Верь мне и жди - Ольга Тартынская

Марина, как почувствовала, позвонила на следующий день и предложила сходить на модную выставку. Несмотря на мою подозрительность в отношении к этой женщине, я все же согласилась.

— Николай уехал? — был первый ее вопрос, когда мы встретились у метро «Парк культуры».

— Да, — односложно ответила я, и мы двинулись к выставочному залу.

— Мне показалось, он вернулся больным, — не меняя темпа, продолжила Марина.

Ее постоянный интерес к твоей персоне наводил на размышления.

— Выздоровел, — бросила я, делая вид, что любуюсь панорамой, открывающейся с Крымского моста.

— Переживаете? — Голос Марины звучал проникновенно, и это меня злило.

— О чем? — как можно беззаботнее спросила я.

— Он бросает вас постоянно, уезжает с компанией, вас не берет. А лето уже проходит…

— А вы едете куда-нибудь в отпуск? — попыталась я ее переключить.

— Полагаю съездить на юг на пару недель, в Туапсе. Хотите, вместе поедем? У меня там квартирка своя.

Я оторопела слегка и не сразу нашлась что ответить. Даже мелькнула мысль: а почему бы не съездить? Однако все же ответила отказом.

— У меня ремонт и переезд, сроки поджимают.

Выставка, которую мы пришли смотреть, меня поразила до глубины души. Выставлялись непрофессиональные художники-примитивисты. Вся соль и оригинальность затеи заключалась в том, что эти доморощенные гении переписали классические полотна. «Девочка с персиком», «Не ждали», «Боярыня Морозова» и прочие шедевры были перерисованы заново, герои одеты в другие одежды. Использовались другие цвета, иные ракурсы. Я смотрела на это торжество посредственности и удивлялась: кому и зачем это было нужно? Марина, как мне показалось, чувствовала неловкость оттого, что привела меня сюда.

— Вы уж простите, — винилась она, когда мы возвращались назад, — думала, что-нибудь стоящее, вся Москва ломится…

Мы посетовали на положение в искусстве, где тон задает посредственность. Это касается и литературы, и кино, и театра — всех видов искусств. Использование накопленного в веках, паразитизм на гениях, вторичность, третичность содержания, дешевый эпатаж в форме… Оригинальность выражается только в шокировании бедных читателей и зрителей натуралистическими картинами и темами, на которые в нормальном обществе говорить не принято. Низведение искусства до порнографии или анекдота.

Марина говорила горячо, как о наболевшем. Я подумала, не в твой ли огород камешек? Рискнула спросить:

— Скажите, а то, что делает Николай, с вашей точки зрения, это искусство?

Марина несколько смутилась:

— Ну, насколько эстраду возможно отнести к искусству…

Мне показалось, что я попала в цель. Вся пылкая речь скрипачки была направлена против тебя. Но зачем? Она прекрасно знала, что меня не переубедить.

Марина предложила посидеть в летнем кафе, и мы устроились под зонтиком на легких пластиковых стульях. Я ограничилась минералкой без газа, которая оказалась приятно холодной. На уме у меня вертелся коварный вопрос, и всеми силами я гнала его от себя. Я хотела выведать у Марины что-нибудь о женщинах, которые окружают тебя, а может, пролить свет на ее отношение к тебе.

— Скажите, Марина, — начала было я, — Коля как мужчина…

Моя собеседница оказалась весьма чуткой особой. Она хмыкнула непонятно и произнесла:

— Николай бесспорно харизматичный мужчина.

Это я знала и без нее. Ухмылка Марины мне не понравилась, и я замолчала. Зато она не молчала:

— Вас не должно это беспокоить: вы ведь вне конкуренции. Николай — публичный человек, он не может принадлежать кому-то одному. Что поделать, это законы шоу-бизнеса!

Утешила… Я понимала, что она права, но легче от этого не становилось. Да, мне следовало принять все как есть, но меня будто кто-то подзуживал: «Узнай! Узнай больше, дознайся до истины!» Казалось, если я все буду знать о твоих женщинах, мне сделается легче. Врага надо знать в лицо.

Марина с видимым сочувствием смотрела на меня, и это раздражало.

— А вам он нравится? — спросила я в лоб.

Марина опустила глаза и ответила не сразу, что еще более расшевелило мои подозрения.

— Да, он мне нравится.

Однако ответ отчего-то показался мне неубедительным. В особенности его продолжение:

— Он не может не нравиться.

Я поднялась из-за столика и направилась в сторону дома. Марина последовала за мной. Я попрощалась с ней у метро, давая понять, что провожать меня не надо. Марина стояла в недоумении и смотрела мне вслед.

Вернувшись домой, я чуть не завыла от тоски: еще целый месяц! Целый месяц без тебя, без ласковых рук твоих, печальных глаз и лукавой улыбки… Без поцелуев твоих, от которых меня уносит куда-то, без сильных объятий, без твоего трепетного дыхания…

Я не заметила, что плачу, глядя на твою фотографию. Я не могла даже отвлечься делами: начинались выходные, и на два дня Москва вымирала. Тут-то я и решилась позвонить Гошке, которого не видела и не слышала сто лет. Прости меня, любимый, прости. Мне необходимо было подтверждение, что я живу, что я желанна, что я женщина, в конце концов!

Гошка сразу узнал меня и, кажется, даже обрадовался:

— Привет, пропащая.

— Ты еще не женился? — спросила я.

— Да нет, не женился еще.

— Пора бы уж, — проворчала я.

— А что, семейные узы так сладки? — невинно поинтересовался Гошка.

Я не могла понять, знает ли он, кто мой муж.

— При чем тут сладость? — решила обидеться на всякий случай.

— Я успею, Оль. Мне пока только двадцать четыре, — уже серьезней ответил Гошка.

— Кто-нибудь есть на примете? — не знаю зачем выспрашивала я.

— Была, но неожиданно выскочила замуж.

— Что ж ты не удержал? — спросила я и поняла, что сморозила глупость.

— Как?! — В голосе его послышалась злость. — Нас разве спрашивают?

Он стал жестоким, отметила я про себя, раньше этого не было. Может, просто повзрослел?

— Ладно, прости, что побеспокоила.

— Нет-нет, сколько угодно! Всегда к вашим услугам!

— Ты все такой же паяц! — рассердилась я и бросила трубку.

Зачем позвонила? Зачем всколыхнула забытое, разбередила чужую, может быть, едва затянувшуюся рану? Я ждала, что Гошка перезвонит, как он это делал всегда. Но он не позвонил…

Стояла последняя августовская жара. Город заволокло дымной пеленой: под Шатурой опять горели леса. Москва днем становилась невыносима. Все, кто мог, выбрались за город.

Только этим природным катаклизмом можно объяснить произошедшее со мной на другой день. Любимый, я обещала писать все и честно. Слово держу, хотя это совсем не просто…

С утра все было серо: висел дым, дышать невозможно. Я была в отчаянии оттого, что нельзя открывать окна. Кондиционера нет, духота страшная, вентилятор гоняет горячий воздух по комнате, мокрые простыни не помогают. Не поехать ли с Мариной в Туапсе? Чего я сижу в раскаленной Москве, когда мой муж путешествует по экзотическим местам, а все нормальные люди сидят по дачам? Так я думала в тот день. Любимый, я была сама не своя, иначе как объяснить все случившееся?

Я сидела в унынии перед телевизором, не было сил двигаться. Я ничего не ждала, просто прозябала в хандре. Телефонный звонок вывел меня из сомнамбулизма. Я подумала, что звонит Марина, поэтому с неохотой взяла трубку. Нажав на кнопку, я услышала осторожное:

— Привет. — Это был Гошка.

— Привет, — ответила я без энтузиазма.

— Ты почему дома сидишь в выходной? Муж никуда не отпускает?

— Муж далеко, в джунглях, — ответила я раздраженно.

Мы помолчали.

— А ты почему в Москве? — спросила из вежливости.

— Работа, — вздохнул Гошка. — Погнался за длинным рублем, вот и вкалываю теперь…

— А отпуск?

— Будет, но не скоро.

Опять помолчали.

— Слушай, у меня предложение! — Гошка оживился. — Только, чур, сразу не отказываться. Подумай.

— И что за предложение?

— Едем купаться!

Я поморщилась:

— Где тут можно купаться?

— В карьере. Не знаешь? — Гошка уже горел вдохновением. — Вода чистейшая, прозрачная, и песок, песок… Это за городом, километров двадцать.

Я представила обрисованную картину и почувствовала страстное желание окунуться в эту воду.

— А на чем ехать?

— Как на чем? На мотоцикле, конечно!

— Да что ты! Я в жизни никогда не ездила на мотоцикле!

Однако Гошка уже почувствовал мою слабину и взялся уговаривать.

— Обещаю, не буду гнать. Дорога бархатной покажется!

Не знаю, что произошло со мной, мало склонной к авантюрам, но я согласилась.

— Скоро буду! — обрадованно крикнул Гошка и бросил трубку.

Жизнь сразу обрела иные очертания и цель. Я открыла шкаф, порылась в шмотках, достала светлые бриджи, давно заброшенный купальник тигровой расцветки, купленный еще в Ялте, когда ездили с девчонками. Купальник непременно надо примерить, не выросла ли из него. Кофточку-марлевку наверх и — вперед! Купальник оказался впору. Надо же, а прежде верхняя часть слегка болталась.