Дай лапу - Геннадий Абрамов

— Поймите, я не могу, — обессиленно бормотал старик. — Вы собираетесь живьем ее завалить. Со щенками. Я не могу вам этого позволить. Не могу. Хорошо бы нам с вами хотя бы иногда проявлять милосердие, молодой человек.

— Повело. Нотации читать вздумал.

— На нас внук мой смотрит. Что я ему скажу? Как мне потом в глаза ему смотреть, если я позволю собаку убить. Как вы после этого детям своим смотреть в глаза будете?

— Да никак. Как смотрел, так и буду смотреть.

— Жаль. Очень жаль.

Ердяков помолчал. Переминаясь с ноги на ногу, как-то неуверенно возразил, не глядя на старика:

— Сразу убить… Почему убить-то? Я ж ее шугануть хочу.

— Нельзя, — покачал головой старик. — Убьете.

— Пожалел. А кого пожалел?

— Живое существо.

— Она приживалка, дед. Глупая, вшивая, одна зараза от нее. Побирается да к кобелям бегает. Ей же давно на живодерку пора. А ты пожалел. Такую непутевую пожалел.

— Считайте, как хотите, — упрямо сказал старик. — А я с этого места не сойду.

— Да чего ты уперся-то рогом? — вновь вспыхнул Ердяков. — Чего? Твоя она, что ли, Дуська?

— Не имеет значения.

Какое-то время они молча, в упор смотрели друг на друга.

— Ты меня, дед, не серди, — сжав кулаки, перешел к угрозе Ердяков. — Я такой. Не посмотрю, что ты в почтенных годах и еле ходишь. Надоело мне куковать с тобой. Последний раз спрашиваю: сойдешь? По-хорошему?

— Нет.

— Крепко подумал?

— Нечего мне думать.

— Ну гляди тогда.

Брезгливым взглядом Ердяков окинул старика с головы до ног, отвернулся и зашагал к экскаватору.

Рывком поднялся в кабину и включил двигатель.

— Сейчас, — пообещал, дернув рычаг, — захромаешь отсюда.

Он с хрустом придавил днищем торчащие доски, развернул башню, в которой сидел, и стал медленно надвигать ковш прямо на старика, угрожая смять его, раздавить, согнать.

Старик уткнул палку в торчащие зубья.

Куча мусора перед ним нарастала, раздваивалась, засыпала ему брюки и обувь. Он чихнул, глотнув пыли, неловко попятился, оступился и повалился навзничь на груду обломков. Палку он выронил, шляпа с головы его слетела и покатилась, как отскочившее колесо от детской коляски.

— Вставай, дедок, — веселился Ердяков. — Не там лег, рано.

Обождав, когда старик, пыхтя и охая, подволакивая больную ногу, поднимется, Ердяков опять двинул на него ковш.

Витя, похолодев от ужаса, громко заплакал и бросил камень в экскаваторщика. Но не попал.

— Ничего, сейчас побежишь у меня. Побежишь как миленький. — Ердяков поджимал старика аккуратно, выверенно, сохраняя безопасный промежуток, сантиметров в пять, не больше. — Хана тебе, дед. Подымай лапки.

Старик, прихрамывая, медленно отступая, перешагивал осколки труб и битого кирпича. Уткнулся спиной в разбитую раму без стекол, углом выступающую из груды обшарпанных крашеных досок. Дальше отступать было некуда.

Для пущей острастки Ердяков поводил ковшом перед ним вверх-вниз.

Старик стоял, расправив плечи, не двигался и молчал. Лицо его было мертвенно-бледным. Редкие седые волосы на непокрытой голове слиплись от пота.

— Живой еще? — высунувшись из кабины, закричал Ердяков, перекрывая грохот двигателя. — Мало тебе? Могу еще.

В сапог ему ударила ледышка. Это бросил Витя.

— Я те уши-то оборву, — пригрозил мальчику издали Ердяков.

Мальчик в ответ показал экскаваторщику язык.

— Вот деда твоего завалю, будешь знать, — сказал Ердяков. — А то, ишь, храбрец. Стоит, охраняет. Эй, дедок! — позвал он. — Ну, как ты там? Доволен? Или еще маленько поднажать? А? Чего молчишь? Давай отваливай по-хорошему, пока цел. Учти, завалю! Ну? Стоять будешь?… Ну стой, стой. Сейчас достоишься у меня. Инфаркт выстоишь. Гляди.

С силой захлопнув дверцу, Ердяков снова взялся за рычаги.

Вздернув ковш, он покачал им над кучей строительного хлама, возле которой стоял старик, и, придерживая, не с маху, пристукнул вертикально торчащими зубьями сверху. Рама лопнула, перекосилась и смялась. Груда досок за спиной старика пискнула, треснула и разъехалась в стороны, подняв облако густой рыжей пыли.

Старик дернулся и шагнул вперед. Глаза его налились ненавистью. Он медленно поднял и развел в стороны согнутые в локтях руки — как крылья птицы.

— Вон как. И ручки развесил, — в азарте хохотнул Ердяков. — Как этот самый. Христос.

Поднял ковш метра на полтора и снова с грохотом его опустил.

Старика с ног до головы обсыпало какой-то трухой, комьями мерзлой глины, россыпью льдистого лежалого снега. Он чуть качнулся от толчка, но с места не сдвинулся — стоял твердо и прямо, гордо вскинув голову и раскинув руки.

Витя с криком бросился к деду.

— Не надо, деда, — кричал он и плакал. — Не надо больше. Пойдем.

Он перепрыгивал через камни и трубы, несколько раз споткнулся, упал и, подбежав, обхватил деда за талию и прижался к нему.

Гордый, непримиримый старик с распахнутыми руками и испуганный заплаканный мальчик стояли рядом под нависшей стрелой экскаватора и с гневом и страхом смотрели, как близко качается над их головами ненавистный, грязный, пугающий, дурно пахнущий ковш.

— Ишь ты, и шкет туда же, — сам с собой в кабине говорил Ердяков.

Толстая струя пыли и грязного снега взметнулась после очередного удара. У мальчика слетела с головы шапка, ему насыпалось за воротник, он согнулся и от страха закрыл руками голову.

Старик обнял его и прижал к груди.

— Нет, Витя, нет. Иди, — твердо произнес старик. — Уходи, быстрее.

— Деда, а ты? — спросил мальчик. — Я боюсь, деда. Там тоже страшно.

— Беги, беги.

— А как же ты?

— За меня не беспокойся. Он мне ничего не сделает, я это понял. Будь спокоен, иди.

Мальчик поднял с земли шапку и криво надел ее на голову.

— Ты стой, деда, ладно? — размазав по щекам слезы, сказал он.

— Ладно, Витя, ладно, — сказал старик, поправляя ему шапку и стряхивая с курточки пыль.

Мальчик понуро, часто оборачиваясь, отошел.

— То-то же, — бубнил Ердяков. — А то на пушку брать. Сейчас и тебя, дедуня, сгоним. Сгоним, куда ты денешься.

Двумя резкими ударами ковша он отвалил по куску стены справа и слева от старика. Часть крыши с грохотом обвалилась. Старика не задело, он лишь покачнулся. Теперь перед ним грудились балки, бревна, заштукатуренный, рваный, узорчато обглоданный огрызок стены.

— Не удержишься, дед. Зарою. Еще разок, и кранты.

И тут Ердяков увидел, как справа от навала мелькнуло что-то пестрое.

Долговязая остроносая Дуська, прогнув спину, ловко нырнула под пол и сейчас же вылетела обратно, неся в пасти щенка.

Ердяков весело выругался и заглушил двигатель.

Вылез из кабины, спрыгнул и заглянул под пол.

— Вот, сукина дочь, — беззлобно ругнулся он.

Закурил и неторопливо, вразвалку приблизился к старику.

— Стоишь?

— Стою, — еле слышно ответил старик.

Его волосы, плечи, локти сплошь были усеяны мелким крошевом, белесой пылью.

— Ну стой. А я обедать пошел.

— Обедать? — удивился старик.

— Мое время. Хочешь, вместе пойдем? — предложил Ердяков. И вдруг рассмеялся: — Да отлепись ты, псих! Ее уже нет там, глянь. Она умнее нас с тобой, дураков. Давно смылась.

— Как смылась?

— Ушла, убежала.

— Куда? — недоуменно водил глазами старик. — Я вам не верю. Нет, это правда?

— Правда, дедок, правда, — примирительно сказал Ердяков. — Иди домой, отдыхай. Ничья у нас вышла. Боевая ничья.

Мальчик Витя, огибая кучи мусора, прибежал к деду, и стал обстукивать ему полы пальто, стряхивая пыль.

Старик оперся рукой о его плечо.

— Витя… Он говорит, что она убежала.

— Правда, деда, правда, — сказал мальчик. — Я тоже видел. Он не врет.

— А щенки? — вздохнул старик.

— И щенков нет, деда.

— Она их всех в зубах перетаскала, — совсем мирно, радуясь, что всё так обошлось, сказал Ердяков.

— Куда?

— Кто ж ее знает, — развел руками Ердяков. — Заказала «газель» и на дачу перевезла.

Старик хмуро взглянул на экскаваторщика и отвел глаза.

— Вить, — сказал он. — Будь добр, поищи мою палку. Она где-то здесь. Если, конечно, он ее не засыпал, — сделав шаг, он покачнулся и обессилено сел на груду обломков.

— Деда, деда, — заволновался мальчик. — Не сиди, деда, пойдем. Ты устал?

— Да, милый. Есть немного.

— Вот она. Цела, — сказал Ердяков. Он вытащил из-под кирпичей палку старика, поднял шляпу его, обстучал, стряхнул пыль и подал старику.

— Это все он, он, — зло сказал мальчик.

— Помочь, что ли, папаша? — неуверенно предложил Ердяков. — А то давай, отведу.

— Спасибо, — сказал старик. — От такого человека, как вы, я, даже умирая, помощи не приму.

— Да брось ты, дед, словами кидаться, — вспыхнул Ердяков. — Ты, ей-богу, как с луны свалился. Не судья ты мне, понял? Да и чего было-то? Чего? Да ни черта не было. Из-за Дуськи, что ль? Дерьма-то? Ладно, — спокойнее сказал он, и протянул руку. — Давай, помогу. Бон ты какой бледный, аж из-под грязи видно.