Комната влюбленных - Стивен Кэрролл

Волчок сидел в трамвае и с почти физическим усилием старался отогнать прочь все эти мысли. Он направлялся к ней на работу и все никак не мог унять тревожное волнение от предстоящей встречи. До сих пор они смотрели друг на друга, освещенные огнем любви, слепящее сияние которого скрадывает любые несовершенства. Теперь им предстояло заново открыть друг друга. Через ведущую на Японское национальное радио стеклянную вертящуюся дверь Волчок прошел, будто на первое свидание. И все проведенные вместе ночи, казалось, ничего больше не значили. С первого же взгляда будет ясно, нужен он ей или нет. Волчок приготовился к худшему.

Но когда она подняла голову от работы, стремительно отложила прочь сценарий и почти побежала к нему, Волчок понял, что это она, его Момоко. Она обвила его руками, уткнулась ему в грудь. Наконец бросила взгляд в сторону студии, не подсматривает ли кто, и поцеловала его — опять его Момоко. Все было снова хорошо, веревочка порвалась, и темное облако улетело прочь, как воспоминание о страшном сне.

Все стало как в первые дни. И совершеннейшие мелочи вновь обрели свой волшебный смысл. Идти по улице за руку, переплетя пальцы с длинными пальцами Момоко, время от времени нежно сжимать ее руку, держать ее то крепко, то совсем слегка. На него вдруг обрушивался поток торопливой болтовни — опять радость, значит, она мало с кем разговаривала в его отсутствие и уж подавно не одаривала чужих мужчин благосклонными улыбками и смехом. А теперь, искоса поглядывая на него, выспрашивает, чем он занимался. Все было как прежде, только намного лучше. Все было хорошо. Они вновь обрели рай безоговорочного, ничем не омраченного доверия. Даже молчание звучало теперь как обнадеживающее заверение.

Они свернули за угол и, не доходя до трамвайной остановки, замедлили шаг у фруктовой лавки. Еще неделю назад ее здесь не было, иначе они бы ее непременно заметили. Она возникла на пустом месте, словно сама собой. Впрочем, настоящее чудо было в другом: перед лавкой были выставлены свежие, только что срезанные цветы. Не более полудюжины ведер, но и этого хватало, чтобы весь тротуар вспыхнул красно-желтым пламенем. Город оживал. Они залюбовались цветами, а когда из глубины лавки вдруг неслышно появилась немолодая хрупкая хозяйка, Момоко поклонилась и осторожно вынула из ведра красную розу. Ей подумалось, что лавочка открылась здесь очень кстати. Ведь город нуждался в цветах не меньше, чем в рисе, — конечно, люди будут покупать их, чтобы принести свет в дома.

Низко стоявшее солнце залило расчищенный бульдозерами пустырь, и мутные лужи вдруг зазолотились под его косыми лучами. Момоко помахала розой прямо у Волчка под носом, но тот только и мог, что завороженно смотреть на нее.

— Замри!

Она замерла.

Такая дерзость — смотреть ей прямо в глаза. И все-таки он посмотрел. Непонятно, какого они цвета, синие или зеленые. В конце концов он решил, что они сине-зеленые. Он такого цвета нигде больше не видел, его и не найти больше нигде, только в глазах Момоко. Поразительное ощущение. Чем дольше он смотрел, тем глубже его затягивало. Волчок вспомнил те времена, когда он почти совсем не знал ее и мог лишь поглядывать на нее украдкой, исподтишка. Как ему хотелось тогда потеряться в ее глазах. А теперь он мог это сделать. Она была одновременно такой родной и такой незнакомой, так взволнованна и так бестрепетна. В том, как он смотрел на нее, неотрывно и долго, была и нежность, и непристойность, это было и подтверждение его бесконечной любви, и надругательство над этой любовью. Он еще долго смотрел на нее по праву сокровенной близости, со спокойной уверенностью любовника и одновременно с бесстыдством докучливою чужака. И Момоко не отводила глаз, смотрела открыто и без смущения и лишь время от времени вспоминала о том, что вокруг ходят люди и они с Волчком являют собой достаточно странную картину.

Момоко вновь взяла его руку, и они пошли дальше сквозь толпу, мимо расчищенных пустырей, обугленных зданий, успевших зарасти травой и цветами, — пошли к трамвайной остановке.

Комната Момоко вновь стала их святилищем. Они лежали на футоне и тихонько беседовали, сверху на них лился приглушенный свет лампы, и только случайные гудки автомобилей напоминали о том, что за стенами комнаты тоже существует мир. На полу стояли две тарелки с остатками привезенной Волчком консервированной ветчины. Они уже выпили последнее саке из того самого лакированного кувшинчика, что привлек внимание Волчка в их первый вечер. Казалось, что с той поры прошла целая вечность, да и сам он стал совсем другим. Оглядываясь на те времена, Волчок видел малого ребенка, а не взрослого мужчину, которым он вроде как уже был два месяца назад.

Они никогда больше не вспоминали о глупом недоразумении, которое чуть не стало для них роковым. Не то чтобы они напрочь о нем забыли, просто решили, что всякое бывает. Ну, случилось. Теперь это позади. Момоко опять смотрела на него сияющими глазами влюбленной женщины. Она призналась, что в первые недели их романа с ней произошло нечто удивительное: она будто стала вся просвечивать, кожа обрела какую-то особую прозрачность и глаза стали ясными и заблестели, как никогда прежде. Конечно, окружающие прекрасно понимали, в чем дело, — ведь причина была черным но белому написана у нее на лице. Сейчас в ее глазах снова читалось то же самое, и Волчок снова ничего не боялся. Сорвавшийся с цепи демон больше не метался в его голове — его будто вытряхнули оттуда, как осадок из кувшинчика для саке.

Интересно, почему никому не пришло в голову написать о счастье, думал Волчок, быстро шагая к Момоко по людной улице. Наверное, потому, что счастливые люди слишком заняты своим счастьем. Им жалко времени на размышления вроде: ах, если бы быть тем-то или там-то, они не оглядываются назад и не заглядывают в будущее, они просто проживают каждое мгновение настоящего. К тому же чужое счастье в лучшем случае кажется скучным, а в худшем — служит горьким напоминанием о том, что оно, в принципе, бывает на свете.

Волчок старался поскорее пробраться сквозь наводнившую тротуар толпу. Сосредоточенно глядя под ноги, он вспоминал, как в кругу его кембриджских приятелей было принято иронизировать по поводу счастья. Интересно, а был ли кто-нибудь из них действительно счастлив? Волчку вдруг подумалось, что невелика наука — с презрением отвергать чужое счастье. Когда он наконец поднял глаза, Момоко уже выходила ему навстречу из дверей радиоцентра. Подкрадывались сумерки, низкие облака зубчато громоздились на линии горизонта. На ее губах играла все та же улыбка, в походке была все та же радостная стремительность. Совсем как у него. А теперь вся ночь впереди. Волчок ждал этого момента весь день и знал, что с его наступлением окончательно утратит привычное чувство времени. Надо постоянно помнить о важности момента, не то ночь закончится прежде, чем он успеет как следует насладиться ею.