На берегу Уршдона - Музафер Дзасохов

Люди уже скот выгоняют. Коровы осторожно переставляют ноги по глубокому снегу, будто впервые вышли на улицу. Я снова взялся за лопату. Расчистил возле коровника и скорей к курятнику. А от него — к плетню, где стояли, припорошенные, вязанки кукурузных стеблей. Сюда нам добираться дважды в день. Как говорила Дзыцца: тропка нужна даже туда, куда человек ходит один раз в году.

Выгнал коров, теперь надо выпустить коз и барана. Что они там в степи под снегом найдут, а все же веселее им будет, чем взаперти. Гуси высыпали на снег и загоготали, захлопали крыльями. Потом стали глотать снег. Говорят, что гусиное мясо намного вкуснее после того, как гусь поест первого снега. И режут его обычно в эту пору.

А вот куры совсем иначе себя повели. Ну, цыплята еще понятно, снег впервые увидели. А хохлушки-то чего перепугались? Столпились у порога. Если какую вытолкнут на снег, недовольно квохчет, опрометью кидается назад. А рябая курица постеснялась, что ли, возвращаться, взмахнула крыльями и, разбрасывая снег, пробежала мелкими шажками и взлетела на перила крыльца. Я набрал на чердаке кукурузных зерен и разбросал по снегу. Рябой сверху виднее, она первой слетела к корму.

Пока снег не слежался, он легко поддается лопате. Как и Дзыцца, я сгреб его в три кучи. Одну под яблоней, другую под тутовником, третью между ними. Сначала весело шла работа, земля промерзла и была ровная, лопата скользит под снегом. Все же запыхался, оперся на лопату, отдыхаю. Надо и на улице перед воротами расчистить. Все так делают. А то Дзыцца не понравится. Загляни она к нам сейчас, когда не убрано, расстроилась бы, наверное. Не бойся, Дзыцца, хуже других мы не будем. Не беспокойся за нас.

— Вот это настоящий мужчина! — услышал я голос Хадижат. — Раньше всех на улице расчистил!

Хадижат тоже к нам часто заходит. Наставляет Дунетхан — как и что делать по дому. Вчера пришла, вынула из шкафа белье, выстирала, выгладила и аккуратно сложила. И в буфете навела порядок: каждая чашка и тарелка нашли свое место. Чтобы все было, как при Дзыцца! Нана пыталась ее удержать, дескать, Дунетхан сама справится, но Хадижат и слушать не стала.

Сегодня пришла с маленькой скамеечкой. Интересно, зачем она? Я оставил лопату и пошел следом. Оказалось, скамеечка для Дунетхан.

— А то до корыта не достает, — сказала Хадижат.

Верно, Дунетхан не дотягивается до корыта, если поставит на стол. Хадижат хорошо придумала со скамейкой.

Дунетхан тут же попробовала, как у нее получится. Поставила корыто на стол, рядом со столом скамейку, встала на нее.

— Ой, как здорово!

— Ну и хорошо, что так, — согласилась Хадижат.

Нана стала ее благодарить:

— Многих тебе лет жизни! Если такие, как вы, позаботятся — не пропадут дети. Не забываете о них, да пошлет вам Бог счастья…

Хорошие у нас соседи. Не зря Дзыцца надеялась на них. И не только соседи, все село нам помогает, кто чем. Хоть добрым словом. Идешь по улице — останавливают, расспрашивают, как живем. У нас много родственников в селе. Недавно Дунетхан принесла большую рыжую курицу — подарила женщина с дальнего конца села. Зарежьте, сказала, себе на ужин. Другая дала Бади три гусиных яйца. И все с большой похвалой отзываются о Дзыцца. Мы, говорят, и водой не оплатим все то добро, которое она для нас сделала.

Я, правда, не знаю, какое такое добро сделала Дзыцца? Но не станут хвалить просто так! Ах, если бы она жива была, сколько бы еще доброго сделала!..

Соседи у нас хорошие, да не все. Не все люди одинаковы.

В день похорон Дзыцца в доме по соседству веселились: справляли возвращение сына из армии. Он хоть и за неделю до этого вернулся, а как нарочно подгадали! Живут не на нашей, на другой улице, да все равно рядом, вон их дом виден… А про Гадацци и говорить нечего! Или они думают, что никто из них никогда не умрет?

Следом за Хадижат пришел Гажмат. Сел у кровати, о чем-то беседует с Нана. Я прислушивался, но ничего не понял, не смог их слова связать воедино.

— Если это получится, тогда и дом надо привести в порядок…

Что такое «это»? Что получится? Понимай как хочешь.

Гажмат позвал меня в коридор. Долго молчал, потом начал издали:

— Хочу тебе сказать вот что… И мне нелегко, и тебе, но оттягивать нельзя. Да не столько тебя, может, касается, сколько сестер-малолеток…

Я даже удивился: как так, меня не касается, а сестер касается!

— Ты уже вроде… взрослый. В твоем возрасте — пора. Ну, как бы тебе сказать?..

Тут я стал кое-что понимать. Только нет, этого не может быть! Не могла такая мысль прийти в голову Гажмату!

— И Нана избавится от хлопот, будет кому и за девочками посмотреть…

Да не собираются ли они женить меня?! Я ужаснулся. Я уже не слушал, что говорил Гажмат.

Дзыцца, Дзыцца, ты и остыть не успела, а твоего сына хотят женить. Будет жена в доме, и горе наше забудется, и жизнь пойдет, как у всех…

Да нет, они ни меня, ни тебя не знают! Не понимают, что ты для меня, иначе не посмели бы такое говорить. Слез моих не видели, горе мое их не тронуло: как о свадьбе говорить после поминок? У меня слезы выступили на глазах, я всхлипнул. От неожиданности Гажмат растерялся. Он замолчал, потянул руку к глазам.

— Извини меня, Казбек, извини, — проговорил он. — Плохо получилось, ошибся я. Сам бы я не пришел. Родственники послали…

Он даже с Нана не попрощался, ушел. Так вот о чем они шептались! Гляньте-ка на старушку, что затеяла за моей спиной… Если бы что другое, я бы ей сказал, а тут как начать? Стыдно!

После ухода Гажмата я задумался. Вспомнилась мне одна цыганка — все приставала со своим гаданием. Много чего она наговорила, под конец один из моих приятелей спросил:

«А скажи, как его жену будут звать?»

Цыганка опять долго изучала мою ладонь, засматривала в глаза.

«Еще позолотить надо… А если денег нет, хлеба принеси мне».

Принесли хлеба. Цыганка опустила его в сумку, висевшую на плече, словно могли отнять, если не понравится имя моей будущей жены. Опять тискала мне руку…

«Нарви-ка еще вон тех яблок!»

«Это не наши».

«Своих принеси. Как принесешь, так и скажу!»

Кто-то сбегал в сад и вернулся с оттопыренными карманами. Цыганка пересыпала яблоки в свою бездонную сумку.

«Катей жену будут звать», — сказала она.

Мы так и остались стоять с открытыми ртами. Сказала с такой убежденностью, что невольно поверишь. Стало быть, знает, если говорит. Надо же — Катя!.. Я боялся, скажет: Зифа. Или еще какое-нибудь имя, тоже красивое. Мне, может, и было бы приятно. А тут — Катя.

Я вспомнил гадалку, и мне стало не по себе. Конечно, я не собирался жениться, вовсе не думал, а сейчас перебрал в уме всех женщин в нашем селе по имени Катя. Всего-то и было две. Одна из них старушка. Про нее говорили: старая дева. Лет пятьдесят минуло с тех пор, как она стала собираться замуж, и по сей день собирается. В селе знают об этом, и каждый, встретив ее на улице, непременно спросит:

«Катя, когда замуж выйдешь?»

«В это воскресенье сватов жду. А уж на следующее — и свадьба».

Другой Кате от роду всего лишь три месяца. Родилась в день похорон Дзыцца… Конечно, ни она, ни ее мать в этом не виноваты, но думать, что есть такая крохотная Катя, мне неприятно. И ничего поделать с собой не могу.

Когда я вошел в комнату, Нана ножницами подравнивала ногти. Пальцы тонкие, слабые, с трудом ножницы удерживают.

— Скажи на милость, где ты пропадаешь? — спрашивает меня удивленно.

Словно не знает, где я был и с кем. Ох и хитрющая! Думает, я ничего еще не понимаю. А может, решила, что после того, как мы с Гажматом поговорили, ей со мной разговаривать легче?

Да нет, не такая она, Нана! Я не раз слышал: с таким умом и нравом ей бы мужчиной родиться. В самом деле мужественная женщина!

Во время оккупации в каждом доме стояли немцы. И у Нана тоже. Загнали хозяев в крайнюю комнатушку, а сами в двух передних расположились.

Как-то раз заходит фриц и прямо к сундуку. Долговязый, морда красная, злая. Нана встала на пути и не пускает. В сундуке вещи Майрама, как же дать кому-то в них копаться! А тот отшвырнул старуху. Она и вцепилась ему в горло. Душит и кричит во весь голос:

«Сосед, беда, убивают меня!»

Сосед был на улице, услышал и скорей к себе домой. Дескать, ничего не знаю, не видел — подальше от греха. А фриц, хоть и здоровый был, перепугался до смерти. Еле вырвался… Потом выхватил пистолет и выстрелил в Нана. На выстрел другие фрицы сбежались. Видят, долговязый невредим, только бледен как полотно, а старуха на полу. И убрались.

Нана не была даже ранена. К счастью, пуля мимо прошла.

Наутро фашистов как вымело, ни одного не осталось. Еще ночью удрали. Не успел долговязый Нана отомстить. Но синяки на лице Нана еще долго держались…

XXV

У Нана кончался мед, и она обеспокоилась. Все воскресенье напрасно прождала Алмахшита, тот не приехал. А ей без меда никак нельзя.