Россия — Украина: Как пишется история - Алексей Миллер

Еще одна черта — это навязчивое стремление позиционировать себя в дихотомии «Восток — Запад». Хотя к Западу историки, исповедующие стандартный канон национализированной истории, относятся достаточно подозрительно, неотъемлемой чертой любого утверждения здесь является «европейскость» украинской нации. Тут возможны варианты. Например, «европейскость» подтверждается некой извечной демократичностью украинской нации. Демократичность здесь — это, например, вечевой строй, казацкая христианская республика, «первая в истории всего мира» конституция… Размещение своей нации между Востоком и Западом с уклоном на Запад и с недоверием к нему является очень важной чертой канона национализированной историографии.

Как все это функционирует? Достаточно просто. Сама логика существования нового национального или «национализирующего» государства предполагает спрос на такую схему истории. Это существует в школьных и вузовских курсах. В рамках этой схемы работают вполне уважаемые историки.

Но в последние лет десять стандартная схема подвергается серьезным атакам, размыванию со стороны тех же украинских историков, часть которых не удовлетворяет интеллектуальная скромность этого канона. Они хотят чего-то большего. Поразительно, что прямых дискуссий не происходит. Разве что в 1993 г., когда был круглый стол во Львове о проблемах формирования украинской власти. Больше открытых, непосредственных дискуссий не было. Канонический дискурс функционирует в рамках официальной схемы истории, неканонический существует самостоятельно. И сам, кстати говоря, институционализируется в журналах, институтах и т. д.

Следующая тема — национальный нарратив и политика истории. Политика истории — понятие относительно новое для украинской историографии. В 1990-х годах политики истории как таковой еще не было. Она возникла как бы сама собой. Была своя логика в этом процессе: историки сами, без каких-то указаний, поняли, что им делать. И делали. Это началось еще при Кучме. Но тогда это имело чисто практический характер, поскольку Кучма интересовался историей лишь для своих текущих интересов. С 2005 г. началось более активное использование истории в государственной политике и политике вообще. Конечно, предвестником был 2003 г., когда возникли очень острые дискуссии с поляками по поводу Волынской резни. Тогда же начались интересные вещи. Институт стратегических исследований при президенте Украины издал брошюру, которая в год России в Украине выглядела очень комично. Там фактически на основе исторического материала говорилось, что Россия — это враг Украины, что Россия лишила Украину государственности в XVII в. При этом на государственном уровне отмечалась годовщина Переяславской Рады. В брошюре содержались настоящие терминологические перлы о том, что Богдан Хмельницкий построил парламентскую республику, ввел президентскую форму правления, бездефицитный бюджет и т. д.,— заметим, что избыток анахронизмов также является отличительной чертой канона национализированной истории.

На 2003 г. приходится и скандал по поводу учебников, когда вице-премьер российского правительства предложила взаимно пересмотреть учебники и убрать оттуда ксенофобские моменты. В Украине часть историков и общественных деятелей решили, что это — попытка России переписать украинские учебники. У меня лично требовали подписать открытое письмо протеста. Я отказался, поскольку не знал сути предложений. Потом это все как-то успокоилось. Но 2005 год знаменует собой активизацию политики истории со стороны власть имущих. Здесь главные темы — Вторая мировая война, Голодомор. Сейчас очевидна целенаправленная инсталляция Голодомора практически как формы гражданской религии для части общества. Разворачивается масштабный проект по созданию системы символов, памятных мест, программированию общественных реакций и т. д. Идет как международная кампания, так и масштабная кампания внутри Украины. Одна только Книга Памяти чего стоит! Это колоссальный проект! Конечно, надо упомянуть и о создании Института национальной памяти.

Последствия активизации политики памяти очевидны. Это некоторые проблемы с Польшей и Россией, где, в свою очередь, наблюдается серьезное обострение синдрома исторической памяти — как на уровне высшей власти, так и на уровне общества. Идет война историй и репрезентаций собственных конкурирующих историй с обеих сторон. Причем с обеих сторон это война несправедливая. Историки попали в необычную ситуацию. Раньше можно было высказывать абсолютно любые точки зрения о любом историческом моменте. Сейчас в Украине вас тоже никто не будет преследовать за публичные высказывания, не совпадающие с официальной политикой истории. Но некое «силовое поле» вокруг этого есть. Когда моим коллегам и мне приходится высказывать соображения по поводу Голодомора и политики памяти, нас часто спрашивают: «А вы не боитесь?» Пока мы не боимся. Но осадок есть. Есть еще один важный тезис. Политика памяти в Украине не является системной. Она очень спонтанна. Она связана со вспышками текущих политических потребностей и с памятными датами. Вот пройдет 75-я годовщина голода 1932—1933 гг. — и все значительно успокоится. Системной политики памяти пока нет, несмотря на создание Института политики памяти. Собственно, все. Спасибо.

Борис Долгин: Имеется факт. Украина — независимое государство. Есть и другой факт. Как бы ни относиться к экспериментам с независимостью в конце 1910-х годов, из нынешней ситуации надо выстраивать какую-то линию, обосновывающую факт существования этого государства. Не следует ли из этого с неизбежностью, что все, что служило помехой к его формированию, должно представляться национальной историей как враждебная деятельность? Можно ли как-то выйти из этой логики, иначе построить обоснование существования государства, чтобы этим обоснованием не закладывать вражду?

Георгий Касьянов: Я бы первым поставил вопрос об обосновании существования нации. А нация без государства — «это нехорошо», если речь идет о стандартном каноне. Эта логика мной уже описана. Если говорить об интерпретациях истории в смысле поиска Другого, который мешает, то это неизбежно. Надо либо выходить за рамки национального канона, либо пытаться решать это механическими методами. Мы в следующем году хотим начать проект. Хотим взять все учебники истории и отследить в них все моменты этнической и иной нетерпимости. А потом хотим показать это учителям, авторам, методистам и т. д. Потому что там есть кошмарные вещи.

Долгин: А вы как-то связаны с деятельностью комиссии при Институте национальной памяти во главе с Натальей Яковенко, которая анализировала учебники и подготовила большой доклад?

Касьянов: Доклад подготовили мы — большая группа историков. Есть группа историков в Украине, которая уже давно высказывает озабоченность состоянием учебников по истории. Я в этой группе. Более того, я занимаю позицию председателя научно-методической комиссии при Министерстве образования Украины по учебникам истории [92]. Функция комиссии в том, чтобы давать учебникам грифы. Но с тех пор как я стал ее председателем, учебники почему-то перестали туда приходить. Из тех, которые в комиссию поступают, мы блокируем где-то 19 из 20. Они ужасны с любой точки зрения — эстетической, гигиенической, содержательной. Но то, что мы хотим сейчас сделать, находится несколько в стороне от министерства. Мы хотим поднять на это регионы, общественность, чтобы создать публичный резонанс. Потому что дети выходят из школы, во-первых, с отвращением к курсу истории Украины, во-вторых, с серьезным зарядом ксенофобии.

Долгин: Я сразу хочу сказать, что мы с удовольствием будем публиковать ваши документы.

Касьянов: Спасибо.

Алексей Миллер: У меня два вопроса. Не мог бы ты описать поле, в котором происходят все эти дискуссии? Когда ты говоришь «мы, которые организуем все эти дискуссии», кого ты имеешь в виду? Есть ли какие-то журналы, у которых имеется иммунитет к этим вещам? Второй вопрос. Если я правильно понимаю, ты член некой российско-украинской структуры. Какой там есть полезный выход?

Касьянов: Поле дискуссии ограничивается узким кругом интеллектуалов. Их достаточно мало. Тех, кто пытается сформулировать проблему и на этой основе предпринять какие-то практические действия. Особого резонанса это не имеет, как и влияния на какие-то структуры типа Министерства образования. Министерство — это стандартная иерархия, действующая по своим законам.

Что касается российско-украинской структуры, то никакой структуры здесь нет. Есть группа историков из России и Украины, которая несколько раз собиралась. Говорили и об учебниках, но никто их специально не читал и не анализировал. Это неформальная структура. Что сделано? Написана сотрудниками Института истории Украины на русском языке «История Украины», и есть на украинском языке «История России», написанная российскими историками.