Гуль - Артём Кочеровский

Я раскусил железу. Она прыснула и разметала по ротовой полости жидкость. Противно не было. Я укусил ещё раз и проглотил всё разом. В следующую секунду я замер в ожидании изменений. Не было ли это всё напрасно? Сработало ли?

Сработало. Моя жизнь превратилась в полнейшую задницу, фактически я стал убийцей, я был обречен на то, чтобы всю оставшуюся жизнь искать пищу, рисковать и бояться, что рано или поздно проклятье возьмет надо мной контроль. Но просыпаться, мать его, снова было приятно. Я лишь отсрочил неизбежное, но избавиться от ощущения голода — многого стоило. Я словно выздоровел, избавился от боли, преследовавшей меня долгое время. Я снова дышал.

На следующий день мне позвонила мама. Она была обеспокоена, что я пропускаю слишком много занятий. Прежде я кормил её идиотскими историями: говорил, что помогаю Марку с его проектом. Он запускал сайт, а я писал алгоритмы. С моих слов получалось, что уроки я как бы пропускал, но от этого только выигрывал, тем более Марк обещал заплатить. С Марком мы помирились — он позвонил и попросил прощение. Чем он занимался, и как развивались их отношения с Демидовой, я не знал. После встречи возле клуба мы не виделись. Новые вечеринки Марк не организовывал либо же просто не звал меня. Меня это не тревожило. В первые за долгое время я стал самим собой и мог трезво думать, не отвлекаясь на постоянное влечение. И я использовал это время, чтобы решить проблемы настоящего Тимофея Кононова.

Дабы не расстраивать родителей, я вернулся в школу. Как и прежде за мной больше не замечалось прогулов, а мои оценки стремительно поползли вверх. Как оказалось, зародыши гулей обладают большим запасом энергии и выносливости. Это касалось не только физических данных, но и умственных. Нет, я не стал намного умнее, хотя определенный сдвиг в прохождении материала появился. Качественное же изменение было в количестве часов, которые я мог проводить, находясь в полном фокусе. Раньше меня едва хватало на два урока полной концентрации, а оставшиеся я работал в половину мощности. Раньше я думал, что дело в лени. Якобы мне стало не интересно и всё такое. Но сейчас я понял, что дело было в умственной выносливости. Теперь я мог провести весь день в школе, полностью концентрируясь на каждом предмете. О лени или рассеянном внимании не шло и речи. Почти по всем предметам я самостоятельно прошел программу до конца года и был бы рад сдать экзамены, не дожидаясь последнего звонка.

Москвина тоже ходила в школу, хотя в последнее время всё чаще пропускала. Мы с ней не разговаривали и никогда больше не обсуждали случившееся. Когда она несколько раз пыталась со мной заговорить, я откровенно её проигнорировал. Как-то на уроке программирования, глядя перед собой в экран, она сказал, что от меня по-другому пахнет: «Не гулем». На что я ей ответил: «Москвина, заткнись, пожалуйста!». Дня через три она пришла в школу в совершенно ужасном виде. Бледная, с черными кругами под глазами. От неё пахло гнилой рыбой, она вся тряслась и впервые за всё время не смогла решить задачу. В конце урока повернулась ко мне и едва сдерживая слезы, произнесла одними губами: «Помоги…». К следующему уроку я договорился с Владимиром Матвеевичем, — пересесть ближе к двери. Теперь Москвиной до меня было не дошептаться. Сама захотела стать гулем, потом решилась прикончить и сожрать своего одноклассника, а теперь я должен был помочь ей в совершенно больных отношениях с Игнатом, который хер пойми куда подевался ещё год назад. Спасибо, я пас.

Я возобновил пробежки. Легкий бег меня совсем не нагружал, и я бегал только ради наслаждения. Хорошенько ускорившись, за десять минут я мог пробежать километров восемь-девять. Иногда, задумавшись, я оказывался на дальнем берегу городского озера. Пляжа там не было, да и купальный сезон открывался в лучшем случае через месяц-полтора, но я купался. Из-за произошедших изменений в организме я почти не замерзал. Прохлада ощущалась только когда я оставался в воде больше, чем на двадцать минут. Это чувство было одновременно неприятным — никто не любит мерзнуть в воде — и приятным. Это чувство давало мне надежду, что изменения ещё не стали необратимыми. Что, пока что, человеческого во мне больше.

С Машей Демидовой я время от времени болтал на физкультуре. К сожалению, настоящей и открытой по отношению к себе я видел её лишь единожды — тогда в такси. И это продлилось не больше секунды. В остальное же время она оставалась холодно-приветливой, чуть улыбающейся красоткой, держащейся всегда позади. Мне растопить этот лед так и не удалось. А вот Вишневская изменилась. Или я себе нафантазировал… Одно время мне казалось, что она ищет встречи со мной, сама звонила пару раз, а потом как отрезало. Она была не прочь поболтать, спросить про Марка или по учебе, но теперь почти никогда не заводила разговор первая. Встречаясь с ней в школьных коридорах, мы ограничивались простым: «Привет». И мне это… не нравилось? Черт, да! Ощущать внимание такой девчонки, как Вишневская, было здорово. Вся школа об этом мечтала. Видимо, ей просто надоело. Она так не привыкла. Или нашелся кто-то получше. Вряд ли ей пришлось бы долго искать. Как-то я психанул и увеличил свой же рекорд прохождения полосы на пятнадцать секунд. Уже после сделанного словил себя на мысли, что хотел таким образом впечатлить Настю. Она во время моего забега вышла поговорить по телефону.

Желез было всего три. Учитывая, с каким трудом они мне достались, расходовать их я не спешил. Съел одну и решил, что буду ждать как можно дольше. Подумать об этом оказалось легче, чем сделать. Первую неделю я не ощущал голод. Во вторую появились небольшие раздражители, но ничего серьезного. Тогда я ещё подумал, что если так пойдет и дальше, то растяну каждую минимум на месяц, а то и два. Вдобавок я убеждал себя, что до первой железы я терпел совсем чудовищный голод. Тот голод изменял моё сознание, стирал куски памяти, управлял мной. Уж если я мог терпеть тот голод, то небольшое влечение и слабость — сущие пустяки. И да, и нет. Я чувствовал себя лучше, намного лучше, но нарастающий голод пугал меня. Тогда у меня не было выбора. Не было пищи. Я должен был что-то сделать, и пока это что-то не было сделано мне приходилось терпеть столько, сколько потребуется. Ситуация поменялась. Я не мог обмануть себя. Две железы. Два отвратных коричнево-красные