Имя - Война - Райдо Витич

Лена как оглохла, ослепла, обезумела — вместе с солдатами ринулась на немцев, на того летчика. Налетела со спины, сшибла и попыталась отобрать пистолет.

— Hexe! — просипел тот, отрывая ее от себя, ударил по лицу, отправляя в полет. Она рухнула под ноги другого фрица, и схватила сапог, на себя рванула, сшибая мужчину. Тот лягнул ее и затих, получив то ли камнем, то ли мастерком по голове от пленного. Парень автомат подобрал. Затвор передернул. Лена вспомнила про пистолет, перевернулась на спину, вытаскивая оружие, и выстрелила в летчика, что хотел схватить ее, уже нагнулся. Он рухнул, а она продолжила палить, почти не целясь. Кругом каша мала, кто с чем, кто на кого — трудно понять. Только по форме отличить можно.

Обойма закончилась. Пришлось спешно изымать пистолет у убитого.

Тут над головой с ревом пронесся самолет, качнув крылом и, Лена закричала от радости, сообразив: получилось, Банга ушел!

— Есть!! — прыгнула с вытянутой в небо рукой. — Ура!!

И не поняла, что случилось. Что-то ударило в плечо, прошило насквозь и будто расплавленным свинцом накачало тело. Кто-то подхватил ее, потащил к лесу, не понимающую, не соображающую ничего от боли.

Листья, ветки, хвоя, лужа — как во сне, как мелькание кадров. И топот чьих-то ног то ли близко, то ли далеко, стрекот автоматных очередей, мелькание звездочек перед глазами с шумом, вжиканьем. И провал. Потом опять бег, похожий на полет, вновь провал, падение, боль, темнота и свет сквозь зелень листвы. Но ночь или день — не различить, как не понять — идет она или стоит, лежит. Голос над ухом:

— Держись! Вставай, ну! — чей?

Какая разница? Надо встать, надо идти. Надо.

Могу! — сжав зубы, зажимая рану и не понимая того: Иду!

А ноги не слушаются, заносит.

Надо бежать, надо!

— Давай, ласточка, давай, хорошая! — цедит кто-то. Смутный образ фрагментами выдает себя: вот курносый нос и провал. Вот глаз зеленый, злой и отчаянный, вот губы серые, перекошенные в хрипе. Вот кадык на худой шее, пятна красных потеков на засаленном вороте гимнастерки. Вот босая, грязная, изрытая ссадинами ступня.

— Я смогу, — шепчет ей Лена и только потом понимает что ступне все равно. Это не она с ней разговаривает — ее хозяин.

Взгляд вверх — худой, курносый парень чуть старше самой Лены.

— Беги! — кривится рот.

Бегу!

А кажется, что падает. И упала. Вспышка боли в голове, как взрыв гранаты и тишина, пропасть в которой ничего и никого.

Она очнулась от тяжелого, хриплого дыхание над ухом. С трудом повернула голову и попыталась понять, кому может принадлежать профиль с потеками грязи и крови от уха, уткнувшийся носом в прошлогоднюю листву. Костлявая, с избитыми костяшками пальцев рука судорожно сжала лямку винтовки. Парень повернулся к девушке, выказывая красивые зеленые глаза, словно подведенные тушью — густыми, черными ресницами:

— Жива?

Она не знала.

— Ну, ты ненормальная, — вздохнул.

Сел, сгорбившись и, вдруг дрогнул, плечи опустились. Всхлип и грязная рука взъерошила ежик волос. Опять всхлип — парень закачался.

Плачет?

Лене стало так жаль мальчишку, что рука невольно потянулась к нему, желая дотронуться, погладить, успокаивая. Но простое движение вызвало такую боль, что девушка вскрикнула от неожиданности и сама чуть не заревела, не заорала. Но рот кривился, а крика не было — больной хрип и судорожное сжимание здоровой рукой раненную.

— Мамочки, мама…

И затихла, тяжело дыша, зажмурившись, чтобы не выпустить слезы наружу. Нельзя, неправильно. Парень плачет, значит ей нельзя. Вместе не правильно.

А почему — не объяснить да и не важно. Главное что выдумка помогает справиться с собой.

— Потерпи, потерпи, — шепчет мальчишка. Он верит, что она выдержит, верит, что потерпит — нельзя его разочаровывать. Ему это важно, ей — важно.

Лена открыла глаза, выдавила, подрагивая от боли:

— Нормально.

Зеленые глаза ей не верили, но подбадривали.

— Зовут-то как?

— Ллее… Пчела.

И как отрезала, лишив себя имени. Оно было, когда не было войны, и вернется к ней, когда война закончится. Лена могла плакать, сожалеть, бояться, она не могла убить, не могла выстрелить в живого человека, не умела ненавидеть, не смела огрызаться, ругаться, нарушать правила. Лены больше нет — есть Пчела, которая будет виться над фашистами и кусать до изнеможения. И ей ровно на законы, ей не жаль упырей, ей не страшно. И нет иных прав и правил кроме одного закона — бить фашистов пока жива, пока сердце стучит, пока хоть один из них жив.

Лена сжала зубы и приказала себе сесть. Рывок и стон. На лбу выступила испарина. Девушка согнулась, обхватив руку, и ткнулась лбом в свои колени. Дурнота подступила к горлу, в ушах зазвенело и от боли хотелось заорать в голос. Но сдержалась, перетерпела и та чуть отступила.

— Сумасшедшая, — вздохнул парень. — Всяких видел, но такую, — головой качнул и потянул с себя гимнастерку, тельник. Оголил худой торс, выказывая кровавую борозду от уха через шею до ребер. — Ты хоть понимаешь, что тебя убить могли?

— А тебя? — выдала глухо. Парень промолчал. Глянул на нее сурово и, зубами помогая рукам, начал рвать исподнее:

— Перевязать надо, легче станет. Но будет больно.

— Потерплю.

— Куда денешься? Вот ведь дура девка, куда полезла? Сидела бы дома…

— Что сам не сидишь?

— Я б сидел — кто б дал, — сплюнул в сторону.

— Дезертир? Сам в плен сдался? — прищурилась недобро. Парень глянул, как пощечину отвесил и от сердца девушки отлегло — свой, не гад.

— Сдался, как же… Я бы им сдался, тварям, не контузило бы, — прошипел, осторожно отодвигая поврежденную ткань кофты с руки девушки. И вдруг рванул ее, оголяя кожу. Лена взвыла и рухнула на траву. И замолчала бы — да не могла, крутило от боли, рык сам из горла рвался.

— Зажми зубами! — приказал парень, сунув ей в зубы палку. Начал рану перетягивать лоскутами, и челюсть девушки сама сошлась с такой силой, что палка сломалась, хрустнула под давлением.

— Тьфу! — выплюнула и прикусила собственный палец, чтобы не закричать. Боль разлилась от макушки до живота, так что дышать трудно стало, а перед глазами потемнело.

— Терпи, раз воевать взялась, — ворчал солдатик. — Придумала ты конечно отлично, ничего не скажешь. Выступила. Башку бы оторвать тем, кто тебя отвлекать послал. Я в первое мгновение подумал — мерещиться мне с голодухи. Вылезла русалка из леса, певица, блина. А ну, шмальнули б по дурной башке? Это кто умный у вас такой?

Замолчи! Замолчи!! — кричала мысленно Лена. И обессилела, сникла, будто провалилась в бездну. Боль далекой стала и шелестела как голос мальчишки:

— Не вздумай отключаться, нам идти надо. Фрицы могут собак пустить по следу — с них станется. А мне тебя не утащить, сил нет. Живот с голодухи к хребту прилип. Понятия не имею, на каком горючем такую дистанцию дал? Ты тоже не знаешь? Бывает.

— Сила… духа…

— Ага, ага. Только духу б подкрепиться. Ничего, может, где деревня недалеко, дойдем, авось пустят переночевать, накормят, — затянул узлом концы повязки — косынки на шее девушки, вытянулся на траве, в небо уставился. — Я б отработал. Я ж на все руки — и жнец, и плотник и на дуде игрец. Меня Леня зовут, — повернулся лицом к Лене.

Девушка ртом воздух глотала, мутно еще в голове от боли было и она с трудом понимала, что ей говорит солдат.

— Ты не кисни только, — по ее мутным глазам понял, что она не в себе. — Нельзя, говорю. Сама же на пулю нарвалась, сама ее звала.

Откуда я знала? — закашлялась и тут же свернулась от вновь накрывшей ее боли.

— Ладно, полежи еще… Ты откуда вообще?

— Мо…Москвы, — прошептала.

— Ничего тебя занесло! А я из Омска, из Сибири. Город на берегу Тобола стоит. Когда навигация, пароходы идут, гудят, — протянул мечтательно. — Хоть бы раз еще увидеть.

Лена не слышала — она смотрела на трухлявый пень в паре метров от нее и собиралась с силами, чтобы сесть, а потом встать. Смогу, смогу! — уверяла его.

Зубы сцепила и села, отдышалась, готовясь к последнему рывку, вставать начала. Голову тут же закружила, звон пошел в ушах, будто прямо здесь, в лесу звонница началась. Упала бы, не устояла, если б Леонид не поддержал.

— К своим надо, — просипела ему в грудь.

— Далеко. Сначала бы программу-минимум выполнить — хавчик и ночлег найти.

— Свои там, — отлипла от парня, в сторону правее посмотрела.

— Ты про тех, кто на аэродром налетел? Много вас? К фронту пробираетесь?

— Нас… сколько есть…

— Ладно, — понял, что спрашивать бесполезно. — Идем искать твоих товарищей. Вместе оно все веселей. А ты терпи. Первая рана всегда самая больная. Ничего, оклемаешся, молодая, здоровая. До свадьбы заживет.

Это показалось смешным: два доходяги, бредущие опираясь друг на друга, война, смерть и свадьба. Как одно с другим могло сойтись?