Солнце полуночи. Новая эра - Андрей Дашков

Единственное отличие «Одинокого всадника» от сотен подобных заведений состояло в том, что это было невероятно спокойное место. За четыре года — ни одного налета, ни одной полицейской облавы (хотя Христиан наблюдал немало любопытного). Феноменально… Первое время ночной портье ни на минуту не смыкал глаз, старался пореже отводить их от двери и почти не вынимал правую руку из кармана, в котором лежал его допотопный «наган» времен Первой мировой. Позже до него дошло, что к концу жизни он случайно обзавелся высокими покровителями. И он расслабился — настолько, что позволял себе слушать ночную станцию, передававшую музыку его юности…

Баллада закончилась; раздался дребезжащий голос ведущего ночной программы. Тот был местной знаменитостью, почти культовой фигурой — человек, в свое время скрывавшийся от всесильного КГБ под псевдонимом Морковная Корова. Христиан знал его лично, хотя и был на двадцать пять лет моложе.

Морковной Корове недавно стукнуло сто; от гривы длинных волос на голове остался жиденький хвост, зато седая борода до живота и неизменная трубка в зубах, набитая турецким табаком, по-прежнему были заметны издалека. Несмотря на почтенный возраст и слабеющие ножки, великий старец рок-н-ролла без охраны совершал почти ежедневные прогулки от радиоцентра до клуба, носящего его имя, с веселым спокойствием дервиша принимая все плохое и хорошее, что случалось по пути. Кстати, плохое случалось гораздо чаще, но Морковная Корова не терял равновесия.

Сейчас он доверительно сообщил ночному портье, что луна идет на убыль, силы тают, творческая потенция снижается. Черт возьми, как это верно подмечено, Ватсон! Сил у Раковского осталось ровно столько, чтобы дошаркать до туалета при следующем болезненном позыве, ну а о потенции и говорить нечего. Столетний монстр решил поднять настроение всем страдающим от идеальной бессонницы кинксовской «Ты меня достала» в оригинальном исполнении. В те дни немногие уцелевшие после Великой депрессии старички находили особый кайф в потрескивании виниловой пластинки. Христиан Раковский принадлежал к их числу…

Видимо, он увлекся. Может быть, он на время закрыл глаза. Более чем вероятно, что и со слухом в его возрасте возникают кое-какие проблемы. Во всяком случае, он заметил человека в армейской плащ-палатке, наброшенной поверх дорогого вечернего костюма, только тогда, когда тот уже находился в двух шагах от стойки.

Ночной портье невольно вздрогнул и бросил взгляд на дверь. Сквозь узкие окна, расположенные под самым перекрытием, просачивался утренний свет. Дверь была на месте, колокол, возвещавший о появлении гостей, тоже.

На мгновение Христиану стало нехорошо. С большим опозданием его лицо обдало порывом сырого и прохладного ночного воздуха. Резкая боль вспыхнула в паху, напоминая о необходимости каждые два часа возвращаться из страны старческих грез и сожалений в прозаическую реальность — к алтарю из белого фарфора…

Человек в плащ-палатке опустил капюшон. Ночной портье улыбнулся. Это было частью его работы. Необходимым условием. Он умел профессионально улыбаться, когда кошки скребут на душе. Он безукоризненно улыбался клиентам во время дежурства в день похорон своей матери… Сейчас он поймал себя на том, что впервые за много лет улыбается с искренним облегчением. Итак, к букету его старческих недугов можно было добавить расшатанные нервишки.

Раковский знал этого постояльца в лицо. В течение четырнадцати месяцев тот снимал триста шестнадцатый номер. Одноместный люкс. (По понятиям портье, это стоило целое состояние. Но у него были весьма скромные понятия.) В журнале вместо фамилии стояла неразборчивая закорючка, похожая на крест с приделанным снизу рыболовным крючком. Человек всегда приходил один и ни разу не задерживался в номере дольше, чем на два-три часа. Раковский привык видеть ячейку с табличкой «316» пустой. Ни писем, ни бандеролей — ничего.

Христиан был опытным портье и понимал ситуацию. Он приучился не задавать дурацких вопросов даже самому себе. Он хотел, чтобы все оставалось по-прежнему: размеренная жизнь, спокойные дежурства, звенящая тишина по ночам, пустые коридоры «Одинокого всадника» и Морковная Корова в эфире со своей музыкой мертвых — ненавязчивым напоминанием о золотых денечках молодости, канувших в ненасытную глотку прошлого…

Обезображенное шрамами лицо постояльца всегда было трупно-бледным — вне зависимости от сезона и погоды. В тусклом сиянии лампы дневного света оно соперничало в белизне с воротником сорочки, который казался острым как бритва. Седые волосы напоминали тончайшие сосульки, смерзшиеся на ледяном ветру.

Раковский считал себя неплохим физиономистом, однако этот человек ставил его в тупик. Он был неразрешимой загадкой. Шифром, к которому нет ключа.

Очень часто постоялец имел при себе футляр от скрипки (в наше-то время!), только вряд ли он зарабатывал на жизнь тем, что возил смычком по струнам… При портье он ни разу не произнес ни звука.

Человек, одетый как банковский клерк (менеджер? дирижер симфонического оркестра? проповедник? торговец роскошными гробами?), протянул руку. Христиан избегал на нее смотреть. Он знал, что увидит, если опустит глаза: ожоговые шрамы, пятна сведенных наколок, а на трех пальцах — следы вырванных ногтей. Бр-р-р! Бедняга. Интересно, есть ли у него язык и тот предмет, который позволяет мочиться стоя и не прикасаться ляжками к белому фарфоровому алтарю?

Вежливо улыбаясь, Христиан вручил ему ключ от номера. Человек не глядя сжал пальцы. Мало у кого был такой отсутствующий взгляд. Постоялец смотрел на портье и одновременно — сквозь него. Раковский испытал совершенно иррациональное чувство, будто не только он сам, но и стена позади него внезапно исчезла. Этот взгляд мог кого угодно заставить усомниться в том, что его принимают всерьез. Однако у ночного портье не было амбиций. Он и не хотел, чтобы его принимали всерьез, особенно — опасные люди. Он хотел лишь одного — чтобы странный клиент поскорее убрался из холла.

Тот направился к пассажирскому лифту, бросив внимательный взгляд на аквариум с рыбками, сонно парившими в зеленоватой мгле. Портье смотрел ему вслед, а когда лифт тронулся — на стрелку указателя, ползущую вдоль цифр, которые обозначали этажи. Раковский очень надеялся, что сменится до того, как бледнолицый вернется.

Стрелка замерла против цифры «3».

Глюк вошел в триста шестнадцатый номер, закрыл за собой дверь и сбросил пятнистую шкуру. Логово убитого (спасенного!) им двуногого животного оказалось обставленным стандартной гостиничной мебелью без малейшего намека на индивидуальность. Дьякону здесь принадлежала только одежда, висевшая в шкафу, и портативный компьютер, запертый в секретере. Это была всего лишь перевалочная база. Промежуточная станция. Пункт связи. Что-то в этом роде.

Прекрасно. Охотник был готов сыграть с НИМИ в их скучную игру и даже стать приманкой — на некоторое время. Он порылся в памяти дьякона и нашел соответствующую идиому. Это называлось «ловить на живца».

…Несмотря на отсутствие напряжения, экран телевизора начал мерцать, когда он приблизился к нему на расстояние пяти шагов. Несколько минут глюк наблюдал за чередующимися вспышками люминофора, застыв посреди комнаты. Темный Ангел крутил для него «кино».

Это было потрясающее откровение. По экрану плыли цветные полосы, похожие на раскрашенные безумным ребенком-дальтоником штриховые коды. Передача была исполнена глубочайшего, сакрального смысла. Если бы глюк существовал не в единственном экземпляре, он, пожалуй, счел бы необходимым скопировать сообщение для себе подобных. Причем он сделал бы это совсем не так, как принято у приверженцев варварских культов. Он имел возможность сравнивать — примитивная копия в металлическом переплете по-прежнему лежала у него в кармане…

Он включил компьютер, подсоединился к сети и перевел на счет Ассоциации некоторую сумму. Он знал о правилах игры все, что знал дьякон, а дьякон называл это «оплатой страховки и взносами в пенсионный фонд». Ложная дичь оставила первый след.

После этого глюк добросовестно совершил предписанные традицией нелепые человеческие ритуалы. Он побрился бритвой «жиллетт», принял ванну с тонизирующим каштановым экстрактом и натянул на себя новые тряпки — светлый, хрустящий нижний слой и темный, шершавый верхний. Завтрак он решил отложить. Миниатюрные контейнеры, переместившиеся из карманов в область желудка, сняли все проблемы с энергоснабжением.

Глюк покинул номер, надев черный блестящий плащ — униформу священников, сделавшую его фигуру похожей на гладкую отливку из темного металла. Он вошел в роль пастыря. Ему предстояло найти, идентифицировать и уничтожить одну-единственную овцу. Это было бы совсем просто, если бы овца не затерялась в стаде, насчитывавшем более двух с половиной миллионов голов.