Man and Boy, или История с продолжением - Тони Парсонс

— Не двигайся! — испуганно крикнул я.

Его улыбка исчезла, когда он увидел, что я побежал к нему. Мне нужно было идти помедленнее или сделать вид, что все в порядке. Потому что, увидев мое лицо, он стал пятиться назад по трамплину. Но на трамплин было легче выехать, чем съехать с него назад, и мне показалось, что я вижу на замедленной съемке, как одно из боковых колесиков-стабилизаторов «Колокольчика» соскользнуло с трамплина, секунду покрутилось в воздухе, а потом ножки Пэта в грязных кроссовках утратили опору и взметнулись в воздух. И я увидел, как мой мальчик вместе с велосипедом падает головой вниз в пустой бассейн.

Он лежал под трамплином, сверху на него свалился велосипед, под копной пшеничных волос уже медленно растекалась лужа крови.

Я ждал, что он закричит, как кричал год назад, когда использовал в качестве трамплина нашу кровать и случайно ударился головой о комод. Или когда два года назад он опрокинул свой складной стульчик, пытаясь встать и повернуться к нам с Джиной лицом, как он кричал всегда, когда ударялся головой или падал на живот, или разбивал коленки.

Я хотел услышать, как он кричит, потому что тогда бы я знал, что это всего-навсего очередной ушиб и не более того. Но Пэт молчал, и эта тишина разрывала на части мое сердце.

Глаза у него оставались закрыты, лицо бледное, измученное, как будто ему снился кошмарный сон. Темное пятно крови под головой, как страшный черный нимб, продолжало разрастаться.

— Боже, Пэт, — только и смог выговорить я, сняв с него велосипед и схватив его значительно крепче, чем следовало. — О Боже, — прошептал я, вытащив мобильник из кармана куртки пальцами, липкими от его крови. Лихорадочно набрал пин-код и услышал в ответ омерзительный короткий писк разряженного аккумулятора.

Я схватил сына на руки.

И побежал.

17

С четырехлетним ребенком на руках далеко не убежишь. В этом возрасте дети уже большие, тяжелые и какие-то громоздкие, так что таскать их на удивление неудобно.

Я хотел отнести Пэта к своей машине, чтобы добраться до дома, но, когда я, шатаясь, выбежал из парка, то понял, что это будет слишком долго.

Я ворвался в кафе, где мы когда-то ели зеленые спагетти, Пэт, по-прежнему истекая кровью, беспомощно висел у меня на руках. Было время обеда, и кафе заполняли чопорные служащие в аккуратных деловых костюмах. Все посетители молча уставились на нас, челюсти отвисли, вилки с намотанными на них спагетти застыли в воздухе.

— Вызовите «скорую»!

Никто не пошевелился.

Открылась кухонная дверь, и оттуда, вышла Сид, неся поднос с едой в одной руке и блокнотик с заказами в другой. Она взглянула на нас и вздрогнула при виде безжизненного тела Пэта, пятен крови у меня на рубашке, паники на моем лице.

В следующую секунду она умелым движением поставила поднос на ближайший столик и подбежала к нам.

— Вызови «скорую»!

— Будет быстрее, если я вас отвезу, — сказала она.

Белые стрелки-указатели на полу больницы вели в сторону отделения травматологии, но задолго до того, как мы туда добрались, нас окружили медсестры и санитары, они забрали у меня Пэта и уложили на каталку. Это была каталка для взрослого, и Пэт выглядел на ней крошечным. Таким крошечным!

Впервые у меня на глаза навернулись слезы, и я часто заморгал, чтобы избавиться от них. Я не мог смотреть на него. И в то же время не мог не смотреть на него. Мой ребенок в больнице. Это неправильно. Это худшее, что может произойти в жизни.

Его быстро катили в глубь здания по переполненным шумным коридорам под длинными желтыми лампами и задавали мне вопросы о дате его рождения, перенесенных заболеваниях, причине ранения головы.

Я попытался рассказать им о велосипеде над пустым бассейном, но не знаю, поняли ли они что-нибудь. Я, например, сам ничего не понимал.

— Мы сделаем все возможное, — пообещала медсестра, и за каталкой с шумом захлопнулись зеленые двери.

Я попытался рвануться следом и мельком увидел мужчин и женщин в темно-зеленых халатах с масками на лицах, блестящий хром медицинских инструментов и какую-то покрытую тканью пластину, на которую они уложили Пэта, — тонкую и зловещую, как тот злосчастный трамплин.

Сид осторожно взяла меня за руку.

— Тебе придется оставить его с ними, — объяснила она и тут же отвела меня в унылый зал ожидания. Там она налила кофе в пластиковые чашечки из торгового автомата. Она насыпала в мою чашку сахар, даже не спросив у меня, хочу я пить сладкий кофе или нет.

— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовалась она.

Я только покачал головой.

— Какой же я дурак!

— Всякое случается. Знаешь, что произошло со мной, когда я была примерно в том же возрасте, что сейчас Пэт?

Она ждала ответа. Я взглянул в ее широко посаженные карие глаза.

— Что же?

— Я смотрела, как ребятишки играют в бейсбол, подошла и встала прямо за отбивающим мяч игроком. Прямо за ним. — Она улыбнулась мне. — И когда он замахнулся, чтобы ударить по мячу, то чуть не снес мне полчерепа. Эта бита сделана всего-навсего из пластмассы, но я сразу же отключилась. У меня буквально искры из глаз посыпались. Вот, смотри.

Она откинула, как вуаль, черные волосы со лба. Прямо над бровью виднелся тонкий белый шрам длиной приблизительно с ноготь на большом пальце.

— Я знаю, что тебе сейчас плохо, — сказала она. — Но дети крепкие. Они, как правило, выкарабкиваются из подобных передряг.

— Он упал с большой высоты! И он так сильно ударился! Там все было залито кровью…

Но я был благодарен Сид за ее тонкий белый шрам. Я оценил ее рассказ о том, что ребенком она потеряла сознание от удара по голове. Она хотела хоть немного успокоить меня, и это ей удалось.

Пришла молодая женщина-доктор и отыскала нас. Ей было лет двадцать пять, и выглядела она так, как будто не высыпалась с тех самых пор, как окончила медицинскую школу. Она, конечно, дала понять, что сочувствует нам, но говорила отрывисто, по-деловому.

— Патрик находится в стабильном состоянии, но при таком сильном ушибе головы нужно сделать рентген черепа и сканирование мозга. Меня беспокоит вероятность вдавленного перелома черепа. Это когда череп трескается и обломки кости попадают внутрь, оказывая излишнее давление на мозг. Я не утверждаю, что это случилось. Я говорю, что это вероятно.

— Господи!

Сид взяла мою руку и сжала ее.

— Это займет много времени, — продолжала врач. — Если вы и ваша жена хотите остаться на эту ночь рядом с сыном, у вас есть время съездить домой за вещами.

Сид сказала:

— Мы не женаты.

Врач посмотрела на меня, а потом заглянула в историю болезни.

— Вы отец Патрика, мистер Силвер?

— Да.

— А я просто знакомая, — сказала Сид. — Мне пора идти, — добавила она, вставая. Видно, решила, что она здесь лишняя. Но это было совсем не так. Она сейчас оставалась единственной, благодаря кому я до сих пор не развалился на куски.

— А где же мать ребенка?

— Она за границей, — ответил я. — Она временно за границей.

— Возможно, вы захотите позвонить ей, — сказала врач.

Когда моя мать узнала о случившемся, она заплакала. Правда, она не собиралась продолжать плакать на публике. Она всегда старалась спрятать слезы за закрытыми дверями, как будто берегла их для узкого круга семьи.

В больнице она была само мужество, оптимизм и здравый смысл. Она задавала сестрам только практические вопросы. Насколько вероятны непоправимые повреждения? Скоро ли это будет известно? Можно ли им — бабушке с дедушкой — остаться здесь на ночь?

Мне стало легче оттого, что она находилась рядом. С отцом все получилось немножко по-другому.

Старый солдат выглядел растерянным в больничном кафетерии. Он не привык сидеть и ждать. Он не любил ситуации, в которых от него ничего не зависело. Его мускулистые татуированные руки, широкие плечи, бесстрашное старое сердце — все это здесь оказалось совершенно бесполезным.

Я знал, что отец сделает для Пэта все что угодно, что он любит его той беспредельной любовью, которую, вероятно, можно испытывать только к ребенку. Она исчезает, когда твой совершенный ребенок вырастает во взрослого, обладающего большим количеством недостатков. Он любил Пэта так, как когда-то любил меня. Пэт — это был как бы тот же я, но до тех пор, как мне удалось все испортить. Моего отца терзало собственное бессилие, ведь все, что он мог, это сидеть и ждать.

— Кто-нибудь хочет еще чаю? — спросил он, изо всех сил пытаясь сделать хоть что-нибудь, чтобы облегчить нашу печальную участь.

— Твой чай у нас скоро из ушей польется, — вздохнула мама. — Просто присядь и расслабься.

— Расслабиться?! — сердито фыркнул папа, взглянув на нее, но потом все же решил подчиниться.