Беспризорный князь - Анатолий Дроздов

Олята выскочил за дверь, как мешком ударенный. На миг даже забыл о Данусе. Мир, в котором он ранее жил, добрый и правильно устроенный мир, рассыпался в прах. Первую трещину в нем проложил лях, а теперь удар нанес человек, которого Олята обожал. От этой мысли не хотелось жить…

10

Младенец, вернее, останки его, лежали посреди улицы. Судя по всему, бросили там, где убили. Выволокли со двора мать, отобрали ребенка и ткнули того ножом. Произошло это давно: трупик успел почернеть и утратить человеческие черты. Зверье и собаки тело не тронули. Собак, видимо, зарубили половцы, а зверей не случилось. Лишь скопище мух, облепивших тельце, пировало на останках.

Спугнутые всадниками, мухи поднялись жужжащим роем. В носы людей ударила тошнотворная вонь. Все невольно прикрылись руками. Запах ослаб, но не исчез. Источником его был не только младенец. Продвигаясь улицей, всадники натыкались на почерневшие тела. Они валялись во дворах, ворохами смердящего тряпья застыли на улице. Старики, старухи, грудные дети – все, кого половцы сочли негодными. Кони, нервничая, обходили трупы, ежели не получалось, перепрыгивали их, не дожидаясь понуканий всадников.

– Сколько видел, никак не привыкну! – пожаловался Всеволод, когда отряд выбрался за околицу. – Хуже зверья! Ну, не надобны старики с младенцами, так зачем убивать?

Иван не ответил. Всеволод покосился на князя и понял, что лучше не продолжать. Он придержал коня, пропуская Ивана вперед, и устремился следом. Всадники поднялись на обрыв и, встав за кустами, принялись разглядывать противоположный берег. Там высился город. Стены, рубленные из дубовых стволов, примыкали к башням. Ни стены, ни башни, ни заборола не выглядели поврежденными. Город стоял, словно не замечая врагов. Луг, окружавший Путивль, был усыпан шатрами. Они тянулись вдоль стен, огибали возвышенность, занятую городом, и пропадали вдали. Между шатрами горели костры, бродили кони и люди; все это напоминало огромный муравейник, только не выросший вверх, а размазанный по земле.

– Их и в самом деле тьма! – выдохнул Всеволод.

– Меньше! – возразил Игорь. – За Путивлем – топко: ни шатра поставить, ни костра развести. Тьмы не будет. Половина – может.

Иван не отозвался. Он все еще находился под впечатлением увиденного. На службе у курского князя он насмотрелся смертей. Тогда это почему-то не цепляло. Ненависть будило, но не более. Гнев переполнял князя. Эта зарезанная кроха… Насупленное личико Ванечки возникло перед взором Ивана, он ощутил в руках нежную тяжесть ребенка, исходящий от него запах молока… Ивана Ивановича, родись он здесь, могли вот так же ткнуть ножом – просто для того, чтоб не связывал руки матери. А ее саму, оглушенную потерей, распяли бы на траве, и вонючие степняки в засаленных халатах, гогоча, выстроились бы в очередь…

– Полон держат там! – Всеволод указал рукой. – Охрана небольшая, ударим – сбежит.

– Вырезать! – возразил Иван. – На рассвете. А полон увести. Поганые, как побегут, могут стоптать!

Игорь с Всеволодом переглянулись и, не сговариваясь, кивнули.

– Что далее? – спросил Игорь.

– Мы зайдем со стороны города, – продолжил Иван. – А как половцы побегут…

– Уверен? – сощурился Игорь.

– Не сомневайся! – сказал Иван. – Бечь они могут только туда, – князь указал рукой, – там и встретите. Только не в лоб! Будут нестись, как оглашенные, – размечут вас и стопчут. Пропускайте мимо и режьте сзади!

– Славно! – засмеялся Всеволод. – Люблю я так бить!

– Мы не будем их бить! – возразил Иван.

Всеволод с Игорем удивленно уставились на спутника.

– Мы будем их карать! – сказал князь. – Казнить! Запомните, брате, и дружинам своим передайте: половцев – сечь! Никакого полона! Кто остановится, чтоб пленника вязать, подлечу и камнем брошу. Ясно?

Братья снова кивнули. Без большой охоты, но дружно.

Кончак проснулся в дурном настроении. Ныла спина, саднило в низу живота – сказывались годы, проведенные в седле. Даже самый бедный степняк не ходит пешком, что говорить о повелителе орд? Раскоряченные ноги, согнутая спина и отросший живот – неизбежная плата за удобство. Хана вдобавок одолевали стариковские болезни – те самые, которых, чем дольше живешь, тем больше цепляется. Ежели со спиной и ногами ничего поделать было нельзя, то жжение в животе проходило после совокупления с женщиной. Ее привели Кончаку прошлым вечером – такую, каких хан любил. Светловолосую, пышнотелую, с большой грудью и широкими бедрами. Кончак велел полонянку раздеть и цокал языком, разглядывая женщину. Повинуясь жесту повелителя, стражи ушли, а хан в предвкушении сладкой ночи потащил с себя халат…

Не вышло. Годы, добавляя хану болезней, забирали мужскую силу. Кончак уже не мог, как прежде, ночь тешиться с женщиной. Даже для одного совокупления требовалась помощь. Наложницы хана это знали, а вот проклятая уруска – нет. Кончак пытался объяснить полонянке, что нужно делать, даже показывал, но та лишь испуганно жалась к столбу и закрывалась руками. Рассвирепев, хан пнул бабу сапогом, после чего схватил за косу и выволок наружу.

– Вам! – сказал сторожам, бросив уруску на землю.

Те осклабились и мгновенно, пока хан не передумал, утащили бабу в темноту. Кончак знал, что к рассвету уруска умрет – слишком много будет желающих. Полонянок много, но товар нужно беречь. В первую очередь девственниц: за них платят щедро. За испорченную дают в разы меньше. Поэтому, врываясь в селения, воины хватают матерей. Младенцев убивают, а с бабой утоляют мужской пост – с этой не убудет. Десятник присмотрит, чтоб полонянку не замучили, – денег стоит. Только так воин имеет возможность утолить страсть; после того как баб пригонят к стану, к ним не допускают. Приказ хана. Хочешь женщину – скачи в набег! Не за тем шли, чтоб с полонянками в шатрах тешиться…

Уруску, конечно, не стоило убивать: стоила дорого. Купцы любят светловолосых и голубоглазых. Сама виновата: зачем ерепенилась? Лучше возлечь с ханом, чем с сотней воинов! Пусть! Хан может позволить себе потерю – пленниц много.

Эта мысль согрела хана. Набег удался. Кончак готовил его долго: ездил по кочевьям, пил кумыс, уговаривал. Бельдюзь согласился быстро: жаден. Упирался Гза. У него с Кончаком были давние счеты, не раз бились за кочевья и водопои. Старый мерин подозревал обман, потому осторожничал, обговаривая каждую мелочь. Кончак потел, уступал, но добился своего. Без Гзы было никак. Десять тысяч его воинов – сила! Прибавь орды Кончака и Бельдюзя… Закованная в железо русская конница – и та не устоит.

Вышло лучше, чем думали. Орды безнаказанно вторглись в пределы Руси, не получив даже слабого отпора. Как выяснилось, русские князья накануне увели дружины в Киев для участия в какой-то усобице. Кончак смеялся, слыша это. Боги Поля лишили русов разума. Вместо того чтоб собраться и отстоять свою землю, они пошли резаться за клочки чужой.

В отсутствие русских дружин грабить легко. Часть смердов успела сбежать, но и тех, кого выловили, хватало. Полон считали тысячами. Ханы, подчиненные Кончаку, наперебой советовали гнать его в Поле: вдруг русы опомнятся и ударят? Зачем терять добычу? Кончак успокаивал: русы начнут с Чернигова, а там – Гза. Тот непременно сообщит о нападении – так сговорились, уйти успеют. А ударить одновременно по всем ханам у русов сил нет. Кончак для того и выбрал Путивль, чтоб успеть сбежать. Гзе сказал, что Чернигов ему грабить невместно – Ярослав родич. Дальний, но все же. Старый мерин обрадовался: Чернигов богаче. Пусть теперь бьется с русами!

Возвращаться, однако, следовало. Отряды, отправленные за полоном, возвращались ни с чем: русы спрятались в лесах. Искать их там – безнадежное дело. Хорошо б взять Путивль – тысячи рабов и богатая добыча, но хан трезво оценивал свои возможности. Его люди не умеют штурмовать стены и выбивать ворота. Зачем стараться? И без того добыча неслыханная.

«Завтра!» – подумал Кончак. Вернутся из набегов последние отряды, и он отдаст приказ. К Гзе и Бельдюзю отправит гонцов, но пока те доскачут, Кончак будет у границ Поля. Хан ухмыльнулся. Слово, данное союзникам, он сдержит, упрекнуть не смогут. А вот русы, если соберутся, ударят по Гзе. Хорошо б разбили вдрызг! Тогда кочевья неудачника, его стада, женщины и рабы достанутся самому мудрому…

Хан встал с кошмы и повел плечами, прогоняя ломоту. Дежурный раб подскочил и укутал плечи повелителя халатом. Кончак пхнул раба ногой (не за провинность – для порядка) и вышел наружу. Стан просыпался. У потухших костров сидели воины, рабы суетились, поднося им лепешки, жареное мясо и кумыс; воины, не имевшие рабов, хлопотали сами. Кончак развязал шнурок шаровар. Моча сочилась, падая на траву отвесной струйкой. Если б уруска не дичилась… После совокупления с женщиной моча течет лучше. Правильно сделал, что отдал ее стражам!..

Гулкий удар прервал думы Кончака. Обернувшись, он увидел, как шатер, из которого только что вышел, оседает. Страж, стоявший неподалеку, вдруг махнул руками и пал ничком. Из расколотой головы воина потекло на траву серо-красное. Следом упал второй страж, закричали воины у ближнего костра… Шлепки и удары слышались со всех сторон, и хан, застыв со спущенными шароварами, не сразу понял, что происходит. С неба падали камни. Они разбивали головы воинов, ломали стойки шатров, убивали и калечили лошадей.