Комната влюбленных - Стивен Кэрролл

Смеркалось. Капитан Босуэлл обсуждал с солдатами события последнего футбольного сезона и время от времени прикладывался к фляжке.

— «Медведи», — заявил он касательно грядущей игры. Солдат не соглашался. Он болел за «Кливлендских баранов». — Нет, «Медведи», — упорствовал Босуэлл, — это их год[12].

Он передал фляжку Волчку. Тот, тоже отхлебнув, подумал про себя, что все любезные его сердцу ассоциации с фамилией Босуэлла как-то сошли на нет.

Они проспали ночь, завернувшись в шинели вместо одеял, а наутро прибыли в Сендай, морской порт к северу от Токио. Бомбежки разрушили часть старого города, но ко времени их приезда об ужасах войны непосредственно свидетельствовали лишь два затонувших в порту грузовых судна. Снегопад прекратился, но с Японского моря дул холодный ветер.

На этот раз они не собирались обыскивать очередную школу, библиотеку или железнодорожную станцию. У них было особое задание: предстояло допросить самое богатое семейство в префектуре. Это были не просто крупнейшие землевладельцы в стране, в их полной власти находились и тысячи работавших на этой земле людей. В голове Волчка всплывали обрывки школьных знаний о трехпольной системе земледелия. Надо в ближайшие несколько лет искоренить все эти пережитки средневекового прошлого, — может, тогда и от этой войны будет хоть какой-то прок. Здесь был особый мир, все еще погруженный в темные века, но скоро и тут настанут новые времена. Волчок трясся в армейском джипе, вооруженный, как и его спутники, пистолетом и автоматической винтовкой. И чем ближе они подъезжали к поместью, тем тверже Волчок верил в возложенную на него миссию.

Во дворе их поджидала верхушка семейного клана: отец и два сына. Один из них напомнил Волчку управляющего в лондонском отделении его банка: сухопарый, сутулый и хмурый человек. Отец, в очках и с лысиной, походил на адмирала Того[13]. Капитану Босуэллу были нужны сведения о владениях и коммерческих делах семьи. Был у него и другой интерес: в одном из принадлежащих семье складов могло быть спрятано огромное количество золота.

Они вошли в дом, и Босуэлл сразу же рявкнул, что бы все расселись за большим столом. Волчок автоматически перевел команды таким же резким тоном.

Младший сын в общих чертах обрисовал размеры имущества и земельных владений семьи. Военные недоверчиво переглянулись. Осмотр начался прямо с утра и шел с многочисленными проволочками. Волчок переводил вопросы и частенько сам повышал голос в пандан гневным выпадам Босуэлла. Все это время японцы сидели с совершенно невозмутимым видом. Они подолгу медлили с ответом, так что Волчку приходилось повторять вопросы по два, а то и три раза. Прежде чем дать ответ, они обычно негромко совещались.

— Хватит шептаться! — гаркнул в одни из таких моментов Босуэлл.

Волчок перевел соответствующим образом и даже стукнул кулаком по столу для пущей выразительности.

А японцы просто посмотрели на него. Их даже не особенно заинтересовал произведенный им грохот — досадный, но мало относящийся к делу шум. Волчок нахмурился. Они хитрят. Приветствовали их поклонами, улыбались и кивали при знакомстве, но с лиц не сходило все то же сухое выражение. Они попросту не признавали ни присутствия военных, ни возложенной на них власти, так же как не признавали самого факта оккупации. Они превращали допрос в игру и снисходили до ответа только после долгих презрительных пауз.

Сила была то на одной, то на другой стороне, как будто в этой комнате продолжали вести войну, только на менее приземленном, уже интеллектуальном уровне, как будто не было поражения и не прозвучал призыв императора стерпеть нестерпимое.

Потом отец произнес небольшую речь, в которой пытался защитить имущество семьи. Босуэлл обернулся к Волчку в ожидании перевода.

— Он просит вас понять, что они любят своих арендаторов и никогда их не обидят. Они живут с ними бок о бок на протяжении многих поколений. Помогают им в неурожай, любят их, как родных детей, а те отвечают им взаимностью.

Босуэлл смерил отца откровенно презрительным взглядом и готов был высказать ему все, что о нем думает. Манеры и осанка старика несли печать того самого средневекового высокомерия, из-за которого, по убеждению капитана Босуэлла, и заварилась вся эта каша. Но и конце концов Босуэлл всего лишь проворчал что-то нечленораздельное, будто желая показать, что иного ответа старик и не заслуживает. Ведь торжествующему победителю больше пристало одним презрительным хмыканьем сокрушить старый режим, со всеми его пороками и предрассудками.

Капитан Босуэлл и два его солдата перерыли все склады, но ничего не нашли. Волчку подумалось, что с этим рейдом все получилось так же, как и со всеми предыдущими. Они завалили его из-за спешки, из-за того, что толком не разобрались в ситуации.

Потом Волчок перевел приказ капитана Босуэлла о продаже семейных владений в соответствии с декретом о земельной реформе. Японцы кивнули с таким видом, как будто у них на такой случай был заготовлен собственный план — продать участки каким-нибудь мертвым душам. На прощание они поклонились и стояли согнувшись, пока американский джип не скрылся за углом.

Волчок вернулся в Токио с твердым намерением все исправить. Всю поездку он не мог избавиться от чувства, что Момоко от него ускользает. Он представлял, как она ходит на работу, на вечеринки, на посиделки, как она болтает с другими мужчинами, весело смеется, как свободно и щедро раздает им свои улыбки… У него перед глазами стояли все эти обходительные хлыщи, которые смешили ее — которые умели рассмешить любую женщину. Многие годы одиноких наблюдений научили Волчка одному: все начинается со смеха, и теперь сама мысль о смехе сделалась для него ненавистной. Во всех своих поездках он не находил ничего забавного, а те, кто придерживался иного мнения, казались ему подозрительными, чудилось, все они на стороне Момоко.

Волчок ехал домой и чувствовал, как весь отяжелел от гнетущих мыслей, совсем как деревья за окном — от дождевой влаги. «Конечно, такой я ей не нужен, но что делать…» — сокрушался он и еще глубже проникался сознанием своего несчастья. Конечно, каждый день без Волчка был исполнен для нее неомраченной свободы. Свободы от него. И вот он возвращался, окутанный черным облаком своей несчастной любви, и знал, что в его присутствии померкнет и солнце в небе, и блеск в глазах Момоко, и искры веселья за столом. Ну разумеется, он будет им всем в тягость. Будет все понимать и ничего не сможет поделать, так и станет таскаться повсюду с жалким видом, а черное облако несчастной любви будет таскаться за ним, как воздушный шар на веревочке. Он ее утомит. Надоест ей. Или уже надоел. Кто знает, может быть, недалек тот день, когда взгляд ее скажет, что она думает о другом.