Неженка (СИ) - "Ann Lee"

Люба выгнулась и развела ноги. Матвей даже забыл, как дышать. Она была такой красивой. Так призывно смотрела на него.

— Матвей, прошу! — простонала она, провела руками вдоль шеи и коснулась своих грудей. Смяла упругую плоть, и слегка оттянула соски, задрожала, прикрыла глаза, и закусила губу. Потом руки робко поползли ниже.

— Стой, — приказал он, и она замерла. — Не трогай себя.

Она только сжала ноги, и перевернулась на живот, призывно выгнулась, повела бёдрами.

Пиздец! Он сейчас кончит, только от одного взгляда, на эту заразу. Он быстро скинул одежду, и накрыл её сверху своим телом.

— Что ты творишь? — зашептал он ей на ухо. — Я хочу быть нежным с тобой, но не смогу вынести этого!

— Не надо нежности, просто возьми меня сейчас! — простонала она, и уперлась в член бёдрами, толкнулась.

— Перевернись, хочу видеть твоё лицо, — он приподнялся и развернул её лицом, уложив на спину. Заглянул в затуманенные зелёные глаза, скользнул рукой от шей, вдоль всего тела, и она тут же выгнулась. Наклонился, нежно касаясь губами бархатной ароматной кожи.

— Матвей, прошу! — нетерпеливо застонала Люба.

Но он накрыл её губы своими, не хотел спешить, хоть и сгорал от желания.

Впервые Холод испытывал удовольствие от оттягивания самого момента проникновения. Впервые ему хотелось быть нежным и ласковым. Не брать, и жать. А касаться нежно, словно с драгоценной вещью, словно с хрустальной вазой, которую если сильно сожмёшь, она лопнет и рассыплется в прах.

Руки бережно обрисовывали и гладили все её изгибы, губы выцеловывали каждый сантиметр её кожи. Люба задыхалась и стонала, притягивала его к себе и просила, молила взять её. Но Матвей непреклонно следовал плану довести её до исступления, замучить поцелуями и ласками, убить наповал трепетными прикосновениями. Он спускается ниже, к её пышной груди с острыми сосками, и обводит языком ореолу, втягивает и сжимает губами сосок, вторую грудь, гладит, катая между пальцами твердый сосок.

Ей хорошо, она беспрестанно называет его по имени, сжимает его плечи. Голова запрокинута, и тело сжато и подрагивает. Сердце гулко бьётся в груди. Матвей и сам на грани. Он чувствует болезненное напряжение в паху, хочется разрядки, хочется тесного влажного жара. Всё тело покалывает от возбуждения, но он упрямо спускается ниже, даря ей наслаждения, получая его в стократ больше, считывая её реакцию. Губы скользят по выемке пупка, руки ложатся под ягодицы, приподнимают удобно разведенные бёдра.

Неженка вся истекает. Влага блестит на шелковых складочках, и так не терпится коснуться их. Он аккуратно разводит их, раскрывает, и почти невесомо касается языком клитора. Люба вздрагивает.

— Я умру! Я умру! — шепчет она, зарываясь пальцами в его короткие волосы.

— Не умрёшь, — шепчет Матвей, снова, касаясь губами набухшего клитора, потом проводит горячим языком, слизывая влагу, и тихо дует, наблюдая, как она вздрагивает.

Нежная, сочная плоть, словно тает под его языком. Он пробует её раз за разом, и кажется, что во рту растекается сладость. Доводит почти до грани, чувствуя, что вот-вот она кончит, и отступает, наблюдая её вибрации, пережидает, и снова погружается языком во влажный жар. Он всё ближе подтягивает её к себе, словно действительно вознамерился её съесть. Всё глубже и резче погружает в неё язык, трёт и лижет её нежную плоть. Его член подрагивает от напряжения, вторит её всхлипам, но Матвей упрямо растягивает мучительное удовольствие. Погружает в её лоно палец, чувствуя весь жар и влагу. Двигает им в унисон языку. Люба выгибается, направляет бёдра навстречу ему.

— Матвей, прошу! — стонет она в который раз.

— Чего просишь, Неженка? — хрипит он, отрываясь от неё.

— Хочу тебя! Хочу твой член! Возьми меня уже, наконец! Не мучай! — взмолилась она.

— Это твоё обещанное наказание, Неженка, — Матвей погружает в неё второй палец, а большим, водит вокруг клитора. Она смотрит вниз, затуманенным взглядом, и двигает бёдрами навстречу его руке. Откидывается на подушку, и сжимает в кулачках простынь.

— Тиран! — хнычет она. — Изверг!

— Проси пощады, — сипит он, продолжая наращивать темп, погружая пальцы в её тесную дырочку, чувствуя, как она сжимается вокруг, и жаркая плоть подрагивает под его натиском.

Блядь! Он не выдержит! Он сейчас сам кончит!

— Прошу пощады! — выдыхает она, и он вытаскивает из неё пальцы, слизывает с них влагу. Потом нависает над ней, не торопиться, давая им передышку. Прижимается к горячему лону, но не входит. Растягивая и этот момент, до болезненного, мучительного. Заглядывает в её глаза.

— Ты моя, Люба! — рычит он, пытаясь втереть ей эту информацию на подкорку, чтобы и думать, не смела о ком другом. Чтобы только он был в её голове, мыслях. Как она в его. — Моя!

— Твоя, — соглашается она, замерев под ним.

Матвей сжимает её в объятиях, слившись воедино, крепко, неразрывно. Накрывает своим ртом её искусанные губы, и наконец, погружается в неё. Он рычит от удовольствия, когда её плоть сжимается вокруг его члена. Толкается вовнутрь, чувствует, как она выгибается на встречу, и снова двигается. Ещё и ещё. Срывая все тормоза и запреты. Сдавливает её тело. Впитывая все её вибрации, стоны, шепот, вздохи. Поглощая её полностью, и вбивается в тесный жар. Растягивает. Заполняет собой. Вбирает. Потребляет. Всю без остатка. Потому что она для него как частица недостающей мозаики, идеально соединившаяся с ним. Ровно по всем обрезным краям и углам. Она часть его души и сердца. Лучшая часть. Идеальная.

— Я люблю тебя, Матвей! — шепчет Люба, растворяясь в экстазе.

И он тоже.

Только, даже сейчас в момент наивысшего наслаждения, он трусит ответить ей, просто растворяется в этой женщине, наслаждаясь соединением их тел, слитых в едином кайфе.

7

Люба убежала в душ, а Матвей остался валяться в кровати, хотел пойти с ней, но был остановлен лекцией, на тему «Ты хоть знаешь, сколько надо времени девушке, чтобы собраться», пришлось признать, что не знает. Пиликнул телефон, и он не спеша сполз с кровати и подошел к своей одежде, выудил из кармана телефон. Машка писала в месенджере, спрашивала как дела, он оставил её сообщение без ответа. Надо покончить с этим. Пора. Теперь-то он осознавал это отчётливо. Ему нужна Люба. Только она. Так какого хрена, он держит подле себя Машку.

Матвей натянул трусы и пошел делать кофе. Сегодня же он порвёт с ней.

Он включил кофемашину, заглянул в холодильник, соорудил себе нехилый бутерброд, и пошел в гостиную. Здесь он, почему-то никогда не был. Не приходилось. Они либо ели, либо трахались.

Здесь минимум мебели. Большой телевизор. Диван. Фотки на полках. На них Неженка. И видимо её родители. Неженка с Алкой Гореловой. А ведь Алка давно могла рассказать Любе о Машке, если бы знала, что они спят. Люба видимо никому не рассказывала о них. Стеснялась их связи? Стеснялась его? Нет, Матвей всё же склонялся, что Люба просто не успела никому ничего рассказать.

Он вернулся на кухню и налил себе кофе. Из ванной выпорхнула посвежевшая Люба, подошла к нему в плотную, и, чмокнув в губы, отжала кружку с кофе.

— Нахалка, — хмыкнул он, и поймал её за плечо прижал к себе, и крепко поцеловал, так что она разомлела.

— Матвей, — застонала она, потому что он раскрыл её халат и стал, гладит упругое тело.

— Сказал же, опоздаешь сегодня, — бормотал он, оттесняя её к столу. И вроде только что трахались, и двадцати минут не прошло, а он уже готов снова разложить её.

— Прошу! Мне надо… — она задохнулась, потому что он сжал её грудь, ущипнув за мягкие соски, они тут же, затвердели, вытянувшись вперед.

— Надо, — вздохнул Матвей, — и мне надо!

Он снова накрыл её губы, но Неженка, хоть и не сопротивлялась, но и не расслаблялась, не отдавалась чувствам, и ему пришлось отстраниться. Он понял, что может надавить, и она поддастся его силе, повинуется его желаниям. Вот только не хотелось давить на неё. Хотелось просто её.

Он шумно выдохнул и запахнул её халат.