Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи - Батист Болье

Он не говорил, не двигался, лежал, как мы его положили. Может быть, он видел сны. Будем надеяться.

Анасарка – варварское слово из медицинского жаргона. Общий отек, вода повсюду. В легких, в брюшной полости, в коже. Этого человека смерть превратила в полноводную реку. Он вышел из берегов, начал вытекать из кровати. Невозможно взять его за руку, она выскальзывает. Тело проливается дождем на простыни, их приходится постоянно менять. Он не говорит, он изливается.

Я тысячу раз невольно представлял себе его жизнь.

Когда-то пациент из второй палаты был маленьким. Он упал с велосипеда, отец поднял и подсадил его.

Когда-то он учил алфавит, таскал вишни из соседского сада, наблюдал, как гусеница окутывает себя коконом и превращается в Тайну, впервые занимался любовью… Он пробовал вино, играл с огнем, пил кофе, надевал маскарадный костюм, получал диплом бакалавра, удостоверение личности, водительские права, ел жирное / соленое / сладкое, танцевал, бегал, плакал, опаздывал на автобус, ненавидел, страдал, заставлял страдать, выкручивал хвостик яблока, чтобы загадать желание, путешествовал, видел пирамиды, “Джоконду”, собор Святого Петра, картины Тернера, Поллока, плавал, молился, лопал пирог, не дожидаясь, пока он остынет, мучился животом из-за этого пирога, носил дырявые носки, работал, стучался в двери, нажимал на тысячи дверных ручек, покупал телевизор, развешивал сушиться белье, любил… Если повезло, то любил.

Может быть, у него был сын, который упал с велосипеда, и он поднял его и подсадил, как когда-то его отец, а до него – отец его отца.

Такой вот человек и такие у него жизни, которые я ему дал. Обычные жизни. Как у всех нас. Человек-губка напомнил мне о книге на тамильском языке, подаренной мне матерью: Ellâm onru. Это один из самых древних языков человечества.

Название буквально означает “Всё есть одно”.

Три года назад я отправился в Индию: родители решили еще раз отпраздновать там свадьбу. Тридцать лет брака. В этой стране все в превосходной степени: самое пестрое, самое яркое, самое ароматное, зверское, живое, невероятное, расслабленное, экзотическое… Просто кипящий котел.

И какая жара! Люди спали прямо на тротуаре, и я бродил среди неподвижных тел.

Чуть поодаль какой-то мужчина подозрительно долго тряс свою мать – туда, сюда.

Я ее осмотрел: ни пульса, ни дыхания, ни реакции зрачков на свет.

Мать, бедняжка, уже посинела и окоченела. И остыла. Мама-форель, выброшенная на берег в мороз.

Вызвать “скорую”? В Индии не найти “скорой”.

Оставалось взглядом подозвать людей, положить руку на плечо сына и произнести ужасные слова:

– She is gone[26].

Женщины принялись его утешать. Я отошел метров на сто, и меня вырвало под деревом. Потом еще через десять метров. В Пондишери деревьев много.

И что же дальше? Вернулся в гостиницу, долго спал, задавал самому себе вопросы. Целый ворох вопросов.

Индия – страна в превосходной степени. Иногда она самая печальная.

В тот вечер мама положила на мою подушку веточку жасмина и тоненькую книжечку – индийский философский трактат. Ellâm onru.

Всё есть одно.

То, что мы собой представляем, нам не принадлежит. То, что мы любим, что ненавидим, что носим на руках, на что надеемся, наши добрые дела и минуты слабодушия – все отражается в бесконечности. Все взаимосвязано.

Существуют миллиарды человеческих существ, но нет иного человечества, кроме нашего.

Ellâm onru.

Я куда-то засунул этот трактат, искал его, где только можно, переворачивал матрас в комнате, вытряхивал ящики, заглядывал даже за плинтусы… Где-то я его посеял, и это меня мучило.

Это было три года назад. Потом у моей матери обнаружили страшную болезнь. Спустя два года она умерла.

Термин такой есть: быстротекущая разновидность рака.

9 часов,

внизу, бокс 4

Снова и всегда в больнице возникает денежный вопрос. Я мог бы привести тысячу причин, по которым мы просим денег, но это покажется подозрительным.

Пример?

Я осматривал Сильвестра Мидаса из четвертого бокса. Назначил томографию. Не то чтобы это было срочно, но ждать ему предстояло часа четыре. Не меньше.

Он ругался, этот Сильвестр: зад на жестких носилках, капельница на правой руке. Он считал, что ждет слишком долго, и готов был убить первого встречного вьетконговца. Шансов у меня не было. Покорно выслушав его насмешки, я объяснил:

– Томограф обошелся больнице очень дорого. Чтобы возместить расходы, мы частично переуступаем его частным лицам. На нем работают специалисты из других клиник.

Он посмотрел на меня. Глаза его были как гранаты с выдернутой чекой. Ему, наверное, казалось, что я говорю по-вьетнамски. Я попытался упростить объяснение. И меня осенила гениальная идея:

– Во всем виноваты банки.

Я колебался между этой версией и обогревом кондиционерами. Объяснения вполне правдоподобные в наше время. Первое я счел более достоверным.

Поиграв мускулами под татуировкой, он смерил меня взглядом и бросил:

– Ладно.

Верный выбор: это решение оказалось более правильным.

– Мне бы стакан воды.

– Нельзя. До томографии – никак. Возможно, потом – все зависит от результатов – вам еще придется какое-то время потерпеть. Вы очень хотите пить?

– Нет, – ответил он. – Мне жарко.

– Это из-за обогрева кондиционерами.

Все-таки я гений!

Хотите правду? Из-за недостатка финансирования больница вынуждена приторговывать здоровьем людей. Вот почему мы клянчим копеечку и гонимся за прытким золотым самородком. Поэтому, а еще ради шампанского, сигар и кокаина.

Шучу. В больнице наркотиками не балуются. Зато…

10 часов,

наверху

Месье Валентин Коппер. Я ухитрился положить его в отделение наверху. У него образовался абсцесс на ноге, но он выкарабкался. Откуда взялась инфекция? Гигиена явно оставляла желать лучшего. Месье Коппером никто не занимался. Он жил в приемной семье, только слову “семья” все это никак не соответствовало. А между тем уход за ним щедро оплачивался… Нога его была до того грязна, что напоминала бутерброд с рокфором, много дней провалявшийся в холодильнике. Чтобы ее осмотреть, я натянул сразу несколько пар перчаток. У меня с микробами тяжелые разборки. Микробы повсюду, они невидимы и всегда готовы на любую подлость. Я слишком рано понял, что нам никогда не быть друзьями.

Вот вы притрагиваетесь к какому-то предмету (я не имею в виду ногу месье Коппера, я говорю об обычных вещах – телефоне, руле…), а на нем их миллионы. Вы кашлянули – из вас вылетели миллиарды микробов. Мы постоянно живем, окруженные облаком бактерий.

В детстве, когда в школьном буфете я покупал шоколадный эклер, мои приятели иногда, облизываясь, трогали пальцем блестящую коричневую глазурь.

Я смотрел на отпечаток пальца, оставленный на пирожном, и, не прикоснувшись к тарелке, отодвигал ее:

– Можешь съесть весь эклер…

Сколько всяких пирожных и булочек я так и не съел в нашем школьном буфете…

Величайшая виновница всех бед – ручка на двери в туалет. Как я только не изворачивался, чтобы к ней не притрагиваться!

Самое надежное оружие? Мыться. Десятки раз на дню. Однако человек, постоянно намыливающий руки, вызывает нездоровый интерес.

Почему, по-вашему, я выбрал медицину? Здесь чем больше вы моете руки, тем меньше вызываете подозрений. Более того – на вас смотрят как на профессионала.

У каждого своя тайная причина стать врачом. У меня – страх перед дверными ручками.

Я набирал телефонный номер, но семья месье Коппера не отвечала. Бывают семьи, где никого никогда нет дома, а бывают семьи, которых лучше бы не было вовсе. Как, например, у моей следующей пациентки… Я отложил карточку месье Бутерброда-с-Рокфором и занялся старушкой. Открыл карточку.

Фамилия: Сервантес.

Имя: Консоласьон.

Возраст: восемьдесят семь лет.

Причина госпитализации: падение с лестницы.

К счастью для нее, переломов нет, но имеется вывих бедра, вправленный бригадой “скорой”. Сустав на месте, нужен просто домашний уход, а через несколько дней – контрольный снимок.

Я смотрел на нее. Консоласьон, маленькая облезлая птичка, лежала на носилках, покорная, сморщенная, с гримасой боли на лице. Хотелось свить ей теплое мягкое гнездо из заботливых рук. В то утро ваш покорный слуга пребывал в благодушном настроении: война – зло, истребление детенышей тюленей – тоже. Скажем наркотикам “нет”!

Я подошел к ее дочерям. Старшая, брюнетка, смотрела на меня враждебно, младшая, блондинка, нервно теребила ремешок своей сумочки.