Солнце полуночи. Новая эра - Андрей Дашков

Истомившаяся в одиночестве Лизавета взяла ключи и отправилась вниз.

С Картафилом все, конечно же, было в порядке. Он метался по камере, выставив перед собой руки, уклонялся от невидимой опасности, подпрыгивал, пятился, приседал, а однажды даже украдкой помочился. Время от времени он сгибал указательный палец, криво ухмылялся и произносил: «Маст дай!»

Когда Лизавета увидела у него на лбу транслятор, небрежно прилепленный скотчем, а на столе — початую упаковку «тревеллера», все стало ясно. Ей пришлось ждать довольно долго, пока Картафил прошел очередной уровень и вырубился, чтобы хлебнуть воды.

Заметив дьяконицу, он прилип к ней взглядом (она тешила себя иллюзией, что это был чисто мужской интерес) и спросил с надеждой:

— Пришел человек с крестом?

Лизавете стало не по себе — впрочем, как всегда, когда она оказывалась наедине с психом. Единственным способом сохранить достоинство было унизить проклятого бродягу.

— Он был здесь, — ответила она, выдавив из себя улыбку. — Ты опять проспал, идиот.

Картафил засмеялся. Это был плохой смех — смех человека, который знал, что когда-нибудь неминуемо окажется по другую сторону решетки…

— Нравится? — спросила Лизавета, имея в виду новый «тревеллер».

— Дерьмо, — отрезал Картафил. — Детский лепет. Подойди ближе, детка… Хочешь услышать сказочку о гладиаторских боях, травлях, критском лабиринте?..

Она отшатнулась, внезапно обнаружив, что стоит в полуметре от решетки. Узнику оставалось только протянуть руки, чтобы сделать в ее черепе пару параллельных вмятин.

У нее похолодело в желудке. Самсон был прав — она слишком легко поддается влиянию…

Древние золотистые глаза Картафила загадочно мерцали. Они сулили ей скорую смерть, обещая это с уверенностью, которую невозможно опровергнуть.

Лязг отпираемых входных люков вернул ее к жизни и заставил сердце учащенно биться. Похоже, у этого чувства было название. В какие только норы не заносит случайным ветром семена любви!.. Она бросилась наверх и оказалась в коридоре к тому моменту, когда дьякон появился на пороге.

Он привычно обнял ее и поцеловал в губы. Из его глотки на нее дохнуло подвальным холодом. Неземной свежестью. И дело было явно не в успехах производителей жевательной резинки. Больше смахивало на то, что у дьякона в легких появился морозильник. Ощущение потустороннего сквозняка оказалось не из приятных. Но умереть Лизавете предстояло не от простуды.

…В тот день Самсон вел себя как обычно. Ни малейших отклонений от нормы. Сказал, что был в отдаленном приходе, и лег отдохнуть. Он спал на правом боку. Во всяком случае, у него был вид спящего человека. К вечеру, склонившись над ним, Лизавета увидела то, что впервые заставило ее испытать брезгливость.

Вначале она приняла ЭТО за вату. Дыхание дьякона было чрезвычайно слабым. Ни одна нить не колебалась. Потом дьяконица поняла, чем является «вата» на самом деле. Паук, живший в щели между потолком и стеной, заплел паутиной левое ухо и ноздри ее мужа.

Охотнику сразу же не понравилось это место. Глубокая, темная, противоестественно тесная нора. Многослойный железобетонный экран ослаблял эманации Ангела в несколько тысяч раз, и глюк ощущал дискомфорт, которому не было названия. Впервые он оказался полностью предоставленным самому себе. Он мог провести сотни лет под землей в пассивном состоянии (подобные ему когда-то были погребены в древних пирамидах и курганах на гораздо более длительные сроки), но сейчас он переживал период сверхактивности.

Ему не нравилась самка дьякона, назойливо следившая за каждым его шагом и заподозрившая что-то неладное. На этот раз животный инстинкт оказал ей плохую услугу. Охотнику не нравился и детеныш дьякона, путавшийся под ногами и жаждавший внимания. У этого инстинкт самосохранения был недоразвит. В конце концов глюк запер его. Он запер бы и самку, но та просто не поместилась бы в маленькой холодной комнате. Поэтому он ограничился тем, что изменил ее метаболизм.

Он не стал «переселять» ее быстро — это противоречило бы выбранной для нее роли. Семь дней. Он дал ей семь дней и считал, что этого более чем достаточно.

Кстати, об инстинктах. Что заставляло двуногих тварей прятаться в пещерах под землей — инстинкт или проблески эволюционирующего разума? Ответ был не слишком важен. Если охотник не ошибался, он уже растревожил здешний гадючник. Темный Ангел получит то, чего хотел: массовый психоз.

Дьявольская механика… Крайняя неустойчивость каждой отдельной детали означала безостановочное движение и вечную неподвижность целого — как вращение шестеренок внутри статичного корпуса часов. Стрелки скользили по циферблату, отсчитывая время, оставшееся до конца ИХ света.

Как только за дьяконом захлопнулся входной люк бомбоубежища, существо, которое еще совсем недавно было дьяконицей Лизаветой, двинулось к двухкамерному холодильнику «норд», возвышавшемуся в двенадцати метрах от него белой башней. Оно плохо слышало из-за постоянного гула в голове, но зато ощущало вибрацию. Ему хотелось хоть немного остыть. Температура его тела превышала сорок градусов, и это продолжалось третий день.

Попытка дьяконицы добраться до райских льдов была нелепа и почти безнадежна. Она плохо соображала, а двигалась еще хуже. Ноги почти не сгибались, и Лизавета с трудом могла повернуть голову.

И все же она шла к ледяной башне. По пути она искала кого-то — маленькое существо, которое было ее ребенком. Она давно его не видела, но он находился где-то здесь, в убежище. Возможно, прятался. Он выбрал не самое подходящее время для игры в прятки, однако дети часто бывают глупыми и жестокими. Невыносимо глупыми, прости Господи!..

Куда подевались все остальные люди? Двадцать, нет — тридцать человек. Это даже больше, чем пальцев на обеих руках… Наверное, ровный гул поглощал голоса, если те и звучали где-то рядом…

Лизавета порезалась о валявшийся на полу осколок зеркала. Ее измененная нервная система слабо отреагировала на боль. Она тщетно всматривалась в свое отражение. Ее правый глаз почти не видел, а левый пытался отыскать то, за что можно было бы зацепиться. Цветные пятна…

Слишком далеко… Слишком далеко для наводки на резкость. Чтобы увидеть свою голову, нужно нагнуться, а для этого — перераспределить вес тела. Труд совершенно непосильный и несоизмеримый с результатом… Она двинулась дальше.

Через десять минут ледяная башня, в которой Лизавета хотела найти облегчение, приблизилась на один световой год.

Прошло четверо суток с тех пор, как его посетила та безмозглая похотливая наседка (Картафил умел разглядеть похоть, зацементированную и погребенную в толстом слое религиозного фанатизма, обывательской трусости и мнимой супружеской верности), когда на лестнице наконец раздались шаги человека.

Картафил очень ослабел. Чувство голода уже исчезло. Он решил было, что маньяк дьякон снова хочет уморить его — на этот раз самым банальным способом…

Все чаще его охватывала эйфория. Безразличие ко всему… Летаргическое оцепенение… Он становился бесплотной птицей, парившей в мерцающем тумане… Нескончаемый полет вдоль темной аллеи… Недоступные сады шумели на берегу моря…

Шаги вернули его к действительности. Твердая, мужская походка. Кто бы это ни был, он не спешил, но и не прогуливался без цели. Похоже, время оставалось на земле самым дешевым товаром.

Шаги приближались. Очередной придурок появился по ту сторону решетки, чтобы полюбоваться на узника, воскресшего снова. Ни один из посетителей не осознавал, что сам заперт в тюрьме, отбывая пожизненное заключение. То была незыблемая тюрьма сознания. Едва ли у кого-нибудь оставались шансы сбежать. Кроме…

Картафил повернул голову.

Его не могла обмануть оболочка. Внешность не имела никакого значения. Он сразу узнал человека с крестом. В том, что тот принял облик дьякона, Картафил усмотрел оригинальный черный юмор, жизненно необходимый в дни второго пришествия.

Это придало ему сил. Он встал с кровати и, шатаясь, подошел к решетке. Потом медленно опустился на колени. Надо было дать знак верности и на всякий случай изобразить раскаяние.

…Именно таким полагалось быть взгляду, который он выдержал не мигая, — взгляду, не выражавшему ни одобрения, ни осуждения, не радостному и не печальному. Прикосновение пустоты. Это был взгляд без сопутствующих качеств, без малейших оттенков эмоций. Вовсе не распахнутые двери в вечность. Картафил уже побывал там, и ему не очень понравилось. Вечность показалась утомительной, как ночь, проведенная в зале ожидания на вокзале, с которого уже не отправляются поезда.

— Повеселимся напоследок? — спросил гость ОТТУДА, приглашая его на свою очередную вечеринку.