Виланд - Сергей Петренко

Лис что-то сказал Димке, а я не расслышал. Они улыбались. Димка почувствовал мой взгляд, посмотрел на меня.

— Хочется спать? — Он помотал головой, и, будто нарочно, прилёг, примостив локоть у меня на коленях. Волосы его тоже чуть-чуть золотились от солнца.

Лис чихнул. Потом махнул рукою и превратился в настоящего лисёнка. И исчез в траве, я даже рта раскрыть не успел. Димка скосил глаза туда, где только что сидел Лис, опять улыбнулся.

Деревня была обыкновенная. Мы встретили стадо и троих пастухов. Собаки, отлаявшись за ночь, уступили "эфир" петухам. В одном из дворов пробовал голос совсем ещё неумелый "певец" — вместо "кукареку" у него получалось нечто нелепое и смешное.

— Смесь козы с кукушкой! — засмеялся Димка.

Небольшой дом на выселках выбрал для нас Скорень. Впрочем, дом казался небольшим снаружи, а внутри в нём помещались две уютные комнатёнки, кухня и сенцы. В доме, правда, была не печь, а "груба", как здесь говорили — она поменьше, спать на ней негде.

Окна в доме маленькие, стены — толстые, из могучих, дубовых плах, дому, сказал Скорень, полсотни лет, и ещё полста лет простоит.

В сенцах, если закрыть двери — темным темно. Пахнет чуть-чуть извёсткой. И прогорклым постным маслом. Димка задевает коленкой ведро, оно звякает, Димка подаётся назад, толкая меня всем телом, и я тоже наступаю ногой на что-то непонятное — потом окажется, что это — примус.

Скорень нас ждал, и на плитке жарит картошку. С печёнкой и шкварками. Димке он тут же наливает в большую голубую кружку холодного молока, рассказывая:

— Постель вся новая, льняная, гномская. Кровать одну я выбросил, а вместо неё диван привёз, как просили. В погребе — картохи, морковка там, соленья-варенья, сам ещё всё не просматривал, чего там вам Глазуля понаставила... Сало, окорока, колбасы там — тоже наши; здешние, говорят, хуже. Молочко, хотите, местное можно брать, я тут с тёткой одной познакомился — ничего, тётка, добрая, понимает... Чего ещё? Ну, про дровишки я вам там ещё рассказывал... А мёд вот, наш, лесной, прямо жаром полденным дышит, как весь цвет и сок полянный, весь с солнцем перемешанный. Куда там здешним, с просоленных лугов...

Завтракали — как в сказке. Димка наклонился, прошептал с улыбкой:

— К этой картошке огурцов бы малосольных... Я давным-давно их не ел.

— Да я сделаю, если не забуду. Там дела... рассолом залить в банке, с укропом и чесноком — завтра будет готово.

— Так быстро?! — удивился Димка.

Огород при доме тоже был. Заросший, правда. И малинник. И сад. Всё это исследовать в самом скором времени...

— Ничего не будем сегодня делать? Только смотреть.

— Сегодня ничего и не получится, — согласился Димка. — У меня всегда такое странное состояние после дороги — будто устал, а уснуть нельзя. Будто от старого места ниточки оборвались, а к новому не приросли ещё...

Вещей у нас было с собой не много. И среди них — ничего ценного. Только Димкин Голубой Шар. Димка держал его в шкатулке, вымощенной гагачьим пухом — сомневаюсь, что Шарик было легко поцарапать или разбить, это, скорее, знак Димкиного отношения — к Шарику с берега Океана, из таких далёких пределов, что у меня и сейчас в душе будто ноет тонкая струна, когда я вспоминаю пронзительно прекрасное и чужое небо — как будто из совершённого и чистого фиолетового хрусталя... И неподвижную, не тронутую зыбью, водную гладь.

Как всегда, обживая новый дом, первым делом устраиваю небо в спальне — для Димки. Вешаю звёздочки, которые будут светиться в темноте. Из розовых, голубых и белых целлофановых лент, фольги и ниток делаю облака, и добавляю немного росы и серебристого тумана, и дождевых нитей из ёлочной мишуры. Две сосновые ветки над изголовьем кровати — и когда всё готово — взгляд из-под ресниц — сейчас всё это кажется чуточку смешным и примитивным, но после первых снов декорации оживут, поселится над облаками лёгкий ветерок, зашумят невидимые деревья-великаны, замерцают в тёмных углах крохотные светлячки...

Димки не было часа два. Он бродил по окрестностям Калинки, вернее, под окрестностями. Я заметил, что дверь дровяного сарайчика неплотно прикрыта, и посмотрел, что там, внутри. Труха, паутина, в одном углу уголь, в другом — ларь с остатками жмыха, у стены слева сложены дрова — Скорень, умница, обо всём позаботился. В сарае стоял ни с чем не сравнимый запах — смесь древесных — смолистых и прелой трухи, запаха дешёвого бурого брикетного угля, которым, наверно, топили прежние хозяева, и запах жмыха и мышиный дух, и ещё — еле уловимый — чего-то весеннего, дождевого и грозового, свежего. Я притворил за собою дверь и шагнул, пока глаза не привыкли к темноте, наугад. Димкина светлая тенниска будто мелькнула впереди, темнота распахнулась и снова захлопнулась за спиной. Я постоял, размышляя, нужен ли мне огонь и далеко ли стоит идти? Что-то хрустнуло и, тяжело толкнув крыльями воздух, мимо пронеслась сова.

Ух, ты!.. А под Калинкой-то не лес, не холмы — тут тоже какая-то деревня. Брошенная, древняя; сгнившие, развалившиеся избы — не избы, а почти одни остовы без крыш. Изгороди... а вдали — будто пятно света — луна или костёр, я не понял.

Я решил вернуться. Понял, что если не сделаю этого сейчас, прогулка растянется надолго.

Закрывал дверь сарая, и почудилось — что-то сквозняком или комком серой пыли проскользнуло мимо.

Громко айкнула тётка на улице, в калитку вбежал взлохмаченный чертёнок Йолла, уставился на меня, будто не узнавая, затем ухмыльнулся во весь свой широченный рот.

— Ну за каким ты лешим их пугаешь? Они потом про наш дом такое сочинят, что за мной попы с кадилами дюжинами будут бегать...

Йолла притворился, что ему стыдно.

— А Димка где?

— Осматривается...

Йолла вздохнул сокрушённо. Он, явно, пожалел, что не подоспел раньше, а то бы непременно увязался за ним.

— Ах, да, совсем позабыл! — воскликнул он, дёргая себя за ухо. — Рогас передал письмо.

Йолла надеялся меня обрадовать, но я-то ждал, что Рогас объявится сам.

— Он отправляется в плаванье, — сказал я, прочтя письмо — короткое и, как мне показалось, нарочито бодрое. — Ты знал?

— Я знал, что они переделывают корабль... Что за плаванье?

— По Океану.

— По?!

— Именно.

— Но зачем?! Это же так ужасно долго?!

"Ужасно долго!.." Ах, Йолла... Ужасно дольше, чем ты вообразил. Океан бесконечен... Вслух я сказал:

— Не всё можно увидеть сверху.

Появился Скорень, объявив, что сию минуту привезут песок, камни и напиленный штакетник. Я попросил Скорня проследить, чтобы всё сделали, как нужно, сам улизнул в дом готовить ужин.

Димка почти никогда не опаздывал к ужину, если знал, что я его жду. Появился вовремя и на этот раз, но было заметно, как он спешил.

Во всяком случае, ничего ужасного не произошло. Димка выпил кружку холодного молока, потом посмотрел на меня загадочно. Я улыбнулся — ясно, он что-то нашёл там, внизу.

— Ты же видел много разных библиотек, — сказал он наконец. — Та, что я нашёл — самая странная.

Я обожаю древние библиотеки. Димка это знает. Наверно, он почувствовал её сразу и захотел убедиться, что нет никакого обмана.

— Ужасно хотелось посмотреть там хоть что-нибудь! Но я себя пересилил. А дорогу я запомнил хорошо.

— А я бы не удержался! — вздохнул Йолла. — Прихватил бы что-нибудь с собой!

— Так нельзя, — строго откликнулся Димка. — Они этого не любят. Если унесёшь самое главное, всё место может умереть. Брать можно только после того, как оно признает тебя.

Йолла пожал плечами.

— Хорошо бы, гномы это усвоили! Уж они-то шныряют повсюду и не пропускают ничего, что плохо лежит...

— Гномы и сами создали немало, — заспорил я. — А то, что плохо лежит, пускай берут, ладно.

...Первая ночь в этом доме явилась незаметно и привычно, отгорел закат, как отзвучала чудесная и печальная баллада, ушли все краски, и медленные, тихие сумерки сделали ещё один день призрачной дымкой над озером снов.

Когда засыпал, чудилось — слышу далёкую перекличку каких-то странных птиц на высоких башнях. Равнине не было конца, башни, словно иглы, редкой цепью терялись в бесконечности.

Разбудил меня грохот и треск, похожий на удар грома, как будто молния свалила огромное дерево у самого дома. Затем наступила тишина, и, приподнявшись на локте, я долго соображал, что случилось. Димка лежал неподвижно, я не мог понять, спит он или нет.

В любом случае, я должен был встать. Ночные звуки не обязательно сообщают об опасности, но всегда важнее дневных, и внимание к ним часто бывает вознаграждено.

Звёзды и месяц на нитках сияли удивительно ярко, и в их свете я мельком увидел своё отражение в окне.

Я вышел из комнаты, думая о том, что Йолла мог задеть и свалить какое-нибудь ведро, спускаясь с потолка. Он предпочитал ночевать на чердаках, скучая по Дереву и высоте.