Внеклассное чтение. Том 1 - Борис Акунин

Потом на пол слез ухажер, топнул ботфортами, подтянул пояс, обернулся.

Пикин! В мундире, при шпаге — видно, едва сменился с дежурства.

Это уж было чересчур. Что за роковой день!

Митя задрожал всем телом, попятился, но поздно.

— Шишки медовые! — промурлыкал капитан-поручик, протягивая длинную руку. — На ловца и зверь.

Больше ничего говорить не стал, схватил мужичка-лесовичка за кушак, рывком вскинул на подоконник и как дернет раму! С улицы дунуло ледяным ветром, снежной трухой.

— Дяденька Пикин, пустите! — взвизгнул Митридат самым постыдным, щенячьим образом. — Что я вам сделал?

— Пока ничего, воробей, но скоро сделаешь мне много хорошего, — радостно сообщил гвардеец, влезая на подоконник с ногами. — Благодаря тебе я спишу половину долга.

Раскрыл окно широко, взял свою жертву покрепче, раскачал.

— Дознаются! — воззвал Митя к разуму злодея. — Прохор Иваныч поймет!

Пикин раскачивать мальчика перестал, неумного подумал.

— Не докажет. Лазил постреленок по окну, да сорвался. Ну, лети, воробышек.

И с этим напутствием швырнул царского воспитанника вниз — прямо на острые ежовы иглы.

Но немного не рассчитал силу преображенец — очень уж легок был метательный снаряд и пролетел чуть дальше, чем следовало.

Смертоносная щетина мелькнула перед самым лицом вопящего Митридата, не зацепила. Он вне всякого сомнения все равно убился бы насмерть о гранитные ступени, если б не чудо — уже второе за сей кошмарный день, если вспомнить спасение из колодца.

По ступенькам поднималась гаргантюанских размеров дама: куафюра у нее была вся в веточках, увенчанная картонным соловьем, а широчайшее платье a la panier[6] являло собой вид цветущей поляны. На эту-то поляну Митя и рухнул. Исцарапался о ветки шиповника и ивовые фижмы, порвал рубаху, но не разбился, а лишь прокатился по лестнице, от брошенный пружинистым кринолином. Спасительница отрока стояла ни жива ни мертва. Платье лишилось всей своей правой половины, и теперь дама в панталонах цвета «смущенное целомудрие» была похожа на обнаженную наяду, выглядывающую из-за куста. Ее крик, разразившийся секунду спустя, был душераздирающ, и оглушенный падением, переставший что бы то ни было понимать мальчик сломя голову ринулся прочь и от этого вопля, и от деревянного ежа, и от всей сияющей огнями громады дворца.

Сам не помнил, как пробежал через сад и вылетел из ворот. Приходить в себя начал от холода. Еще сколько-то пометался туда-сюда по заснеженной площади, вконец продрог и сообразил: деваться некуда, нужно идти назад, а там броситься в ноги матушке-государыне и всё-всё ей рассказать. Пускай или поверит и защитит, или рассердится и отошлет к папеньке с маменькой. Последнее еще, может, и лучше.

Зябко обхватив себя за локти, потрусил назад к воротам.

— Куда? — рыкнул на него часовой. — А ну кыш! — Я Митридат, царский воспитанник, — начал объяснять Митя, но солдат только выругался по-матерному.

— Ишь, мочалку прицепил, паскуденок!

Сдернул с Митиного подбородка фальшивую бороду и отвесил такую затрещину, что чудо-ребенок кубарем полетел в сугроб.

Помотал головой, прогоняя ушной звон. Не сразу понял, что обратной дороги нет.

Побежал к другим воротам, где солдат был добрее: просто посмеялся выдумке про воспитанника, да замахнулся, а бить не стал.

И то — какой из лапотного оборванца Митридат и императрицын любимчик? Курам на смех.

Прыгая на месте, чтоб вовсе не замерзнуть, Митя попробовал применить лучшее из всех оружий — разум. Однако чем больше размышлял о приключившейся нелепице, тем отчаянней представлялось положение.

Бежать в Зимний, домой? Так туда тем более не пустят. На дальних дворцовых караулах, мимо которых не пройти, часовые — злее собак. Сколько раз видел, как они зевак тычками да прикладами гоняют.

Ждать, пока закончится маскарад, и подбежать к кому из знакомых? Так ведь это сколько еще торчать на холоде. Пожалуй, дух испустишь.

Недоступный дворец сиял чудесными огнями, ветер доносил звуки небесной музыки — видно, начались танцы. Там, за оградой и черными деревьями сада, был истинный Эдем. Обретаясь внутри сего райского вертограда, неблагодарный Митридат не ценил своего счастья, теперь же неземные врата замкнулись, и изгнанник остался наедине с ночью, злым северным ветром, ледяной моросью. Идти некуда, но и стоять нельзя — погибнешь.

Бывший небожитель, гонимый ненастьем, дрожал и всхлипывал, уныло бредя прочь от Эдема медленной стопой.

Глава седьмая

БОЛЬШИЕ НАДЕЖДЫ

Это просто буря, сказал себе Николас, протирая глаза. Просто дождь вперемешку со снегом, просто северный ветер, и затянувшейся теплой осени конец.

Приснившееся откровение про хрустальный гроб оказалось на ясную голову совершеннейшим идиотизмом, но утро и в самом деле явило себя помудреней ночного паникерства. Николасу пришла простая и продуктивная мысль, от которой страх и растерянность — нет, исчезнуть не исчезли, но по крайней мере локализовались.

Ты ведь специалист по советам, сказал себе Фандорин. Представь, что к тебе пришел человек с такой вот сложной проблемой. Что бы ты ему присоветовал?

И мозг сразу сбросил балласт эмоций, заработал быстро и деловито.

Во-первых: на милицию, которая не может защитить приговоренного к смерти налогоплательщика, мы надеяться не будем. Разбитной опер с подозрительно дорогим мобильником доверия не вызывает. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Вот основополагающий принцип российской жизни, который следовало бы включить в конституцию, чтобы не создавать у населения ненужных иллюзий.

Во-вторых: зацепка, по которой тосковал капитан Волков, кажется, все-таки есть.

Откуда мнимый Кузнецов взял адрес фирмы? В объявлении был дан только контактный телефон — не «Страны советов», а главного редактора газеты «Эросс». Алтын пообещала, что сама будет отсекать всех неперспективных, и, хоть кое-кому из «эроссиян» удавалось хитростью или по случайности прорваться через этот кордон, но большинство сумасшедших и извращенцев всё же отфильтровывалось еще в редакции. Однако Кузнецов прорвался. Каким образом?

Николас набрал номер мобильного телефона жены.

— Я, — раздался в трубке знакомый хрипловатый голосок.

Сколько раз Фандорин говорил жене, что она разговаривает по телефону совершенно недопустимым образом! Ну что это в самом деле: вместо «алло» или на худой конец «слушаю» — грубое «я», а в ответ на вежливое «добрый день» — по-хамски кургузое «добрый»?

— Ну, как ты там? Как погода в Питере? — начал издалека Николас. — У нас вот с утра гроза.

У Алтын нюх как у спаниеля, поэтому главный вопрос нужно было задать как бы между прочим, не привлекая к нему внимания.

— Короче, Фандорин, — оборвала жена. — Я веду заседание. Что-нибудь с детьми?

— Нет.

— С тобой?

Он вздрогнул. Неужели почувствовала?

— Нет-нет, всё отлично, — поспешно уверил ее Николас.

— Чего тогда?

О, несентиментальная правнучка хана Мамая, противница бессодержательных нежностей и милой воркотни! Ни разу Ника не слышал от нее слова «люблю», хотя в том, что любит, непонятно за что, но любит, сомнений не возникало. Если б перестала — только бы он ее и видел, ушла бы и не оглянулась.

— Ну, живее рожай, — поторопила Алтын. Испугавшись, что она по своему обыкновению просто возьмет и отсоединится, Николас зачастил:

— Слушай, ты мне вчера прислала такого классного клиента. Некий Кузнецов, помнишь? Хотел тебя за него поблагодарить.

— Ты что, Фандорин, из скворечника упал? — отрезала Алтын. — Буду я с твоими психами ля-ля разводить. Их Цыца фильтрует.

«Цыцей» она называла свою референтшу Цецилию Абрамовну. Выходит, звонить в Питер не следовало. Мог бы и сообразить, что Алтын сама не станет отвечать на звонки каждого встречного-поперечного, это было бы уж слишком самоотверженно.

Мужчины не умеют меняться так часто и так радикально, как женщины, подумал Фандорин, глядя на попискивавшую частыми гудками трубку. За шесть лет знакомства Алтын сбрасывала кожу и полностью преображалась по меньшей мере четырежды. С началом любовных отношений превратилась из маленького, злобного ежонка в страстную, нежную гурию (эх, вот время-то было, не вернешь). Потом, родив (разумеется, двойню — она никогда не признавала полумер и компромиссов), пополнела и поширела, так что трудно было узнать в ней прежнюю тонкую, подвижную Алтын, превратилась в сильную, красивую и плодовитую самку. Говорила, что главная функция женщины — рожать и воспитывать, что нет на свете никакого дела важнее этого. Ушла из своей прежней газеты — бесповоротно, ничуть не жалея. Когда Никин компаньон, тогда еще не свихнувшийся на божественном, затеял создавать масс-медиальный концерн (было в ту пору у русских олигархов такое хобби) и предложил фандоринской жене возглавить эротический еженедельник, Ника был уверен, что Алтын с негодованием откажется. Она неожиданно согласилась, и он испугался, что ей с этим громоздким, малоприятным делом не справиться.