Сорок пять - Александр Дюма

– Ну и хорошо, – пробурчал Пенкорнэ, – раз вам до меня дела нет, то и я ничего против вас не имею.

– Ах, милостивый государь, – заметил Эсташ де Мираду Карменжу с самыми миролюбивыми намерениями, – вы не очень-то любезны с нашим земляком.

– А вам-то, черт побери, какое до этого дело? – спросил Эрнотон, все больше раздражаясь.

– Вы правы, сударь, – сказал Мираду с поклоном, – меня это действительно не касается.

Он отвернулся и направился было к Лардиль, приютившейся в уголку у самого очага. Но кто-то преградил ему путь.

Это был Милитор. Руки его по-прежнему засунуты были за пояс, а губы насмешливо усмехались.

– Послушайте, любезнейший отчим! – произнес бездельник.

– Ну?

– Что вы на это скажете?

– На что?

– На то, как вас отшил этот дворянин?

– Что?

– Он вам задал перцу?

– Да ну? Тебе так показалось? – ответил Эсташ, пытаясь обойти Милитора.

Но из маневра этого ничего не вышло: Милитор сам подался влево и снова загородил Эсташу дорогу.

– Не только мне, но и всем, кто здесь находится. Поглядите, все над нами смеются.

Кругом действительно смеялись, но по самым разнообразным поводам.

Эсташ побагровел, как раскаленный уголь.

– Ну же, ну, дорогой отчим, куйте железо, пока горячо, – сказал Милитор.

Эсташ весь напыжился и подошел к Карменжу.

– Говорят, милостивый государь, – обратился он к нему, – что вы разговаривали со мною намеренно недружелюбным тоном.

– Когда же?

– Да вот только что.

– С вами?

– Со мной.

– А кто это утверждает?

– Этот господин, – сказал Эсташ, указывая на Милитора.

– В таком случае этот господин, – ответил Карменж, иронически подчеркивая почтительное наименование, – в таком случае этот господин просто болтает, как попугай.

– Вот как! – вскричал взбешенный Милитор.

– И я предложил бы ему убрать свой клювик подальше, – продолжал Карменж, – не то я вспомню советы господина де Луаньяка.

– Господин де Луаньяк не называл меня попугаем, сударь.

– Нет, он назвал вас ослом. Вам это больше по вкусу? Мне-то безразлично: если вы осел, я вас хорошенько вздую, а если попугай – выщиплю все ваши перышки.

– Сударь, – вмешался Эсташ, – это мой пасынок, обращайтесь с ним повежливее, прошу вас, хотя бы из уважения ко мне.

– Вот как вы защищаете меня, отчим-папенька! – в бешенстве вскричал Милитор. – Раз так, я за себя постою.

– В школу ребят, – сказал Эрнотон, – в школу!

– В школу! – повторил Милитор, наступая с поднятыми кулаками на г-на де Карменжа. – Мне семнадцать лет, слышите, милостивый государь?

– Ну, а мне двадцать пять, – ответил Эрнотон, – и потому я тебя проучу, как ты заслуживаешь.

Он схватил Милитора за шиворот и за пояс, приподнял над полом и выбросил из окна первого этажа на улицу, словно какой-нибудь сверток, в то время как стены сотрясались от отчаянных воплей Лардили.

– А теперь, – спокойно добавил Эрнотон, – отчим, мамаша, пасынок и вся на свете семейка, знайте, что я сделаю из вас фарш для пирогов, если ко мне еще будут приставать.

– Ей-богу, – сказал Мираду, – я нахожу, что он прав. Зачем было допекать этого дворянина?

– Ах ты трус, трус, позволяешь бить своего сына! – закричала Лардиль, наступая на мужа со своими развевающимися во все стороны волосами.

– Ну, ну, ну, – произнес Эсташ, – нечего ерепениться. Ему это принесет пользу.

– Это еще что такое, кто здесь выбрасывает людей в окна? – спросил, входя в зал, какой-то офицер. – Черт побери! Раз уж затеваешь такие шуточки, надо хоть кричать прохожим: берегитесь!

– Господин де Луаньяк! – вырвалось человек у двадцати.

– Господин де Луаньяк! – повторили все сорок пять. При этом имени, знаменитом в Гаскони, все, умолкнув, встали со своих мест.

Глава 9

Господин де Луаньяк

За г-ном де Луаньяком вошел, в свою очередь, Милитор, несколько помятый при падении и багровый от ярости.

– Слуга покорный, господа, – сказал Луаньяк, – шумим, кажется, порядочно… Ага! Юный Милитор опять, видимо, на кого-то тявкал, и нос его от этого несколько пострадал.

– Мне за это заплатят, – пробурчал Милитор, показывая Карменжу кулак.

– Подавайте на стол, мэтр Фурнишон, – крикнул Луаньяк, – и пусть каждый, если возможно, поласковей разговаривает с соседом. С этой минуты вы все должны любить друг друга, как братья.

– Гм… – буркнул Сент-Малин.

– Христианская любовь – вещь редкая, – сказал Шалабр, тщательно закрывая свой серо-стальной камзол салфеткой так, чтобы с ним не приключилось беды, сколько бы различных соусов ни подавалось к столу.

– Любить друг друга при таком близком соседстве трудновато, – добавил Эрнотон, – правда, мы ведь недолго будем вместе.

– Вот видите, – вскричал Пенкорнэ, которого все еще терзали насмешки Сент-Малина, – надо мной смеются из-за того, что у меня нет шляпы, а никто слова не скажет господину де Монкрабо, севшему за стол в кирасе времен императора Пертинакса,[23] от которого он, по всей вероятности, происходит. Вот что значит оборонительное оружие!

Монкрабо, не желая сдаваться, выпрямился и вскричал фальцетом:

– Господа, я ее снимаю. Это предупреждение тем, кто хотел бы видеть меня при наступательном, а не оборонительном оружии.

И он стал величественно распускать ремни кирасы, сделав своему лакею, седоватому толстяку лет пятидесяти, знак подойти поближе.

– Ну, ладно, ладно! – произнес г-н де Луаньяк, – не будем ссориться и скорее за стол.

– Избавьте меня, пожалуйста, от этой кирасы, – сказал Пертинакс своему слуге.

Толстяк принял ее из его рук.

– А я, – тихонько шепнул он ему, – я когда буду обедать? Вели мне подать чего-нибудь, Пертинакс, я помираю с голоду.

Как ни фамильярно было подобное обращение, оно не вызвало никакого удивления у того, к кому относилось.

– Сделаю все возможное, – сказал он. – Но для большей уверенности вы тоже похлопочите.

– Гм! – недовольно пробурчал лакей. – Не очень-то это утешительно!

– У нас совсем ничего не осталось? – спросил Пертинакс.

– В Саксе мы проели последний экю.

– Черт возьми! Постарайтесь обратить что-нибудь в деньги.

Не успел он произнести этих слов, как на улице, а потом у самого порога гостиницы раздался громкий возглас:

– Покупаю старое железо! Кто продает на слом?

Услышав этот крик, г-жа Фурнишон бросилась к дверям. Тем временем сам хозяин величественно подавал на стол первые блюда.