Любовь и другие диссонансы - Януш Вишневский

— Это похоже на похоронный ритуал, когда вместе с покойником сжигали заживо его жену. Отношения умерли — и уносят с собой все, с ними связанное.

— Это вы верно сказали, Анна. Жаль, курить теперь в самолете нельзя, — вздохнул Антон и, подумав, добавил: — Поэтому я ненавижу влюбляться. Сразу становлюсь полным идиотом! С одной стороны — летаешь как на крыльях. С другой — делаешься таким уязвимым… Я гораздо больше себе нравлюсь, когда не влюблен, — циничный, острый на слово, собранный, критично мыслящий… Вроде бы.

— Это верно, — Анна улыбнулась, — острый на слово и критично мыслящий… Мне показалось, вас расстроил наш разговор. Простите, мне неловко, что так получилось.

— Анечка, не вините себя, — Марина Петровна тоже была взволнована, — ведь не зря говорят: «синдром попутчика»! С посторонним человеком всегда легче поделиться.

— И все-таки влюбленность, — Анна замялась, — необходима. Оставаться при этом трезвым сложно. Но отказаться от нее — значит не жить. И лучше быть восторженной и уязвимой, но живой…

— Определенно, люди по-разному на это смотрят: одни видят только проблемы — такие пессимисты, как я; другие — силу и легкость, адреналин… Может, это связано с разными гормонами?

— Нельзя все сводить к гормонам, — Марина Петровна посмотрела на Антона с упреком. Он что-то ответил…

Анна закрыла глаза. Она чувствовала себя усталой, очень усталой.

«Куда подевались мои силы? Вроде бы не тратила их впустую. Но вечерами падаю замертво… и смотрю в потолок. Так и живу теперь — вполсилы, в четверть силы… Так и смеюсь, так и плачу, так и молюсь. Собираю силы по кусочкам — стакан сока, кусочек шоколадки, общение с незнакомым, но приятным собеседником… Ловлю ветер за пазуху, собираю листья впрок… Коллекционирую улыбки встречных. И все зря…»

Встречать их должен был сам Манфред Бёзе. Несмотря на свои шестьдесят лет и высокое социальное положение (Манфред был одним из лучших адвокатов Берлина и возглавлял европейскую коллегию адвокатов), этот высокий мужчина с летящей походкой не только не утратил интерес к жизни во всех ее проявлениях, наоборот — с годами она для него словно набирала обороты. Манфред был добрейший человек, хотя его фамилия — Бёзе — означала «злой». Его родители были простыми рабочими. Ранним утром семья собиралась за круглым столом, на котором дымился ароматный кофе и обязательно были «берлинешпице» — булочки с нежным кремом, наподобие наших заварных пирожных.

Манфред учился отлично и после окончания школы поступил на юридический факультет Университета имени Гумбольдта. Затем успешно делал карьеру в Бундестаге, начав в двадцать шесть помощником юрисконсульта и закончив главным юристом. Воспитал двоих сыновей, которые пошли по его стопам. И вдруг в пятьдесят лет оставил юриспруденцию и создал организацию, которая ставила своей целью развивать культурные связи между Россией и Германией. Манфред вложил в этот бесприбыльный проект большую часть своих сбережений и что гораздо важнее — душу. Воспользовавшись своими обширными связями, снял помещение в историческом центре города, недалеко от памятника Фридриху Великому, во дворце, где, кстати сказать, располагался действующий театр, и регулярно проводил там выставки, в том числе и ту, что привезли Анна с Мариной Петровной.

Когда они приземлились, Марина Петровна занервничала, судорожно вспоминая немецкие слова, оставшиеся в памяти со школьных времен.

— Данке шеен, — чересчур протяжно повторяла она. Шляпка у нее съехала на бок, щеки порозовели, но это только придавало ей обаяния.

Анна недовольно взглянула на себя в зеркальные двери. «Когда же я успела постареть?!» — подумала она. Лицо изможденное, глаза пустые. Надо бы купить красный шарф, психологи утверждают, что красный цвет прибавляет энергии… или красное белье».

— Анечка, где же наш багаж? — суетилась Марина Петровна.

— Не переживайте, тут повсюду указатели, не то что у нас.

Анна изучала немецкий в школе, ее учительница Азольда Юрьевна считалась лучшим педагогом в Орле. Она не только прекрасно владела языком, но еще и знала и любила немецкую культуру. На уроках они переводили стихи Шиллера и песни Марлен Дитрих. «Sag mir wo die Blumen sind, Скажи мне, где цветы», — пронеслось у Анны в голове.

Казалось бы, трагическая гибель родителей должна была заставить ее возненавидеть все немецкое. Но Анна всю жизнь помнила слова дедушки: «Нет плохих народов, есть плохие люди»…

Получив свой скромный багаж, женщины направились к выходу, у которого толпились встречающие. Многие были с табличками. На одной из них кириллицей было написано: ГОСАРХИВ. Ее держал высокий мужчина с гладко зачесанными назад волосами. Он был в дорогом костюме с ярко-лиловым шарфом на шее и производил впечатление очень успешного человека. Женщины подошли ближе, и он, одарив их ослепительной улыбкой, быстро, почти без акцента, произнес:

— Добрый вечер, как я рад! Как рад!

— Вы говорите по-русски! — радостно воскликнула Марина Петровна.

— Чут-чут, — просиял он.

Схватив чемоданы, направился к машине, с поклоном распахнул дверцы и, пока Анна и Марина Петровна усаживались, проворно уложил чемоданы в багажник. При этом с лица его не сходила улыбка, и он говорил не умолкая.

Автомобиль рванул с места, и вскоре аэропорт Шенефельд остался позади. Они ехали так быстро, что смотреть в окно было бесполезно: все мелькало, сливаясь в одну пеструю размытую картину. Марина Петровна притихла.

— Дамы, — заявил Манфред с довольной улыбкой, — у меня есть предложение.

И перешел на немецкий. Анна сумела понять, что открытие выставки завтра в четыре часа дня. А сегодня Манфред предлагает погулять по вечернему Берлину. Она перевела его слова Марине Петровне.

— Замечательно, чудесно! — обрадовалась та. — По вечернему Берлину — звучит как в сказке.

Манфред извинился, что поселил их в недорогом отеле в восточной части Берлина, в районе Панков. Последнее время ему приходится экономить. Уже год как он оставил адвокатскую деятельность и занимается исключительно выставками и поддержкой молодых талантливых художников, в том числе из России.

Берлин вызывал у Анны смешанные чувства. С одной стороны, тут было шумно и многолюдно, как в Москве. Но люди были другие — много молодых, модно и стильно одетых. «Город — это люди, — подумала она, — а люди здесь симпатичные». И Манфред со своей не сходящей с лица улыбкой, открытый и доброжелательный, только подтверждал это впечатление.

— Дамы, мы въезжаем в бывший Восточный Берлин. Здесь я родился! — с гордостью сообщил он. — Для берлинца это немаловажный факт. В Восточном Берлине нужно было усерднее учиться, это была единственная возможность приблизиться к Западному. Сейчас, минуточку…

Он вдруг притормозил, не обращая внимания на запрещающий знак, включил «аварийку», и стремительно вышел.

— Похоже, у него в роду все-таки были русские, — усмехнулась Анна.

Манфред вошел в небольшой магазин, напоминающий сказочный домик, и через минуту вышел оттуда с белым бумажным пакетом. Он сел за руль и протянул пакет пассажиркам. Оттуда исходил запах свежей выпечки, поднимающей настроение и создающей ощущение праздника.

— Быть в Панкове и не попробовать булочек из знаменитой пекарни — грех!

— Чем же она прославилась? — спросила Марина Петровна.

— Здесь пекут только по старинным рецептам. И печи топят дровами. Я купил вам «деметерброт» — хлеб Деметры, самый вкусный в этой пекарне.

Анна решила, что здесь будет делать все то, что давно уже себе не позволяла: есть булочки, пить вино и совершать всякие глупости.

Они проехали красивую, строгую церковь.

— Это Хохвнунгскирхе, церковь Надежды, — словно угадав ее мысли, продолжал Манфред.

Она подумала, что обязательно пойдет в эту церковь. У человека всегда остается надежда. Иначе он не смог бы жить дальше.

Манфред, заметив в зеркале ее печальные глаза, рассказал по-русски анекдот. Марина Петровна захихикала. Анна улыбнулась. Они подъехали к небольшой гостинице «Академия» рядом с парком. Манфред достал из багажника сумки и отнес их в холл.

— Милые дамы, я вас оставляю. Мне еще нужно встретить господина Водославского из Варшавы, директора польского архива. Я заеду за вами в пять вечера, и… мы пустимся во все тяжкие. — Он снова говорил по-русски. Марина Петровна протянула ему руку, которую он галантно поцеловал.

В дверь постучали.

— Анечка, детка, — Марина Петровна заглянула к Анне в номер, — вы не представляете, какой у меня чудесный вид из окна. На яблоневый сад. Ветви прямо до окна дотягиваются.

Она уже успела переодеться и теперь красовалась в новом, с иголочки, темно-синем платье.

— Как вам идет этот цвет! — восхищенно воскликнула Анна. Марина Петровна порозовела от удовольствия.