Ночной дозор - Сара Уотерс

– Я звонила тебе без десяти два. Ты еще работала?

Джулия ответила не сразу. Потом из прихожей крикнула:

– Без десяти два? Надо же, какая точность. Наверное, работала.

– И не помнишь, что звонил телефон?

– Видимо, я была внизу.

Хелен зашла в прихожую.

– Однако звонок Урсулы Уоринг ты услышала.

Перед зеркалом Джулия поправляла волосы.

– Не надо, Хелен, – как-то снисходительно сказала она. Потом обернулась и нахмурилась. – Что у тебя с лицом? Лоб весь красный. Иди посмотри.

Она протянула руку, но Хелен ее оттолкнула.

– Я понятия не имела, где ты шляешься! Ты что, записку не могла оставить?

– И в голову не пришло. Зачем оставлять записку, когда выходишь на ланч…

– На ланч? – вскинулась Хелен. – Значит, все-таки не на чай?

Румяные щеки Джулии еще потемнели. Опустив голову, она прошла мимо Хелен в спальню.

– Боже мой, ланч я сказала для примера!

– Я тебе не верю. – Хелен шла следом. – Думаю, ты провела с Урсулой Уоринг весь день. – Молчание. – Так?

У туалетного столика Джулия доставала из пачки сигарету. Уловив задиристость в голосе Хелен, она замерла с сигаретой у рта, потом сощурилась и гадливо тряхнула головой.

– Неужели когда-то подобное льстило? – сказала она. – Поверить не могу.

Джулия отвернулась, чиркнула спичкой и хладнокровно прикурила сигарету. Когда она снова обернулась, лицо ее изменилось – было неподвижно и казалось вырезанным из цветного мрамора или куска дерева без единого сучка. Джулия вынула изо рта сигарету и произнесла ровным, предостерегающим тоном:

– Не надо, Хелен.

– Что – не надо? – притворно изумилась Хелен. Однако часть ее съеживалась от собственных слов и бесконечно стыдилась чудища, каким себя выставляла. – Не надо – что, Джулия?

– Не начинай… Господи! Я не собираюсь здесь топтаться и все это выслушивать. – Она оттолкнула Хелен и вернулась на кухню.

Хелен пошла за ней.

– То есть не собираешься здесь топтаться, чтобы я не поймала тебя на вранье. Ужин готов, но полагаю, он тебе без надобности. Вероятно, Урсула Уоринг сводила тебя в шикарный ресторан. Где, наверное, полно типов с Би-би-си. Какое наслаждение! А мне вот пришлось отужинать в одиночестве. Стоя у чертовой плиты, не снимая фартука.

На лице Джулии вновь появилось выражение гадливости, но потом она рассмеялась:

– А почему так-то?

Хелен и сама не знала. Теперь это казалось нелепым. Если б она могла рассмеяться вместе с Джулией! Если б могла сказать: «Господи, какая же я дура!» Она казалась себе человеком, упавшим за борт. Вот Джулия курит и ставит на плиту чайник – это все равно что видеть на палубе пассажиров, которые заняты обычными делами, прогуливаются, потягивают напитки. Еще есть время вскинуть руку и крикнуть: «Помогите!» Корабль еще успеет развернуться, и ее спасут…

Но Хелен не крикнула, и через мгновенье времени не осталось совсем; корабль наддал, и она, одинокая и беспомощная, захлебывалась на серой равнине моря. Она барахталась. Бесновалась. Бешено шипела. Джулии-то хорошо. Делает, что захочет. Неужели Джулия полагает, будто ей неизвестно, что творится за ее спиной, когда она горбатится на службе… Неужели считает, что ее можно одурачить? Да едва она вошла в дом, как поняла, что Джулия с Урсулой Уоринг! Что Джулия себе вообразила?… И так далее. Раньше она отшвыривала ухмыляющуюся сволочь из коробочки. Но теперь та выскочила, и мерзкий голосок стал голосом Хелен.

С каменным выражением лица Джулия перемещалась по кухне, готовя чай.

– Нет, Хелен, – время от времени устало говорила она. – Все было не так. Не будь посмешищем.

– Все же, когда вы сговорились? – спросила Хелен.

– Господи, о чем?

– О вашей свиданке с Урсулой Уоринг!

– Свиданка! Она позвонила где-то с утра. Какое это имеет значение?

– Очевидно, имеет, раз ты вынуждена егозить и выкручиваться. Раз тебе приходится врать…

– А как иначе? – крикнула Джулия; терпение ее наконец лопнуло, и она грохнула чашкой, расплескав чай. – Потому что я знаю, что ты вот так себя и поведешь! Ты все переворачиваешь! Я у тебя всегда виновата. Господи! Я даже сама чувствую себя виноватой! – Джулия понизила голос, и в гневе памятуя о супружеской паре внизу. – Если бы всякий раз, как я встречаюсь или знакомлюсь с какой-нибудь женщиной… Боже мой! На днях позвонила Дафни Риз. Пригласила на ланч – просто на ланч! – и я отказалась, мол, очень занята. Потому что знаю, что ты вообразишь. Месяц назад было письмо от Филлис Лангдейл. О нем ты не знала, да? Пишет, как славно было бы, если б мы с тобой пришли на вечеринку к Каролине. Я хотела ответить и рассказать, какую истерику ты бы закатила в такси по дороге домой! Вот уж было бы письмецо! «Дорогая Филлис, я бы с удовольствием с тобой выпила, но дело в том, что моя подруга, как говорится, из ревнивиц. Если б ты была замужем, или чрезвычайной уродиной, или калекой, ситуация, вероятно, сложилась бы иначе. Но одинокая и даже чуть привлекательная женщина – нет, дорогая, я не могу так рисковать! Не имеет значения, если девушка натуралка; видимо, я настолько неотразима, что даже если она не безудержная лесбиянка, когда садится со мной за коктейль, непременно ею станет, едва допьет свой стакан!»

– Заткнись! – крикнула Хелен. – Пытаешься сделать из меня идиотку? Я не идиотка! Знаю, что ты из себя представляешь, какая ты! Видела тебя с женщинами…

– Думаешь, меня интересуют другие женщины? – засмеялась Джулия. – Если бы!

– Что ты хочешь сказать? – уставилась на нее Хелен.

Джулия отвернулась.

– Ничего. Ничего, Хелен. Просто меня всегда удивляло, что тебя так… заклинило на траханье. Из-за чего сыр-бор? Это что… не знаю… вроде католицизма? Во всех видишь католиков, если сама исповедуешь эту веру?

Она посмотрела Хелен в глаза и снова отвернулась. Постояли молча.

– Иди ты в жопу! – Хелен развернулась и пошла вниз в гостиную.

Она сказала это тихо и шла спокойно, но клокотавшая в ней ярость испугала ее саму. Сидеть, не двигаться она не могла. Допила оставшийся джин и снова наполнила стакан. Закурила, но почти сразу погасила сигарету. Встала к камину, ее трясло; она боялась, что в любую секунду может с визгом заметаться по дому, сбрасывать с полок книги, рвать диванные подушки. Наверное, сейчас она бы запросто выдрала себе волосы. Подсунь кто-нибудь нож, зарезала бы себя.

Вскоре Хелен услышала, как Джулия прошла к себе в кабинет и закрыла дверь. Потом наступила тишина. Что она там делает? Зачем понадобилось закрывать дверь? Наверное, звонит по телефону… От размышлений уверенность только крепла. Точно, звонит Урсуле Уоринг – жалуется, смеется, уславливается о новой встрече… Какая мука – быть в неведении! Нестерпимо. С дьявольской сноровкой Хелен прокралась к лестнице и, затаив дыхание, прислушалась.

В прихожей она увидела себя в зеркале – собственное красное искаженное лицо вызвало гадливость. Жуткая мерзость. Хелен рукой загородила глаза и вернулась в гостиную. И мысли не было, чтоб подняться к Джулии.

Теперь казалось естественным, что Джулия питает к ней отвращение и хочет спрятаться; она сама так себя ненавидела, что желала бы выпрыгнуть из собственной шкуры. Хелен задыхалась, будто попала в силок. Она постояла, не зная, что с собой делать, затем прошла к окну и отдернула штору. Взглянула на улицу, палисадник, дома с облупившейся лепниной. Лживый мир, который хочет ее одурачить и позубоскалить над ней. Под руку прошли мужчина и женщина; улыбаются – видимо, знают секрет, который утратила она; как жить легко, в доверии, не опасаясь.

Хелен села и погасила лампу. Внизу из комнаты в комнату перекрикивались супруги с дочкой; девочка завела патефон и без конца гоняла одну и ту же заедавшую пластинку с детской песенкой. Сверху не доносилось ни звука; часов в десять Джулия открыла дверь и тихо спустилась в кухню. Хелен различала малейшие движения: вот походила по кухне и прошла в спальню; теперь спустилась в уборную; потом зашла в ванную – ополоснуть лицо; затем опять вернулась в спальню и выключила свет; заскрипели половицы – Джулия разделась и легла в постель. Она не попыталась заговорить с Хелен, даже не заглянула в гостиную, а Хелен ее не окликнула. Дверь в спальню притворена, но не плотно – еще с четверть часа на лестничный пролет падал свет ночника, потом исчез.

Теперь дом погрузился в полную темноту; от мрака и тишины стало еще хуже. Стоило лишь протянуть руку к выключателю лампы или тумблеру приемника, чтобы атмосфера переменилась, но сил не было; ее будто отсекли от обычных привычек и вещей. Хелен еще посидела, затем поднялась и стала расхаживать по комнате. Это показалось нарочным – точно актриса в пьесе, когда пытается изобразить безумное отчаяние. Хелен легла на пол, подтянула ноги и закрыла руками лицо; поза тоже казалась неестественной, но она лежала так минут двадцать. «Вдруг Джулия спустится и увидит меня на полу», – думала Хелен, надеясь, что вот тогда подруга поймет всю мучительность ее переживаний.