Сойка-пересмешница - Сьюзен Коллинз

— Их восстановят? — спрашивает Гейл.

— В ближайшее время нет. Тут не было ничего существенного. Только несколько резервных генераторов и птицефабрика. Нужно только засыпать воронку.

Деревья заканчиваются, и мы входим на огороженную территорию. Вокруг воронок груды развалин, старые и несколько свежих. Только малая часть Тринадцатого существовала на поверхности. Несколько постов охраны, учебный полигон плюс часть верхнего этажа одного из подземных зданий — где и находилось окно Лютика, — выступала примерно на фут над поверхностью и была покрыта еще несколькими футами стали. Но такая защита не могла выдержать мало-мальски серьезного нападения.

— Сколько времени мы выиграли благодаря предупреждению Пита? — интересуется Хеймитч.

— Около десяти минут. Потом ракеты были бы обнаружены нашими системами безопасности, — говорит Боггс.

— Но это ведь помогло, правда? — спрашиваю я.

Я не вынесу, если он скажет «нет».

— Безусловно. Мы успели завершить эвакуацию населения. В таких случаях счет идет на секунды. Кому-то эти десять минут спасли жизнь.

Прим, подумала я. И Гейлу. Они пришли в бункер всего за пару минут до того, как упала первая ракета. Их спас Пит. Еще две строки в список долгов, по которым я никогда не расплачусь.

Крессиде приходит идея снять меня на фоне развалин Дома правосудия — довольно остроумно, учитывая, что Капитолий столько лет использовал его в качестве декорации для своих фальшивых репортажей. Теперь в десяти шагах от Дома правосудия зияет свежая воронка.

По пути к осыпавшемуся парадному входу Гейл вдруг показывает что-то впереди, и все останавливаются. Сначала я не понимаю, в чем дело, затем вижу рассыпанные по земле свежие розовые и красные розы.

— Не трогайте их! — кричу я. — Это для меня.

В нос ударяет приторно-сладкий запах, и сердце едва не выпрыгивает из груди. Значит, мне не почудилось. Роза на комоде была реальной. А вот и еще одна весточка от Сноу. Розовые и красные красавицы на длинных стеблях. Такие же украшали студию на нашем с Питом интервью после победы. Цветы для влюбленных.

Я сбивчиво объясняю все это остальным. Цветы, кажется, не ядовитые, только аромат генетически усилен. Ровно две дюжины роз. Уже слегка увядших. Видимо, их сбросили сразу после последней бомбы. Люди в защитных костюмах собирают розы в тачку и увозят. Но я уверена, ничего сверхъестественного в них не найдут. У Сноу свои методы. Вроде избиения Цинны, пока я стою в прозрачном цилиндре. Цель та же — вывести меня из равновесия.

Что ж, нужно, как в тот раз, собрать волю в кулак и не сдаваться. Однако пока Крессида расставляет операторов, мое беспокойство только нарастает. Я измотана, нервы натянуты как струна, все мысли только о Пите. Зря я пила кофе. Меньше всего я сейчас нуждаюсь в возбуждающем. Меня и так всю трясет, никак не могу восстановить дыхание. После бункера дневной свет режет глаза, и приходится щуриться. По щекам бежит пот, хотя на улице не жарко.

— Что именно от меня требуется? — спрашиваю я.

— Всего пара слов. Люди должны видеть, что ты жива и готова бороться дальше, — отвечает Крессида.

— Хорошо.

Я становлюсь напротив камер и смотрю на красный огонек. Смотрю... Смотрю...

— Простите. Ничего не приходит в голову.

Крессида подходит ко мне.

— Ты себя хорошо чувствуешь?

Я киваю.

Она достает из кармана платок и вытирает мне лицо,

— Может, воспользуемся проверенным способом? Вопрос — ответ?

— Да. Так будет лучше.

Я скрещиваю руки на груди, чтобы скрыть дрожь. Бросаю взгляд на Финника. Он поднимает вверх руки с оттопыренными большими пальцами. Только сам при этом заметно дрожит.

Крессида возвращается на свое место.

— Китнисс, Тринадцатый дистрикт только что пережил ракетно-бомбовый удар Капитолия. Расскажи нам, что ты при этом испытывала?

— Мы находились очень глубоко под землей, и никакой реальной опасности не было. Тринадцатый живет и здравствует, и я вместе... — Мой голос срывается.

— Попробуй последнюю фразу еще раз, — предлагает Крессида. — Тринадцатый дистрикт живет и здравствует, и я — вместе с ним.

Я делаю глубокий вдох, с силой опуская диафрагму.

— Тринадцатый живет и... — Нет, все не так.

Могу поклясться, вокруг еще стоит запах роз.

— Китнисс, давай только эту фразу, и на сегодня все. Обещаю, — говорит Крессида. — Тринадцатый живет и здравствует, и я вместе с ним.

Я встряхиваю руками, чтобы расслабиться. Упираю кулаки в бедра, потом опускаю руки по швам. Рот то и дело наполняется слюной, к горлу подступает тошнота. Сглотнув, открываю рот, чтобы произнести наконец эту чушь, убежать в лес и... и тут я начинаю рыдать.

Какая из меня Пересмешница. Не могу произнести даже одно это предложение. Ведь за каждое мое слово расплачиваться придется Питу. Его будут пытать. Не до смерти, нет — это было бы слишком милосердно. Сноу позаботится, чтобы его жизнь стала хуже смерти.

— Выключай! — слышу я тихий голос Крессиды.

— Что это с ней? — бормочет Плутарх.

— Она поняла, для чего Сноу нужен Пит, — отвечает Финник.

Вокруг раздается что-то вроде коллективного вздоха сожаления. Потому что теперь я знаю и не смогу быть Сойкой. Я вообще ни на что не годна.

Несколько пар рук обнимают меня, но я не хочу ничьих утешений. Ничьих, кроме... Хеймитча. Потому что Хеймитч тоже любит Пита. Я тянусь к нему, бормоча что-то отдаленно напоминающее его имя; он подходит, обнимает меня и похлопывает по спине.

— Ну-ну, не надо. Все уладится, солнышко.

Он усаживает меня на обломок мраморного столба и кладет мне руку на плечи.

— Я больше не могу, — говорю я сквозь рыдания.

— Знаю.

— Я только и думаю, что он сделает с Питом за то, что я Сойка-пересмешница!

— Знаю, знаю. — Хеймитч крепче стискивает мои плечи.

— Ты его видел? Как странно он себя вел? Что с ним сделали? — Задыхаясь от слез, я выдавливаю еще только: — Это я во всем виновата!

Затем я окончательно впадаю в истерику, в руку мне вонзается игла, и мир исчезает.

Видимо, мне вкололи что-то очень сильнодействующее, потому что просыпаюсь я только на следующий день. Это не похоже на пробуждение от мирного сна. Кажется, будто я вынырнула из царства тьмы, где бродила в одиночку среди призраков. Хеймитч — с восковой кожей, с красными от усталости глазами — сидит на стуле возле моей кровати. Я вспоминаю о Пите и снова начинаю дрожать.

Хеймитч сжимает мое плечо.

— Все в порядке. Мы попробуем его вытащить.

— Что?

Наверно, я ослышалась. Какой-то бред.

— Плутарх направляет в Капитолий спасательную группу. У него там свои люди. И он считает, что мы сможем вызволить Пита живым.

— Почему мы не сделали этого раньше?

— Слишком многое стоит на кону. Но все согласились, что другого выхода нет. Как тогда на арене — мы сделали все возможное, чтобы спасти тебя. Нам нельзя сейчас терять Сойку-пересмешницу. А ты не сможешь исполнять ее роль, пока Сноу отыгрывается на Пите. — Хеймитч протягивает мне чашку с водой. — На, выпей.

Я медленно сажусь и делаю глоток.

— Что значит — слишком многое на кону?

Хеймитч пожимает плечами.

— Наши агенты засветятся. Могут погибнуть люди. Впрочем, они и так гибнут каждый день. К тому же мы спасаем не одного Пита, но и Энни для Финника.

— Где он?

— За ширмой, отсыпается после укола. У него тоже крышу сорвало, когда тебя вырубили.

Я улыбаюсь, чувствуя себя уже не такой слабой.

— Да, съемки вышли еще те. Вы вдвоем слетаете с катушек, Боггс мчится организовывать операцию по спасению Пита. Остается только крутить повторы.

— Если за дело взялся Боггс, это уже хорошо, — говорю я.

— Да, он парень что надо. В команду брали добровольцев, но он притворился, будто не заметил мою руку, — рассказывает Хеймитч. — Видишь? Он уже продемонстрировал благоразумие.

Что-то не так. Хеймитч слишком старательно пытается меня ободрить. Это совсем не в его духе.

— Ну и кто же еще вызвался добровольцем?

— Кажется, всего их семеро, — уклончиво отвечает он.

Я чувствую холод под ложечкой от нехорошего предчувствия.

— Кто еще?

Наконец Хеймитч перестает ломать комедию.

— Ты знаешь кто, Китнисс. Ты знаешь, кто вызвался первым.

Конечно, я знаю.

Гейл.

12

Сегодня я могу потерять их обоих.

Пытаюсь представить себе мир, в котором не будут больше звучать голоса Гейла и Пита. Их неподвижные руки. Потухшие глаза. Я стою над мертвыми телами, смотрю на них в последний раз и выхожу из комнаты, где они лежат. Но когда я открываю дверь и ступаю наружу, там оказывается только бесконечная пустота. Бледно-серое ничто — вот что ждет меня впереди.

— Хочешь, я попрошу, чтобы тебя усыпили, пока все не закончится? — спрашивает Хеймитч.