Пути России. Народничество и популизм. Том XXVI - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если посмотреть с этой точки зрения, то насколько правомерно говорить, что в России наличествует популистский режим? Или, наоборот, может быть, не режим, а какие-то другие популистские политики, течения или силы?
И тут, мне кажется, именно в России наблюдается очень интересная и неожиданная ситуация: российский режим абсолютно не популистский – и наоборот, несистемная российская оппозиция обречена быть абсолютно популистской по всем этим признакам. Потому что нельзя сказать, что наш режим претендует на какой-то антиэлитизм, на какую-то антиэлитистскую идеологию, – он воспринимается всеми как достаточно сословный, продвигающий некоторую идею сословности. И наоборот: именно поэтому критика со стороны несистемной оппозиции часто выглядит как критика абсолютно антиэлитистская, с такими «популистскими» оттенками (например, когда начинают смотреть, у кого из чиновников и депутатов дети учатся в Швейцарии и т. п.). При этом важно отметить, что нынешняя политическая элита РФ – относительно глобалистская, а обычно именно глобалистская элита бывает в первую очередь объектом критики популистов.
Что касается социалистической темы «отнять и поделить» – понятно, что в общественном сознании российский режим занимается в основном тем, что «режет» социальную сферу, «оптимизирует», сокращает. Тут хорошей иллюстрацией может послужить недавняя всем известная дискуссия про пенсионную реформу – про которую, вспомним, как раз и шли разговоры, что критикуют ее якобы популисты, а все люди, которые понимают, как работает экономика, якобы понимают, считают, что она неизбежна и т. п.
Что касается националистической популистской (то есть ксенофобской) части, то понятно, что режим у нас (тут можно, конечно, долго рассматривать детали) формально повышенно лоялен к национальным меньшинствам и повышенно лоялен к иммиграции (например, из стран бывшего Советского Союза). Понятно, что наша ситуация, например, в случае критикуемого как раз оппозицией безвизового режима со странами Средней Азии – это, примерно, как если бы был безвизовый режим у Франции и Алжира. В этом смысле у российских властей более лояльная к иммигрантам позиция, чем у той же Франции.
Соответственно, противопоставление должно теоретически выглядеть так: несистемная оппозиция достаточно популистская, а режим – наоборот. Интересно, что, судя по доминирующему общественному мнению, этого не происходит. И понятно, по каким причинам: из-за того, как всеми воспринимается (опять же, не важно – правильно или нет, как воспринимается фактически) существующий режим. Был такой старый анекдот про мать, которая приводит сына к психологу и говорит: помогите, у ребенка комплекс неполноценности. А психолог после обследования говорит, что у ребенка нет комплекса, он на самом деле неполноценен.
Соответственно, когда российский режим критикуют с антиэлитистских позиций как некую порочную элиту, «оторвавшуюся от народа», то, в общем, для общественного мнения это просто констатация фактов, как в процитированном анекдоте. На эту тему есть довольно широкий консенсус: в России действительно порочная и даже карикатурная в этом смысле, действительно оторвавшаяся от населения элита, к тому же глобалистская – регулярно обсуждается, что такие-то российские чиновники живут в Лондоне, а в Россию ездят «на заработки».
Что касается темы критики с точки зрения «отнять и поделить» – она тоже в данном случае понятна большинству. Российский режим с его экономией на социальной сфере в общественном мнении (в том числе с точки зрения экономистов, специалистов, которые критикуют любой левый популизм) не является моделью для подражания, потому что, с одной стороны, он действительно «режет» социальные расходы, с другой – никому не видно, чтобы это как-либо помогало развитию экономики, была бы какая-то конструктивная экономия средств. Это даже не приводит к сокращению числа чиновников. В общественном мнении это просто способ обогащения элиты плюс финансирование какой-нибудь войны или чего-то столь же аморального.
И отдельно, если опять-таки брать яркий пример пенсионной реформы, – конечно, она довольно широко воспринимается как обыкновенный грабеж, потому, в частности, что, кроме собственно повышения пенсионного возраста, там было и замораживание пенсионных накоплений. То есть то, что даже с праволиберальной точки зрения является формой, мягко говоря, неэтичного политического поведения.
Наконец, если перейти к некоторым другим, скорее, стилистическим, моментам, которые опознаются нередко как признаки популизма: например, привычные обвинения в «вождизме». Подобная критика часто звучит в адрес российской несистемной оппозиции – это более привычно в случае Навального, менее привычно, но тоже вполне обычно, в случае Явлинского. Но и тут понятно, что все-таки по параметру «вождизма» с режимом несистемной оппозиции конкурировать довольно сложно.
Наоборот, если брать понятную оппозицию «вождизма» и парламентаризма, в которой «популизм» – это что-то направленное против парламентаризма, то у нас по объективным причинам получается так, что именно режим воспринимается как абсолютно не парламентский (именно в общественном мнении – не важно, лояльном к режиму или нелояльном). Парламент для режима – это такое пустое место, и наоборот, оппозиция в ее разнообразной форме, в общем, выступает объективно (и более-менее субъективно) за усиление парламентаризма.
Еще один стилистический момент: понятно, что как «популистские» традиционно воспринимаются политики, критикующие «засидевшуюся» элиту. И, соответственно, «популистов» часто критикуют в том смысле, что это бунт каких-то некомпетентных профанов против чего-то устоявшегося и выработавшего некий стабильный модус. И это тоже в российских условиях неработающая оппозиция: потому что у нас нет, собственно говоря, устоявшейся элиты. Нынешняя политическая элита в целом воспринимается часто как что-то недавнее и нетрадиционное (я уж не говорю о том, что думают о ее компетентности). Если, по крайней мере, у «экономического блока» правительства еще какая-то репутация «в узких кругах» есть, то в случае таких людей, как Мединский или Рогозин, даже в относительно лояльной среде с профессиональной репутацией большие трудности.
Из всего сказанного можно сделать такой интересный вывод: в общем, популизм у нас – это не очень актуальная история, и в смысле перспектив мне непонятно, может ли это как-то измениться. Потому что ясно: если режим остается в нынешнем виде, то сохраняется все то, о чем я говорил выше. Если же взять гипотетическую ситуацию, при которой к власти приходит нынешняя несистемная оппозиция, может быть, с какими-то частями системной, то выходит ситуация тоже неблагоприятная для «воспринимаемого» популизма.
Дело в том, что режим в силу тех обстоятельств, о которых я говорил, «заталкивает» в формально популистское поле фактически все оппозиционные силы – не важно, склонны они к этому изначально или нет. На выходе получается некоторый широкий консенсус несистемной оппозиции и части системной, когда вся она – левые и правые одинаково – подхватывает антиэлитную критику, порицает правительство за социал-дарвинизм и ограбление населения, высказывается против действующей политики в области иммиграции (скомпрометированной в глазах правых бесконтрольностью, а в глазах левых –
