Внеклассное чтение. Том 1 - Борис Акунин

От стены отделилась сутулая тень — длиннорукий человек в засаленном камзоле, со сплетенными в косицу желтыми волосами.

— Здравия желаю, ваше превосходительство! — гаркнул он оглушительным голосом. — А кресло-то пустое! Нет никого! Это как?

В руке у громогласного Митя разглядел плетку с семью хвостами и поежился. Вон оно что…

— Это экзекутор, — объяснил Маслов. — Имя ему Мартын Козлов, а я зову его Мартын Исповедник. Орет он оттого, что глух как пень. Это для секретных дел качество преполезное.

Повернулся к экзекутору и тихо сказал, явственно шевеля губами:

— Проверка, Мартынушка, проверка. Работа ближе к вечеру будет.

— А-а, — протянул длиннорукий и кивнул на Митю. — Это кто, родственник ваш?

— Внучок, — не моргнув глазом, соврал советник и потрепал Митю по волосам. — Иди пока, Мартын, отдыхай.

Подвел Митю к помосту, стал показывать.

— Гляди, сиденье с кресла снимается. Вот так. Потом с попавшей в сей силок особы стягиваются портки или же задирается платье, это уж смотря по принадлежности пола. И начинается работа. Я увещеваю в верхней комнате, словами, и с надлежащей вежливостью, ибо персоны-то всё непростые, благородного звания. А Мартын увещевает снизу. Иной раз, — Прохор Иванович подмигнул, — и согрешишь, если баба нестарая да в обмороке сомлеет. Спустишься, снизу на нее поглядишь. Больше ни-ни, упаси Господь. Ну рукой погладишь, это бывает.

— Их вон той плеткой секут, да? — боязливо показал Митя на страшное семихвостое орудие.

— Когда разговор легкий — к примеру, с дамой по сплетническому делу — то прутиком. Если же надо от человека ответ на важный вопрос получить, то, бывает, и семихвосткой. Покается твой капитан-поручик, как на исповеди.

Митя вспомнил, как Зефирка преображенца за палец цапнула, а тот решил, что крыca, и все равно нисколько не испугался, руки не отдернул.

— А если не расскажет? Пикин, он знаете какой.

Спросил больше для порядка. Сам-то, конечно, понимал, что расскажет Пикин, никуда не денется. Один раз, тому три с лишком года, Митю тоже высекли. Братец Эндимион подстроил: разбил каминные часы, а свалил на маленького, благо тот еще пребывал в безмолвии. Митя хотел снести муку стоически, как Муций Сцевола, да не вышло — орал от боли благим матом. Так то розги были, и секли легонько, по-детски, а тут вон как. Всё на свете расскажешь.

— Ну, а если ему моченой в соли семихвосточки мало будет, — сладко сказал Маслов, — то у Мартына для таких молчунов еще тисочки есть знатные, на чувствительные отростки фигуры. Такому кобелю, как Пикин, в самый раз будут. Запоет соловьем.

При чем тут тисочки и почему Прохор Иванович назвал преображенца кобелем, Митя не понял. Если ругаются, то обычно говорят про плохого человека «пес» или «собака». Если совсем осерчают — «сука».

— Сначала мы с Мартыном его в мягкость введем, — объяснял далее тайный советник. — Ты пока в тайнике посидишь. Видал в гостиной зеркало? Оно с той стороны пустое, и преотлично всё видно. А как Пикин дозреет, крутить начнет да юлить, я тебя кликну. Освежишь ему воспоминания. Не робей. — Начальник Секретной экспедиции щелкнул Митридата по носу. — Им, голубчикам, теперь не до того будет, чтоб с тобой квитаться. Только не струсь.

Легко сказать «не струсь». Стоя в каменном закутке за зеркалом, Митя чувствовал себя не как привык — маленьким взрослым среди больших детей, а крошечной щепочкой, которую закрутил-завертел злой водоворот. Сколько ей, бедной, ни тщиться, самой из сей пучины не выбраться и ее неведомых законов не познать.

Когда тайный советник наконец ввел в гостиную вытребованного капитан-поручика, Митя уже весь извелся. Прохор Иванович хвастал, что к нему никто опаздывать не смеет, загодя являются, а Пикин посмел — чуть не на полчаса припозднился.

— Вот и славно, драгоценный Андрей Егорыч, что вы к старику заглянули, не побрезговали, — фальшиво добродушным голосом приговаривал Маслов, ведя гостя к креслам.

— К вам, ваше превосходительство, попробуй не приди — в цепях приволокут, — ответил злодей.

Через стекло было хорошо видно, как блеснули в беззаботной улыбке белые зубы.

— Ну уж так-таки в цепях. Наговаривают на меня злые языки, — хохотнул начальник Секретной экспедиции. — В цепях ко мне государственных преступников водят. Вы разве из их числа?

Пикин дерзко глянул на тайного советника сверху вниз.

— Государственный преступник — фигура непонятная. Бывает, что сегодня ты преступник и на тебя охота, а завтра, глядишь, всё поменялось: охотники, что тебя атукали, сами в железах.

— Про охотников это вы интереснейшую аллегорию привели, господин капитан-поручик. — Маслов за рукав повел офицера к нужному креслу. — Присаживайтесь, нам найдется, об чем потолковать.

Гвардеец поклонился:

— Благодарю. Но при столь высокой особе сидеть не смею.

— Так я сам тоже сяду. Прошу покорно запросто, без чинов. Сами видите, не в кабинете принимаю, в гостиной. Стало быть, вы для меня гость. Пока что.

Последние слова были произнесены совсем другим тоном, и бровки Прохора Ивановича грозно сдвинулись. Однако Пикин и тут не испугался.

— Все же с вашего позволения постою, — ухмыльнулся он. — Я ведь нынче в кордегардии копчусь. Всю задницу отсидел.

— Нет уж, садитесь, весьма обяжете! Маслов схватил преображенца за обе руки, стал усаживать насильно, будто чрезмерно радушный хозяин.

Сейчас тебе отсидевшую задницу-то разомнут, злорадно подумал Митя. Будешь знать, как люстры рушить да детей в колодец кидать.

Упрямый капитан-поручик садиться, однако, не желал, и из-за этого у них с Прохором Ивановичем образовалось подобие танца — так и топтались, так и кружились на месте.

Вдруг Пикин подхватил старика под мышки и швырнул в мягкое кресло.

— Сам сиди, старый чорт! Наслышан я про твое угощенье! Митька Друбецкой мне рассказывал, как ты его учил про царицу не злословить!

Маслов хотел подняться, но бесшабашный капитан-поручик двинул его кулаком в лоб — его превосходительство плюхнулся в кресло.

Что ж это делается! Митя сбоку видел обоих: и скалящегося Пикина, и осовело хлопающего глазами тайного советника. Ах, наглец!

— Ты меня попомнишь, — сказал гвардеец, пошарил руками по креслу и нашел спрятанные за спинкой ремни. — Вот так, ваше превосходительство. И ножки пожалуйте…

Где, шишки еловые, механизм-то? Должно быть, тут.

Подошел к деревянному стулу, потыкал туда, сюда и обнаружил-таки рычаг.

Вжик! На груди Прохора Ивановича сомкнулись стальные полосы.

Щелк! Кресло медленно поползло под пол. Тут до Мити дошло, что сейчас может воспоследовать. Мартын-то не поймет, чья ему спускается филейность. Как начнет охаживать!

— Засим остаюсь покорный вашего превосходительства слуга, — шутовски поклонился оглушенному Пикин. — Не смею далее обременять своим присутствием. Служба.

Развернулся и с заливистым хохотом выбежал прочь — вот какой отчаянный.

Внизу что-то свистнуло, щелкнуло, и Прохор Иванович вдруг очнулся.

— А-а-а! — заорал он истошным голосом. — Марты-ын, сволочь, сгною!

Снова свистнуло.

Тут начальник экспедиции уже не крикнул — подавился криком.

Ах, беда! Ведь Мартын этот глухой. Ему что кричи, что не кричи.

Митя вылетел из потайной конурки, побежал по винтовой лестнице вниз. Вопли стали приглушенней.

Вбежал в сумрачный подвал, успел увидеть, как Мартын Исповедник смачно, с потягом, вытянул по белому в красную полоску арьеру. Мучимая часть тела свесилась в седалищное отверстие и была вся на виду.

— Дядя Мартын! — Митя вцепился палачу в жилистую руку. — Нельзя! Это Прохор Иваныч!

Экзекутор оглянулся:

— А-а, внучек. Ты только погляди на него, срамника. — Мартын зашелся в странном, клекочущем смехе. — Ишь, сладострастник!

Палец кнутобойца указывал на гузно его превосходительства. Повыше нахлестанного места, где копчик, виднелась малая картинка: красный цветок навроде ромашки.

— Это у них мода нынче такая, у похабников, — объяснил Мартын, вытирая лоб. — Тутуеровка называется, от пленных турков пошло. Есть ходоки, которые для привлечения женского пола прямо на срамном уду тушью узоры накалывают. А этот не иначе как содомит. У них вся краса в гузне. Тьфу! Славно я его приласкал, по его любимой плепорции! И загоготал, очень довольный шуткой.

— Ты погоди, малый, мне работать надо. Пока Прохор Иваныч шнуром не дернет, бить положено.

Ка-ак размахнется, ка-ак ударит! Сверху уже не вопль — хрип несется.

С потолка действительно тянулся тугой шнур, но только дергать за него наверху было некому.

Митя повис на руке с плеткой.

— Ты что? — удивился экзекутор.

— Это не тот, это сам Прохор Иваныч и есть, — тщательно шевелил губами Митя. — Ошибка вышла!