Путинизм. Россия и ее будущее с Западом - Уолтер Лакер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Было бы несправедливо делать церковь ответственной за мысли и действия некоторых из ее сторонников. Но здесь было нечто большее: отношение церкви к другим христианским верам определенно не было экуменическим по своему духу. Более того, она была особенно враждебной по отношению к католицизму и ненамного более доброжелательной к протестантским церквям, но только потому, что считала их менее опасными врагами. Православная церковь отказалась принять тот факт, что миллионы российских граждан принадлежали к другим религиям; она хотела монополии в этой области. В письме Борису Ельцину патриарх жаловался на псевдорелигиозные и псевдомиссионерские действия, которым вредят духовному и физическому здоровью людей, так же как стабильности и гражданской гармонии в России. Священников-реформаторов предупреждали, чтобы они четко придерживались линии, предписанной сверху. Кроме того, происходили конфликты между Московским патриархатом и Русской церковью за границей.
Трудно определить глубину и значение религиозного возрождения в постсоветской России. Согласно надежным опросам общественного мнения, только приблизительно 15 процентов считают себя атеистами. Две трети россиян считали, что религия должна играть большую роль в российской жизни. Но из них только крошечная фракция сказала, что пыталась жить согласно христианским принципам. И только 2–3 процента регулярно посещали церковные службы. Более ранние опросы также показали, что, как и в западном мире, религиозными считают себя больше женщин, нежели мужчин. Также оказалось, что у религии не было никакого существенного воздействия на позицию при голосованиях. Здесь есть много непоследовательностей и противоречивостей, но это справедливо не только по отношению к религиозным позициям. Например, хотя большинство россиян считают, что надо вставать, когда поют или слушают новый государственный гимн, только относительно немногие знают текст гимна или хотя бы первые его строки.
За последующие два десятилетия было вновь открыто много старых церквей, и были построены новые церкви; больше двадцати тысяч священников служили верующим. Все же, воздействие религии на высокообразованных людей, по-видимому, уменьшилось. В последний период Брежнева был большой интерес к религии среди молодых интеллектуалов. Но такой интерес до такой степени, что он все еще сохраняется, повернулся к учениям более экзотических верований (или суеверий), будь то предсказания Нострадамуса или теории мадам Блаватской, российской оккультистки девятнадцатого века.
Михаил Эпштейн назвал это явление 1970-х годов «минимальной» или «бедной» религией, религиозностью вне церкви, без храмов, ритуалов или доктрины. Это особенно касается молодых тогда писателей этого периода, таких как Василий Аксенов, Булат Окуджава и некоторых из их современников, или Иосифа Бродского в более поздний период. Однако такая свободно плывущая по течению религиозность мало полезна государству, поскольку в отличие от официальной религии в форме православной церкви, она не проповедует национализм или лояльность государству и его правителям.
Это приводит к вопросу о том, что именно привело к уменьшению притягательности церкви даже среди интеллигенции. Было время (чтобы дать хотя бы один пример), когда отдельные евреи и целые еврейские семьи (Рубинштейн и Пастернак, например) переходили в православие, когда Семен Франк, видный религиозный мыслитель, считал, что, если человек не принадлежит к православной церкви, он не может полностью идентифицировать себя с Россией.
Короче говоря, Русская православная церковь, кажется, не пользовалась большим успехом среди интеллигенции. Если с точки зрения церкви это, возможно, и не фатальный недостаток, то все равно это интересный феномен. Когда-то давно даже Ленин беспокоился из-за влияния церкви в среде интеллектуалов. Он был убежден, что религия, как исторический феномен и анахронизм, была несовместима с марксизмом, Но он отказался включать атеизм в партийную программу. Он был разочарован, когда после неудачи революции 1905 года некоторые видные интеллектуалы отвергли марксизм и обратились к религиозному или квазирелигиозному мышлению, вроде того, что было выражено в «Вехах», сборнике эссе с удивительным акцентом на религию. Произведения, составившие этот сборник, были написаны многими интеллектуалами, которые раньше считались «прогрессивными», даже радикальными.
Было время, когда Россия была родиной внушительной массы религиозных мыслителей, таких как Василий Розанов и Владимир Соловьев. Великие русские писатели девятнадцатого века — Гоголь, Толстой, Достоевский — все были в большой степени увлечены религией, и не всегда к удовольствию церкви, как в случае Толстого, который был отлучен от церкви. Официальной церкви нравился Соловьев из-за центральной роли соборности (подчеркивания коллективного, а не индивидуального) в его взглядах. Но церкви не нравилось в нем влияние древнегреческих философов на его взгляды и, прежде всего, его экуменизм — поиск точек соприкосновения с католицизмом, что было анафемой в глазах церкви. (Соловьев был также открытым противником антисемитизма и опубликовал манифест против того, что он считал национальным позором. Это тоже привело его к конфликту с церковью.)
Соловьев оказал большое влияние на своих современников и на последующее поколение — не столько на богословов, сколько на философов, писателей и художников. Его история о грядущем Антихристе была мощным историколитературным эссе, рассказом о захвате мира некоей азиатской силой. Его воздействие было огромно; это был вклад в любимую русскую традиционную веру в сложные и драматические заговоры.
Евреям не повезло, что касается отношения к ним православной церкви, даже на высшем уровне интеллектуальной изысканности. Георгий Флоровский, возможно, ведущий богослов между двумя мировыми войнами, был расистом и задумывался о кастрации евреев; отношение Алексея Лосева, другого столпа православного богословия, было ненамного более терпимым.
Ведущими теологическими мыслителями следующего поколения были Сергей Булгаков и Николай Бердяев. Булгаков был радикалом в своей юности, противником самодержавия и «ложного патриотизма». Он и в будущем дистанцировался от шовинизма и других реакционных представлений, даже при том, что он действительно принимал русский национализм. Но он думал о культурном, а не о политическом национализме, в отличие от шовинизма, поддерживавшегося светскими властями. Он все еще оставался подозрительным в глазах церковных властей из-за защиты определенных неправославных религиозных доктрин (софиология).
Бердяев был религиозным мыслителем, самым известным вне Русской православной церкви. Он тоже был радикалом в своей юности, был арестован и сослан на несколько лет. Бердяев верил, что у России была миссия, которую та должна выполнить. В своей «Русской идее» он вспоминал, что русская интеллигенция был опечалена тягостным, гнетущим прошлым их страны, но, все же, их никогда не оставляла вера в то, что у их страны была историческая миссия, и наступит день, когда она скажет свое слово миру. Он не уточнял, но ссылка здесь была явно на истинное христианство. Даже Петр Чаадаев, самый серьезный критик России девятнадцатого века, верил в существование скрытых сил у русских людей, сил, которые будут, в конечном
