Рассказы о любви разных авторов - неизвестен Автор

Нет, слишком сумбурно. Если научиться кроить жизнь на кусочки, можно рассмотреть любой кусочек ее... Ретроспективно, что называется... Если напасешься смелости.

Ну, вот, меня несет. Я несу, меня несет, их несут, они несут. Я иду по ковру, ты идешь пока врешь. ЧЧЧерт! Надо остановиться - но как? Вот так проблема. Может ли человек себя контролировать на сознательном уровне? О'кей, а не человек? Надо как-то что-то...

2. А был ли Паровозов?

В старую дверь на полуживых петлях. Удивительно крутая лестница.

"Ты думаешь - это просто приход, - говорил тем временем Осс, - накидываешь на морду тряпку... Отваливаешься. Ждешь, что приходнет... И ждешь, ждешь... Замечаешь, что тут что-то не так, потому что все вроде не так, как обычно, но, с другой стороны, ничего не меняется. А это очень обидно, согласись. Да-а... очень обидно. Ну, давай, давай, заходи уже".

И я зашел. Конечно же, я зашел, а что мне оставалось делать? Ведь я и пришел затем, чтобы зайти. А внутри как всегда, и уже наполовину угарно, и все уже наполовину. Я опять опоздал, пришел к середине, и теперь отставать... какие-то новые люди, но очень накурено, не разглядеть. "А зачем тебе это?" - спросил кто-то, не знаю, у меня ли, или просто брошенная вверх реплика, на кого бог пошлет? Два-три грязных матраса, музыка и засохшие куски хлеба на журнальном столике, среди баянов.

- Опять ширяетесь? - спросил я. - Дохнуть будете, как и все живое?

- Ой, не говори, не говори, - откликнулся Осс. - Перемрем, как мухи.

Он передал мне косяк, я втянул полную грудь сладковатого дыма и затем еще раз, и еще... еще... еще раз, пока, наконец, комната не затянулась сумрачным туманом. "Физкультурник..." - пробормотали женским голосом из угла, безо всякой интонации. Я заулыбался и вгляделся в сидящих здесь и сейчас. Раз, и два, и три, и лицо за лицом, как дорога сквозь задние стекла, несется, мелькая белыми полосами, делящими Их и Нас, едущих Туда и Оттуда, нас и их. Я с нами.

"Сделай мне паровоз", - попросил вдруг кто-то. Я открыл глаза и обнаружил косяк в руке. Странно, я же передавал, или второй круг? Или даже третий? Но я сделаю тебе паровоз, я сделаю тебе паровоз, глупо повторял я, сползая понемногу вниз и становясь на коленки, и нагибаясь над лежащей, и приближая свое лицо к ее лицу... И вдувая ей в глотку столб, нет, столбик сладкого дыма. Я заглянул в глаза - и то, что там было, мне совсем не понравилось, но очень понравилось, потому что там была зелень, темная и манящая, особенно сейчас, вот сейчас, потому что вот сейчас я принимаю все так, как есть. А она?

"А ты как, - спросил я, - также? Или для тебя тут просто оттяг, без всяких метафизических заморочек?". Она ничего не ответила, просто прищурилась, и обняла меня за шею, и через расплывшееся время мы оказались в постели, что тоже было странно и страшно, ибо ни о каком понимании происходящего речь не шла, просто ЧТО-ТО происходило, помимо нашего желания, сквозь нас и с нами, и это невозможно было отменить или остановить, как произошедший взрыв. Что-то толкало нас... И дело не в физике соития и не в метафизике желания, нет, вот тут проявился фатум. Короче, я плохо помню, что, как, но и того достаточно. Уходя, она поцеловала меня в плечо и сказала: "Ты заходи ко мне "на паровоз". Тебе это неплохо удается. Будешь моим Паровозовым". Она ушла, даже не улыбнувшись, словно все так и есть, словно это не шутка, словно это деловое предложение и я волен принять его или не принимать. Да так оно и было, хотя тогда я этого не понимал. Не понимаю и сейчас. И никогда.

3. Резина

Потом дни шли, бежали и тянулись, все зависит ото всего. Я даже не помню, что и где было вчера, а что месяц назад. Но иногда настырные дни и мгновенья прочно закрепляются в голове и прожигают дыру в прошлое, и это неприятно, потому как все начинает рушиться туда, назад, то есть вниз, то есть во вчерашние страдания опрокидываются сегодняшние слова и фразы. И нужно делать что-нибудь, затем что ничего не делать нельзя, как нельзя оставить во рту вырванный зуб. Я так и сказал ей при следующей встрече. "Ты пробила у меня в голове дырку, - сказал я, - и я не знаю, что мне с этим делать. Что мне с этим делать?". Тогда мы нашли, что делать, мы просто отправились к ней, на шестой этаж этой гнусной гостиницы, пройдя через крики, шум и ругань, через кошачье дерьмо и разлитую воду с заморившеюся уборщицей над ней, и неторопливо улеглись в постель, потому что все уже было оплачено наперед, потому что все предрешено, и не нами, и не за нас. И на другое утро, уходя, я поцеловал ее в плечо, и она не улыбнулась. Оттого что ничего смешного в этом не было. В моей голове была новая дырка. И оба мы догадывались об этом.

4.

"Ты пробила у меня в голове дырку, - сказал я ей при встрече, - и я не знаю, что мне с этим делать. Что мне с этим делать?". Она просто молчала и смотрела на меня. Да и что тут было сказать? Это не вечерняя прогулка под Луной, и не место для романтических объяснений.

...Шел из дома в дом, и было довольно пусто и прохладно, и голова кружилась, как две кошки в марте. И сигареты уползли глубоко в узкий карман, я доставал их, мыча и извиваясь, а достав, понял, что огня нет, и это был удар ниже пояса, прямо по яйцам, но тогда я этого не понял, просто хотел курить - и баста. Шел, вертя сигарету в руках, как жетончик из гардеробной, шарил взглядом вдоль улицы, отыскивал красную точку, плывущую так или иначе над землей, и - выискал. Пошел на огонь, вытягивая руку как оправдание, и так вот, с протянутой рукой, приблизился к ней. И остановился.

Мы смотрели друг на друга довольно долго. У нее оказались красивые и стройные ноги, как у куколки, одна подпирала стену, и мой взгляд невольно пополз вверх, сначала под юбку, не скрывавшую ничего, а потом и в вырез на груди. Я так и не знал, как ее зовут.

"Ты пробила дырку у меня в голове, - сказал я тогда, - и я не знаю, что мне с этим делать. Что мне с этим делать?". Она не ответила, просто молча смотрела, долго и безучастно. А потом вытащила из сумочки спички и подала мне. Я прикурил, но уже понял, что это ни к чему не приведет. Еще я понял, что дня два-три мне придется прожить без травы, и вытащил деньги из кармана. "Тут только сто, - сказала она, - ты меня дешево ценишь". Я добавил еще сотню, она взяла меня под руку и повела в ту мерзкую гостиницу, на шестой этаж, сквозь крики и шум, и запах кошачьего дерьма, и лужи на полу - к себе в комнату. Все было оплачено, и не только деньгами. Но только на этот раз. А потом... бог его знает, что потом?

5. Жертвы

Вовсе не трудно прожить без травы. Сложнее сделать это сознательно. Я тратил на нее деньги, раз за разом, получая молчаливое согласие. Она ничего не просила, но неизменно две сотни перекочевывали из кармана на тумбочку, и мы знали, что иначе нельзя. "Иначе это будет просто любовь, - сказала она раз, - а кому это нужно?". Она права.

И так оно тянулось с год. Потом, как-то раз, я пришел к ней поздно ночью. Она открыла дверь, и стояла на пороге с запредельностью в лице. Я заглянул ей в глаза, и осознание ошибки ударило по вискам. Это не она, мгновенно понял я. Я ошибся. Воистину, роковая ошибка... и что мне делать с этим теперь? Я жил с НЕЙ - но это не она, черт, черт и еще раз черт!

Потом-то я часто размышлял об этом... Может быть, это злая шутка знак времени, оставляющего на людях невидимые отметины? И мне довелось увидеть вперед это превращение?

Не понимаю. Я многое не понимаю, и знаю об этом. Мы не хозяева мира и не рабы времени. Мы - жертвы. Имя нам - легион.

Я просто ушел. Даже не обида, а разочарование овладело мной. Я курил в тот месяц так много, что не могу теперь вспомнить ничего из происходившего. Просто стерто из памяти. Просто.

6. Эпилог, а уместнее - эпиграф

Естественно, мертва. Что такое сентиментальная история без банального конца? Она умерла где-то далеко отсюда, я даже и не знаю как. Дошли слухи, что ее убили. Может, оно и так, но что это меняет? Предающий для предаваемого мертв заочно, без апелляций или смягчающих обстоятельств.

Я так и не узнал ее имени. Я не спросил, она не сказала. Странно? Странно.

7. Просто эпилог

Я прихожу к Оссу довольно часто. Он все торчит, и вокруг те же люди, и она тоже заходит. Мы иногда разговариваем о всяких пустяках, но никогда не смотрим друг другу в глаза. Я узнал, как ее зовут, но что от этого изменится? Она мертва. Мертва, как все живое. Мертва, как седой волос, первый седой волос, знак перелома и, естественно, символ. Символ? Символ чего? Да откуда мне знать.

8. Эпилог

Вскоре я вернулся к ней. Все это было срывом, и не более. Слишком много травы, слишком много жизни. Как-то само собой и исподволь все улеглось. Я снова приходил и приходил, с деньгами и шоколадом, покупая любовь и любовь. "На что тебе это, - частенько спрашивала она, - ничего не изменится..." Мы знали это. "Это же просто любовь, - говорила она, просто любовь. Надо с этим кончать. Это плохо кончится, это всегда плохо кончается". Я знал и понимал. Иногда мне приходило в голову, что было бы куда лучше, если бы, скажем, она умерла, где-то далеко от меня, а я бы не знал даже точно, просто дошли бы слушки... Или, например, мы бы расстались, остались бы старыми знакомыми, или - как знать! - даже друзьями, встречались изредка на всяких тусовках, разговаривая мило о пустяках но никогда не глядя друг другу в глаза.