Лунная Ведьма, Король-Паук - Марлон Джеймс

беспокоят, – говорит он ей наутро. – Только и горазды что на всякие россказни, всякую блажь о богах, чудовищах.

«Только ты ее всем и рассказывал», – говорит она молча, а вслух добавляет:

– Да мне-то что.

– Мужчины в тесном кругу все стараются друг друга перекричать. Но никто из нас не громче богов.

– Мне как-то всё равно.

– А вот я малость переживаю, – признается он и поднимает с земли ее седло. Соголон следом за ним идет к лошади. Утро в разгаре, все уже просыпаются. Кеме набрасывает седло на лошадь и собирается приладить, а Соголон противится:

– Я и сама могу.

Кеме отступает, воздевает руки, будто он в плену, и улыбается:

– Соголон. Ты знаешь, зачем ты едешь в Фасиси?

– Конечно. Быть в услужении у хозяйки. Для компании.

– Если для компании, то почему ты не рядом с ней, а в хвосте каравана?

Ее словно обдает ледяными брызгами. Соголон приоткрывает рот, но ничего не говорит. Он отвечает кивком, пряча его под капюшоном плаща.

– Прошлой ночью я не назвала дело, потому что не хочу войны в виде распрей, – говорит она.

– Девочка, война всегда с нами. А если не война, то слух о ней. Ваш король вроде бы за мир, но ваш принц?

– Я ничего не знаю ни о короле, ни о принце. Фасиси от нас далеко. Где он, а где мы?

– Теперь он ближе с каждым днем.

Он учит ее ездить верхом, чтобы лошадь под ней не взбрыкивала и не оставляла синяков на ногах. Хозяйка не ведает, чем ее юная компаньонка занимается снаружи, но рада уже тому, что, просыпаясь, не видит на себе ее пристальных глаз. Что до Соголон, то, катаясь однажды вечером впереди каравана, она теряет из виду Кеме. А когда оборачивается, то он уже рядом; подъезжает ближе и обжигает плетью ее лошадь. Та с гневным ржанием взвивается на дыбы и мчится на отрыв.

– Не вопи, только не вопи.

Чтобы не завопить, она вынуждена повторять это вслух. На скаку лошадь под ней подпрыгивает; Соголон соскальзывает, и всё это на безудержной скорости, так быстро, что земля из-под ног. Она ее сбросит, эта лошадь, сломает шею. Соголон сжимает поводья и тянет, рвет на себя, но лошадь лишь ускоряет свой безумный галоп. При прыжке через камень Соголон чувствует, что всё тело ее, взвившись, повисло в воздухе, но снова приземлилось-таки на седло. Она натягивает поводья всё туже, пока не понимает, что от этого только хуже. Каждый рывок заставляет лошадь вздрагивать, вгоняет в страх еще больше, и конца этому не видно.

«Попробуй что-нибудь еще». Соголон тянет за повод слева, крепко, но осторожно, и удерживает до тех пор, пока животное не поворачивает шею. Поворот замедляет их. «Вот так, успокой лошадь». Вскоре они переходят на рысь, и Соголон впервые может перевести дух. Мысленно она трижды отсчитывает сыпучую струйку часов, прежде чем караван догоняет ее, стоящую рядом с мирно щиплющей травинки лошадью. При виде девочки провожатый кидает своего коня в галоп и, подлетев вплотную, спрыгивает с седла.

– Соголон! Хвала богам. Я уж думал, случилось что-нибудь скверное, – говорит он, а у самого улыбка на лице неудержимо ширится. Соголон открывает рот, чтобы что-нибудь сказать, но из горла рвется лишь рычание. Размахивая руками, она бросается на него. Кеме пригибается – как раз то, чего ей надо. Он не замечает летящее к лицу девичье колено, которое лупит ровно в цель. Он падает плашмя и не двигается.

– Кеме?

Ярость Соголон развеивается как туман. Она в тревоге припадает на землю.

– Кеме, ты живой?

Он поворачивается на спину и сплевывает кровь. Красные зубы осклабились в блаженной улыбке:

– Язви тебя боги! Кто тут теперь истинный укротитель лошадей, не ты ли?

Итак, вот он, Фасиси.

Как и Малакал, это город, близость которого начинаешь ощущать при подъеме. Воздух становится разреженным и стремительно холодает. Семикрылы вновь прикрывают себе лица, а близнец обертывается в занавесь из шатра. Кеме по-прежнему в зеленом, но свой плащ меняет на одеяло, похожее на то, в котором иногда выходит госпожа Комвоно. «Само собой, белое с зеленым», – подмечает Соголон, когда он накидывает его себе на плечи. Белый, как холодное свечение гор, но с зеленым рисунком в виде торчащих из листьев початков. Еще одно одеяло Кеме бросает ей.

– Фасиси близится, – говорит он.

– Пора будить госпожу?

– Нет.

От внезапного уклона встряхивается близнец. Внутри шатра что-то падает, катится и бьется, но проверить он не удосуживается.

– Мне кажется, он уподобляется тебе, – улыбается Кеме.

– Что? Как ты…

– Не начинай все ответы со «что».

– Я спрашиваю, что ты имеешь в виду?

– В начале перехода, едва что-нибудь заслышав в шатре, он останавливал весь караван для проверки, удостовериться, что с его хозяйкой всё в порядке. Теперь она может свернуть себе шею, а он и ухом не ведет.

– Переход уж больно долгий.

– Твоя правда. Я, пока ехал, уже почувствовал себя старше.

– Тебе-то что. Доставишь нас, да и с глаз долой. Гульнешь на радостях.

Он поворачивается, глядя на нее с задумчивым укором:

– На радостях? Не думаю.

Дорога, стоит на нее въехать, принимается петлять. Уже вскоре опускается завеса тумана, но лишь когда караван проходит значительное расстояние, до Соголон доходит, что они едут сквозь облака. Дорога здесь вдвое шире каравана, а под копытами лошадей, насколько видит глаз, покрытие из тесаного камня, красноватого и такого чистого, будто по нему только что прошел дождь. Путь змеится поворотами, от одного к другому, и лишь небольшие его участки сравнительно ровные. Иногда дорога опоясывает гору, потому что иного пути нет, местами проходя по самому гребню, с крутыми уклонами в туман по обе стороны. Кое-где закраина зияет пустотой, и ничто здесь не может уберечь заблудшую повозку или испуганную лошадь от падения с кручи.

Дальше больше: за очередным поворотом дорога сужается еще сильней, и с обеих сторон отвесно вздымаются каменные стены. Соголон никогда не забиралась так далеко и не поднималась так высоко; никогда не видела гор среди еще множества изумрудных отвесных склонов, из-за дали кажущихся синеватыми. Быть может, это всё и впрямь деяния сына бога неба, из грязи создавшего холмы и долины, под которыми он сейчас лежит, изредка ворочаясь во сне?

– Это черный ход, – поясняет Кеме. – Не такой видный, зато ведет прямо к королевской ограде и сокращает время на въезд через городские ворота. – Караван близится к повороту, делающему почти полный круг, прежде чем снова выпрямиться. Через каждые пару сотен шагов сверху величаво проплывает