улице Августинцев. Но черт меня побери, если я не считаю вас своим другом. И вот вам доказательство: теперь-то я безусловно припоминаю ваше имя.

На этот раз торговец рассмеялся.

Робер Брике загородил ему дорогу.

– Вас зовут Никола Пулен, – сказал он, – вы чиновник парижского городского суда. Я же помнил, что тут не без какого-то Никола.

– Я погиб! – прошептал торговец.

– Наоборот: вы спасены, разрази меня гром. Никогда вы не сможете совершить ради святого дела все то, что намерен совершить я.

Никола Пулен застонал.

– Ну, ну, мужайтесь, – сказал Робер Брике. – Придите в себя. Вы обрели брата, брата Робера Брике. Возьмите одну кирасу, а я возьму две других. Сверх того я дарю вам свои наручни, набедренники и перчатки. А теперь – вперед и да здравствует Лига!

– Вы пойдете со мной?

– Я помогу вам донести куда следует доспехи, благодаря которым мы одолеем филистимлян:[24] указывайте дорогу, я следую за вами.

В душу несчастного судейского чиновника запала, правда, искра вполне естественного подозрения, но она погасла, едва вспыхнув.

«Если бы он хотел погубить меня, – подумал Пулен, – стал бы он признаваться, что я ему знаком?»

Вслух же он сказал:

– Что ж, раз вы непременно этого желаете, пойдемте со мной.

– На жизнь и на смерть с вами! – вскричал Робер Брике, сжимая в своей руке руку вновь обретенного союзника. Другой рукой он ликующим жестом высоко поднял свой груз железного лома.

Оба пустились в путь.

Минут через двадцать Никола Пулен добрался до Маре. Он был весь в поту, разгоряченный не только быстрой ходьбой, но и живостью беседы на политические темы.

– Какого воина я завербовал! – прошептал Никола Пулен, останавливаясь неподалеку от дворца Гизов.

«Я так и полагал, что мои доспехи пойдут сюда», – подумал Брике.

– Друг, – сказал Никола Пулен, с трагическим видом поворачиваясь к Брике, стоявшему тут же с самым невинным выражением лица, – даю вам одну минуту на размышление, прежде чем вы вступите в логово льва. Вы еще можете удалиться, если совесть у вас не чиста.

– Ну что там! – сказал Брике. – Я еще и не то видывал. Et non intremuit medulla mea,[25] – продекламировал он. – Ах, простите, вы, может быть, не владеете латынью?

– А вы владеете?

– Сами можете судить.

«Ученый, смелый, сильный, состоятельный – какая находка для нас!» – подумал Пулен.

– Что ж, войдем.

И он повел Брике к огромным воротам дворца Гизов, которые и открылись после третьего удара бронзового молотка.

Двор был полон стражи и еще каких-то людей, закутанных в плащи и бродивших взад и вперед, подобно теням.

Света в окнах дворца не было видно. В одном углу стояли наготове восемь оседланных и взнузданных лошадей.

Удары молотка заставили большинство собравшихся здесь людей обернуться и даже выстроиться в шеренгу для встречи вновь прибывших.

Тогда Никола Пулен, наклонившись к уху человека, выполнявшего функции привратника и приоткрывшего дверное окошечко, назвал свое имя.

– Со мною верный товарищ, – добавил он.

– Проходите, господа, – вымолвил привратник.

– Отнесите это на склад, – сказал тогда Пулен, передавая привратнику три кирасы и другие части доспехов, полученные от Робера Брике.

«Отлично! У них, оказывается, есть склад», – подумал тот.

– Просто замечательно, черт побери! Вы прекрасный организатор, мессир прево.

– Да, да, мозгами шевелить мы умеем, – самодовольно улыбаясь, ответил Пулен. – Но пойдемте же, я вас представлю.

– Не стоит, – сказал на это буржуа. – Я очень застенчив. Если мне разрешат остаться – большего и не потребуется. Когда же я докажу, что достоин доверия, то и сам представлюсь; по словам греческого писателя: за меня будут свидетельствовать мои дела.

– Как вам угодно, – ответил судейский. – Подождите меня здесь.

И он отправился приветствовать собравшихся во дворе, большей частью здороваясь с ними за руку.

– Чего мы ждем? – спросил чей-то голос.

– Хозяина, – ответил другой.

В этот момент какой-то человек высокого роста как раз входил во дворец. Он услышал последние слова, которыми обменялись таинственные посетители.

– Господа, – промолвил он, – я явился от его имени.

– Ах, да это господин Мейнвиль! – вскричал Пулен.

«Э, оказывается, я среди знакомых», – подумал Брике и тотчас же постарался скорчить гримасу, которая делала его неузнаваемым.

– Господа, мы теперь в сборе. Давайте побеседуем, – снова раздался голос того, кто заговорил первым.

«А, прекрасно, – заметил про себя Брике, – номер два. Это мой прокурор, мэтр Марто».

И он переменил гримасу с легкостью, доказывавшей, как привычны были ему подобные упражнения.