Клуб, которого не было - Григорий Гольденцвайг

Извини, что я сказал: «До мэрии, до Моссовета», – ни в новой жизни, ни в старой нет таких слов в твоем лексиконе, и я благодарен, что ты знаешь Красную площадь. Танька может долго ждать своих русских за двести – а ты приезжаешь сразу и увозишь быстро, даром что хамоват и города не знаешь. Детей мне с тобой не обрезать.

Вот здесь, под рекламой Vacheron Constantin. Вот тебе твои сто пятьдесят. Как же у тебя в машине бензином несет.

И все, и баиньки в четыре утра, наконец-то, сейчас телефон выключу, свечи зажечь, виски, Кари Бремнес на сон грядущий.

Чертов замок. Дверь в квартиру не открывается. Квартирная хозяйка приезжала днем чинить окно – вот и натворила что-то с замком. Господи, ну почему в четыре утра, когда у меня единственный шанс выспаться за неделю? Одно деление на дисплее телефона предательски мигает. Сейчас разрядится. Да и что я скажу квартирной хозяйке в четыре утра: «Приезжай, дорогая?»

Телефон сдавленно тренькает – на экране Нико.

– У нас проблема… приезжай срочно… не хотят ехать в гостиницу… лежат на полу без движения… наркотики…

Связь предсказуемо обрывается.

Ловлю бомбилу под тем же Vacheron Konstantin'oM. За двести я тебя сам подвезу. Сто пятьдесят и без разговоров. Бензином у этого горного шофера воняет точно так же, но вместо турок – «Авторадио». Одомашненный вариант туретчины.

Мама, сколько народу в клубе «Икра» в пять утра! Бармены мокрые, как в сауне, – понятно, не пиво «Невское» у них заказывают после концерта Coldcut на Юлиной-то вечеринке. Интересно будет посмотреть завтра на выручку. Если не сдохну раньше. Где Нико? Проведите меня к нему. Хочу видеть этого человека.

Толкаю дверь в гримерку – не поддается сразу, внутри что-то тяжелое. Толкаю сильнее. На столе пустая литровая бутылка водки. Здоровенный детина, световик Coldcut, лежит на полу лицом вниз. Ногу поджал под себя. Храпит. Килограмм сто.

Нико с убитым лицом выглядывает у меня из-за спины:

– Его вырвало на световой пульт. Там за углом еще и звукорежиссер лежит. У него такой же гештальт.

– А Мэтт и Джонатан где?

– Давно в отеле. Они не пробовали наркотики, я уверен. Твою мать, Нико, в неполных тридцать лет можно бы и обнаружить причинно-следственную связь между пустой бутылкой «Русского стандарта» и пьяным английским детиной на полу. Сергей Иванович тебе товарищ. Наркотики!

– Ты видел, что там творится? – к нам приближается разгоряченная Юля.

Она счастлива – кажется, впервые за последние полгода. Я тоже был бы счастлив, отжигай на моей вечеринке тысяча человек; но мне надо координировать среди ночи непутевого Нико и наклюкавшихся англичан, и я не имею ни малейшего представления, когда и как я попаду в заблокированную квартиру.

Юля смотрит на пол и понимающе вздыхает.

– Бедненький. Хочешь «Егермайстера»?

Хочу кого-нибудь укусить. Юля беззаботно упархивает в зал, а я подзываю плечистого охранника.

– Несем через кухню. Мы с вами вместе берем под руки. Nico, you keep Ms legs. Несем осторожно, артист блюет.

– А костюм он мне не испортит? – испуганно интересуется охранник.

В жизни охраны – два фетиша: беджик с надписью «Администратор» и черный костюм с Черкизовского рынка.

– Вычтем у него из гонорара, если что.

Охранник неодобрительно качает головой. Три-четыре – мясной попался детина, а у нас впереди по траектории суммарно три лестничных пролета. Сзади звукорежиссер – ковыляет сам, держится за стену и оставляет липкие следы. Блюмс – сшибли Олесю с тарелкой салата. Прости, дорогой. Бум – тело рукавом зацепилось за швабру. Клиент дергается.

– Может, поблюем немножко? – робко спрашивает охранник.

Переворачиваем. Теперь не хочет. Едем дальше – без столкновений до самой машины.

– Ну, я назад, – радостно вытирает руки охранник. Нет, пардон, гулять так гулять – мы сами его по Holiday

Inn не понесем, поедете с нами, а пиджак можете снять, если угодно. Звукорежиссер падает поперек заднего сиденья.

Ну не могу я их одних с этими деятелями культуры оставить. Потеряют документы, не улетят завтра или улетят не туда – что я питерским коллегам скажу? Обостренное чувство взаимопомощи.

То ли дело портье в Holiday Inn – и бровью не повел!

– Я, – говорит, – когда в Шарм-Эль-Шейхе с русскими туристами работал, у нас таких артистов было – каждый второй. Вы только не волнуйтесь. Хорошо, что принесли. Сейчас мы этого вместе в номер отнесем, вот тот пусть пока посидит, сам он не дойдет – вернемся за ним. Я только полотенце сразу возьму, мало ли что.

И за пять минут все улажено.

Охранник получает двести рублей на свою встречу с прекрасным – и уезжает первым же азербайджанским таксомотором.

Нико, – говорю, потягиваясь в кресле. – Запомни, пожалуйста, что водка – это не наркотики. У тебя все главные давно седьмой сон видят. Стоило такой шум из-за пьяного световика поднимать.

Нико виновато сопит.

– За это, – говорю, – я еду ночевать к тебе в Отрадное. Часа на два, не меньше. У меня замок в двери сломался. Спальный мешок? Годится. Во сколько у вас, то есть у нас, метро открывается?

Нико зажал российский флаг. Протрезвевший световик оказался Олегом Теслером и расписал флаг за милую душу: изобразил Нико, меня, Игоря, водителя Сашу из Херсона, Мэтта и Джонатана на сцене и себя – под надписью: «Простите, что я заблевал ваш пульт».

Надпись выполнена на безукоризненном русском языке.

Ни одного трофея мне не было жаль так, как этого. Ничего не попишешь – световик поутру сунул его с виноватым видом Нико. Я фотографирую флаг на память и подписываю Нико бумажку для университета: «…Demonstrated excessive skills in tour management, perfect team-working capability and avid interest in live music industry» * Число, подпись. Стажировка окончена. Я надеюсь, мы не очень сильно заморочили тебе голову, Нико. И спасибо за спальный мешок в Отрадном. Очень он помог арт-директору всемирно известного клуба в тяжелую минуту.

– Гриша, почему наш дизайнер работает на другой клуб? – телефонная трубка возмущена.

Я Катю понимаю.

Десятки, сотни билбордов, заполонивших город, выглядят один в один рекламой клуба «Икра» в первые дни жизни. Та же нечленораздельная каша из хороших имен, оранжевым по белому, через строчку. Реклама в журналах – того же размера и устройства, какую покупали мы полгода назад, пока не сообразили, что толку от нее немного. Программки-расписания – как нашим дизайнером год назад сверстаны, один в один.

Выглядит все это так, будто кто-то ловкий выгодно продал весь наш пакет неликвида, со всеми ошибками, просчетами, ляпами, накопившимся за год.

Только рекламы больше – раз в десять.

– Н-да, – хмыкает дизайнер. – Мне на вас-то времени не остается, зачем бы мне еще заказчика брать. Скопировали нашу историю, вот и все.

Если у тебя свистнули идею, значит, она была неплоха. Радоваться бы. Но я, по правде сказать, тревожусь.

Клуб на четыре тысячи человек, света и звука – на сотни тысяч, владельцы – ресурсные добытчики, радио Maximum – каждый концерт поддерживает. До открытия полтора месяца. Место, правда, плохое, рядом с обувным рынком, где-то в складах, от центра неблизко – похуже, чем наш Курский. Там Гарри Чагласян пробовал клуб открывать – мы как-то вместе на вечеринке из двухлитровой бутылки колы тушили там горящий динамик. Динамик не догорел, а вот клуб у Чагласяна прогорел быстро.

Но у «Б1»-то (так это заведение называется) бюджет кричит о себе с каждого билборда – как выскочу, как выпрыгну, пойдут клочки по закоулочкам. Дружественный агент раскололся: новый клуб купил на открытие неподъемных Sisters of Mercy – по тройному тарифу. Рядом на афише – Нене Черри и Грейс Джонс. Теряюсь в догадках: стоят обе дорого, площадку на четыре тысячи в Москве не соберут ни за что – зачем это? кому это? Эти деньги не вернутся к таинственному учредителю никогда, не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться.

Хорошо еще, люди с этой энергией в неликвид и некондицию играют. А что будет, если нам за одного и того же артиста случится бороться? Мы без малого год с агентами торгуемся до последнего. А за углом – и без того недешевым Sisters of Mercy в три конца переплачивают.

Экономику этого русского народного эм-би-эй мой мозг разгадать не в состоянии. Москва – город контрастов. У них своя свадьба, у нас своя – только, по правде сказать, такой новорусский размах крыл сдует наши творческие трепыхания за милую душу. Если, конечно, одумается и прекратит вдохновенно копировать наши старые ляпы.

Издержки мультикультурализма. В среду на вечеринке у Сида разбили огромное зеркало в женском туалете. В четверг на закрытом корпоративе с Ксенией Собчак и прочими трюфелями от козырька на крыльце оторвали ветвь пыльных искусственных цветов. В пятницу Олейников, пресс-атташе в теле художника, попыхивая трубкой, взял клей-пистолет, вошел в туалет и увил осколок зеркала, пострадавшего от панков, розами, которые оторвали поклонники- Собчак.