Наставница королевы - Карен Харпер

— Я ношу вашего принца, а вы здесь волочитесь за кем попало! — вопила Анна. — Что ж удивляться тому, что я страдаю. Мне так вас не хватает!

Ругань. Вопли. Громоподобный голос его величества. Когда Джейн пробегала мимо нас, я поспешила вслед за ней, надеясь лишь, что она не помчится к своему проклятому братцу Тому.

В тот самый день, когда похоронили Екатерину Арагонскую, Анна (как сказал со значением ее родной дядя герцог Норфолка) «выкинула своего спасителя». Пятнадцатинедельный плод уже достаточно сформировался, чтобы можно было понять: это был мальчик. Анна винила короля за те удары, что пришлось вытерпеть ее сердцу и душе. Она горячо утверждала, что сильно переживала, когда король свалился без памяти на турнире, а ее здоровью был нанесен непоправимый удар, когда она увидела, как столь нежно любимый ею мужчина ласкает другую женщину.

Его же величество (как мне поведали Мэдж и Джоанна) ответил на это:

— Из-за вас, мадам, я потерял моего мальчика! Других сыновей от меня не ждите!

Еще леди Джоанна рассказала мне, что его величество объявил во всеуслышание: к женитьбе на Анне его принудили колдовством. В конце концов, у нее действительно была ведовская отметина — шестой пальчик на левой руке. Бог не давал им сына, и для Генриха это было достаточным доказательством того, что брак с Анной можно признать недействительным.

— Он объявил их брак недействительным? Да еще и заподозрил ее в колдовстве? — в ужасе переспросила я Джоанну. — Какие страшные, безумные обвинения!

— Мой лорд Энтони полагает, что королю не терпится отделаться от Анны, — прошептала Джоанна.

Прошло еще два месяца. Весь двор жил в страшном напряжении, и я спросила королеву, нельзя ли мне отправиться обратно в Хэтфилд — ухаживать за Елизаветой. Анна до боли сжала мне руку и, глядя куда-то мимо меня, прошептала, пока Марк Смитон в другом конце комнаты в бешеном темпе наигрывал какой-то танец:

— Пока что нет, пока нет. Я нуждаюсь в том, чтобы меня окружали верные люди.

Мне хотя бы удавалось избегать встреч с Томом Сеймуром. Король отправил Джейн в имение ее семьи — Вулф-холл в графстве Уилтшир, а Тому поручил сопровождать и охранять ее, поскольку Эдуард был нужен при дворе. «Вулф-холл[45], — подумала я. — Какое подходящее название для родового гнезда этого похотливого губошлепа, этого волка в овечьей шкуре». Но если Анна полагала, будто бы одержала победу, избавившись от присутствия Джейн, она заблуждалась. Король просто отослал свою любимую подальше от двора, чтобы уберечь от тех жутких событий, какие они с Кромвелем втайне подготавливали.

На традиционном первомайском турнире[46] в Гринвиче они подожгли заготовленную ими шутиху, и лишь тогда нам всем стало ясно, что смертельная ловушка для королевы готовилась уже давно. В тот день меня там не было: у меня началась бледная немочь, меня сильно тошнило[47].

(Размышляя обо всем этом много лет спустя, я пришла к выводу, что все вышло для меня к лучшему. С тех пор как Елизавета стала подростком, она, оставаясь наедине со мной, настойчиво расспрашивала о своей матери, и мне трудно было хоть что-то утаить. Но я не видела, как арестовали ее мать, а потому могла с чистой совестью не рассказывать ей о том ужасном дне. Что же до иных страшных событий, последовавших далее, я лгала моей милой девочке, будто меня и там не было, ибо невыносимо было рассказывать ей о тех вещах, в которые я оказалась посвящена.)

Анну арестовали на первомайском турнире и сразу же отправили на барке в Тауэр. Там ей предоставили не какую-нибудь жалкую камеру, а королевские апартаменты. Среди обвинений фигурировали колдовство, государственная измена и прелюбодеяние с четырьмя приближенными короля — да-да, он готов был без сожалений пожертвовать своими закадычными приятелями, — в том числе и с ее родным братом Джорджем, что влекло за собой также обвинение в кровосмесительстве.

У меня даже сейчас все внутри переворачивается, когда я вспоминаю обвинения, сформулированные чрезвычайно подробно: якобы Анна и Джордж вкладывали языки друг другу в рот по примеру развращенных французов и так далее, и тому подобное. Кромвель арестовал Марка Смитона и пытал его, пока тот не сознался в плотской связи с королевой. Остальные обвиняемые отрицали это до самой смерти. Поэта и сановника Томаса Уайетта тоже заключили в Тауэр, но явно только для допросов, поскольку обвинений против него так и не выдвинули. Я снова и снова вспоминала те стихи, которые он писал Анне за несколько лет до этого, и гадала, могла ли она взойти на его ложе или еще раньше на ложе Перси, однако не могла себе представить, чтобы она изменяла королю с кем-либо из обвиняемых.

Кровавые письмена на стене были явно начертаны рукой хитрого Кромвеля, но короля я винила больше, чем его. Только подумать, колдовство и ведовство! Анна вела себя неразумно и неосмотрительно, не подозревая об опасности, но я ни на мгновение не поверила ни единому слову самых тяжких обвинений. От них меня только рвало сильнее и дольше, пока я не ослабела настолько, что едва держалась на ногах.

К несчастью, Кромвель велел мне встретиться с ним в розовом саду к востоку от дворца. И там меня ожидал удар, не менее тяжкий и жестокий, чем все те, которые уже обрушились: в саду был Джон Эшли. Он держал в поводу трех коней, среди них и Брилла — огромного гнедого, на котором скакал в тот день, когда мы впервые встретились. От неожиданности я чуть не упала — пошатнулась, отступила на шаг, и шипы тут же изорвали мои юбки и плащ.

— Я не хотел вас напугать, — произнес Джон глубоким, звучным голосом, который всегда почему-то действовал на меня успокаивающе. Я так долго не слышала его, но очень хотела услышать. — Разве лорд Кромвель не сообщил вам о нашем предприятии? Вот, я привел для вас свою любимую лошадку — Джинджер, — быстро продолжил Джон и потрепал по шее рыженькую кобылку, стоявшую рядом с двумя рослыми жеребцами. — Она любимица Брилла, прошлым летом принесла ему жеребенка.

Я кивнула и выпалила:

— Я не знала, что вы здесь! — Гадая, не намекал ли он на что-нибудь, сказав, что я поеду на подруге Брилла, я старалась отцепить несколько особенно настырных шипов. — Я полагала, что после падения Болейнов вы уже не вернетесь.

Джон подошел ко мне вплотную, наклонился, помог освободить юбки и, к моему величайшему удивлению, срезал мне в подарок красную розу. Я приняла ее дрожащей рукой.

— Моему отцу стало лучше, и я не могу больше отсутствовать при дворе, — объяснил Джон. — Я возвратился из уважения к Говардам, родственникам моей матери, и для того, чтобы помочь нашей королеве, хотя теперь ясно, что ей уже ничем не поможешь. Ее будут судить в Тауэре, и Кромвель говорит, что она обречена.

— Кому и знать, как не ему, — ответила я, не в силах скрыть глубокой неприязни в голосе.

Инстинктивно я верила Джону. Я чувствовала, что он меня не выдаст. Уже две недели я была больна и совсем ослабела, но теперь, когда оказалась рядом с ним, силы стали возвращаться ко мне, по жилам побежал огонь радостного возбуждения.

— Но что это за предприятие, о котором вы говорили, отчего оно касается нас и Кромвеля?

— Ага, я слышу, здесь поминают мое имя, верно? — За нашими спинами возник человек, который, несомненно, продумал и организовал падение Анны, — человек, готовый на что угодно, если король того пожелает. — Славно, что у вас на плаще есть капюшон, — проговорил он вместо приветствия. — Надвиньте его. Я все объясню вам по дороге.

Я не пошевелилась.

— Прежде мне нужно знать, куда я еду, — отважилась произнести я.

Кромвель и Джон тоже надвинули на лица капюшоны. Легкий майский ветерок, разумеется, был совсем не таким холодным, чтобы кутаться. Джон помог Кромвелю взобраться в седло, и стареющий сановник изрек, глядя на меня с высоты:

— Я полагаю, вы, как и Эшли, сочувствуете Анне Болейн, разве нет? Мы едем, чтобы оказать ей услугу, только и всего, так что в путь. Мы не стали брать королевскую барку, на которой нас могли бы заметить. Мы направимся к мосту, проедем по нему — всего трое верховых, так что успокойтесь, Кэт, и придержите язык.

Эта поездка на весеннем ветру, когда я впервые проехала верхом на лошади по оживленному Лондонскому мосту, вспоминается мне, словно в тумане. Королева попросила о свидании со мной, и Кромвель, должно быть, заключил с ней какую-то сделку. Это все, что мне удалось узнать у него. Мне было страшно оказаться в Тауэре, проехать по подъемному мосту через ров и спешиться в том самом дворе, где три года назад Анна со своими фрейлинами так радостно ожидала предстоявшей торжественной процессии и коронации.

Когда мы оказались внутри массивных стен крепости и спешились, Кромвель переговорил с комендантом Тауэра мастером Кингстоном, мрачным человеком высокого роста, а затем пошел вперед. За ним двигалась я, а позади — Джон и комендант. Я была благодарна Джону за то, что он поддерживал меня под руку, потому что ноги у меня дрожали, и отнюдь не от долгого пребывания в седле. Мы поднялись на второй этаж, прошли через настоящий лабиринт коридоров, безлюдных, покрытых густым слоем пыли, полутемных: закрывающие входы занавеси были задернуты, на мебель были наброшены чехлы. Да, то были те самые покои, где мы с радостным волнением ожидали торжественного въезда в Лондон и коронации Анны.