Поездка в Обонежье и Корелу - Владимир Николаевич Майнов

превосходительного ревизующего лица. Сначала мы крепимся, потому лишь впрочем, что крепились ехавшие с нами ямщики, да и потому еще, что никак не могли придумать, чем бы укрыться от барм, комаров и мошкары; но когда к вечеру летающая компания до такой степени увеличилась в численности, что решительно ни глаз, ни рта нельзя было раскрыть, чтобы не попало туда какое-нибудь шальное насекомое, а главное, когда шея, физиономия и руки наши распухли и горели, как от горчичников, то мы решились пожертвовать и видами, и прелестью вечера, и завернулись с головою в пальто. Наконец, приехавши на одну из станций, мы увидели, что ямщик, собираясь уже садиться на козлы, тащит из кармана какую-то штуку, сделанную из холста; стали мы приглядываться и в конце концов узнали, что здешний крестьянин сумел отлично отбояриться от назойливых и мучительных насекомых. Ямщик надел на себя кукёль, который, как оказалось, употребляется в этих местах постоянно. Кукёль — это холщовый башлык, сшитый особенным образом. Все полевые работы производятся в кукёлях, и следует признаться, что выдумка недурна: и солнце не палит, да и комар не укусит. И снова невольно натолкнешься на мысль, отчего бы это не додуматься было до кукёля нашему степному крестьянину, отчего бы не защитить ему свою физиономию и затылок от жгучих лучей солнечных? От кукёлей идешь дальше, начинаешь сравнивать и то, и другое, и куда как неказист покажется нам степнячок в сравнении с олончанином. Кажется, земля дает много; стоит лишь ковырнуть ее дрянною ковырялкою, чтобы она дала хлеба на зиму вволю, благорастворение воздухов хоть и не ахти свет какое, а все почище северных местностей, а между тем тип измельчал, издряннился, погорбился; красивого лица не сыщешь и за деньги, на работу плохи, несет 4 полена и отдувается, копнёт раза три лопатой и остановится, спросишь — не поймет, поговоришь — и жалко, и обидно станет. Отчего же северян и работает, так что заглядишься на его работу, куда-нибудь на сельгу заберется — и рад, что раздобыл полосьмушки десятины под распашку, три года должен употребить на предварительную подготовку будущей нивы, сжечь лес, стащить в сторону каменья, да унавозить так, что под навозом и земли не видать; в разговоре боек, отвечает умно, с достоинством; по большей части грамотен, предприимчив? Отчего бы это в самом деле? Пробовали было спрашивать у ямщиков и тех, у кого останавливались, да говорят такое несуразное, что еще хуже в тупик становишься. Один, так сострил даже. Я говорю: «почему это все происходит, что и богаче вы здесь, а должны бы быть беднее?» «Одним, говорит, бедны мы — помещиками, да тем-то мы и богаты». Вот и толкуй тут! А помещиков-то — это правда — там на севере мы что-то не встречаем.

XXXII

В Пергубе, предпоследней станции по пути к Повенцу, тоже ломка была; местный крестьянин по своему невежеству думал, что и в самом деле он подле своей Белой Горы, сыт будет, раздразнили его работишкой, да и бросили ломать мрамор, потому «расчета нет». И опять невольно лезет в голову неотвязная мысль и буравит мозги, а ответ-то хоть и найдешь скоро, да ответ новый вопрос представляет и так дальше, дальше, пока не дойдешь до причины всех причин или до неразрешимого. «Всякое есть у нас угодье, а талану нет», вспоминается нам речь одного крестьянина, у которого мы спросили, почему до сих пор еще не покинули они никуда негодное трехполье? Экой горемычный народ этот, русский, ни расчета у него, ни талану у него нет! Иностранец из всякой падали и негоди себе деньги делает, а у нас все расчета нет. Именно только русский человек мог придумать выражение вроде: нет задачи, нет талану. Тем больнее глядеть на такое место, где и угодье есть, и талан есть, да нет воротилы-капитала, к которому бы могла прилепиться народная деятельность. Невольно наталкиваешься на тот вопрос, что ведь добрые люди и капиталы составляют, не имея ни алтына в кармане, при посредстве промышленных артелей. Вот тут-то и становится еще горше и больнее; северян, при всей своей рассудительности, до артели еще не додумался! Стоит огромная Белая гора, состоящая из белого мрамора с розовыми полосками, всеми покинутая, в стороне от тракта, будто красавица гордая, что прошли люди мимо и её не заметили.

XXXIII

Но вот и Лумбоша, последняя станция к Повенцу, конец так называемого Заонежья. Обыкновенно жители одного берега Онежского озера называют тех, кто живет на противоположном берегу, заонежанами, но слово это имеет еще и частное значение, которое известно и на Онего, и у Белого моря, и, в особенности, когда помор говорит про заонежанина, то он всенепеременно подразумевает под этим прозвищем жителя известной лишь местности прионежья, а отнюдь не противобережного жителя. В тесном смысле, заонежанин тот, кто живет в волостях кижской и толвуйской петрозаводского уезда и шунгской повенецкого уезда. Так как им, собственно, принадлежит честь колонизации дальнейшего северо-востока, который подлежит здесь описанию, то поэтому мы и считаем уместным здесь именно остановиться на описании их общего типа и тех характеристических черт, которые отличают их от других обитателей онежского побережья. К Заонежью причисляются все погосты, которые расположены на огромном мысе, вдавшемся в Онежское озеро с севера то на 40, то на целых 70 верст, перерезанном почти во всю длину свою заливами, губами и длинными озерами, соединенными с Онегой узкими проливами или потоками; Сенная губа, Кижи, Яндомозеро, Великая губа и Космозеро кижской волости, Толвуй, Фоймогуба, Вырозеро, Кузаранда и Типиницы толвуйской волости, да и вся былая шунгская чудь, которой теперь решительно и следов не осталось, сами себя зовут Заонежьем, да и олончанам и поморам известны под этим именем. Насколько нам удалось выследить, жители этих местностей, а также и тех колоний, которые основаны здешними выходцами, отличаются вообще средним, но отнюдь не маленьким ростом; сложены правильно и пропорционально. Лицо красиво, по крайней мере в большинстве случаев, глаза чаще всего серые, волосы русые, с виду они кряжевисты и неповоротливы, но в деле подъемисты и тверды; насколько можно заметить, труден первый приступ к труду, но раз труд уже начат, то заонежанин воротит за двоих и не остановится, пока руки не откажутся действовать; это отсутствие инициативы к труду, отсутствие энергии, предприимчивости всеконечно следует себе объяснять условиями чисто-климатическими, так как народ сам по себе отнюдь не ленив и напротив того на деле задорист. Заонежанин терпеть не может работы, требующей