Полутораглазый стрелец - Бенедикт Лифшиц

Цари - тюремщики во образе царя -

Его замкнули в круг, навек нерасторжимый.

164

Он умирал, и смерть, приявши облик зримый,

Восстав пред ним в ночи, росла, к себе маня,

Как утро хладное таинственного дня.

Его душа рвалась отсель в предсмертной дрожи.

Однажды, положив оружие на ложе,

Промолвил он: «Теперь конец!» - и рядом с ним

Улегся под плащом Маренго боевым.

Его сражения при Тибре и при Ниле,

Дунайские - пред ним чредою проходили.

«Я победил, - он рек, - орлы летят ко мне!»

Вдруг, взором гаснувшим скользнувши по стене,

Он взор мучителя заметил ядовитый:

Сэр Гудсон Ло стоял за дверью приоткрытой.

Тогда, пигмеями поверженный колосс,

Воскликнул он: «Ужель не все я перенес?

Господь, когда ж конец? Жестокой кары бремя

Сними с меня!» Но глас изрек: «Еще не время!»

Приходит смерть, проходит злоба.

Таких не знали мы светил.

Спокойно он внимал из гроба

Тому, как мир о нем судил.

Мир говорил: «Была готова

Победа до любой черты

Идти за ним. Вождя такого,

История, не знала ты!

Почиет в славе, под травою,

Свершитель дерзостных чудес,

Уже при жизни взявший с бою

Ступени первые небес!

Он высылал, в пылу жестоком

Беря Мадрид, беря Москву,

Свои мечты бороться с роком

И воплощал их наяву.

Влюбленный в бранную тревогу,

Сей венценосный рефаим

Навязывал свой замысл богу,

Но бог не соглашался с ним.

Он шел вперед необоримо

И, облечен в свою зарю,

Окинув оком стены Рима,

Он мыслил: «Я теперь царю!»

Да, он хотел своею волей,

Священник, царь, маяк, вулкан,

Создать из Лувра Капитолий

И из Сен-Клу свой Ватикан.

Сей Цезарь так бы рек Помпею:

– Будь мне помощник, и гордись! -

И целый мир следил за нею,

За шпагою, пронзавшей высь.

Он шел, куда его надменно

Мечты безумные влекли,

И ждал, что перед ним колена

Склонят народы всей земли.

Мечтал свести зенит с надиром,

Все на земле преобразить,

Распространить Париж над миром,

Весь мир в Париже заключить.

Подобно Киру в Вавилоне,

Желал он под своей рукой

Все власти слить в едином троне,

В один народ - весь род людской.

И, идя к цели неуклонно,

Достичь такого торжества,

Чтоб имени Наполеона

Завидовал Иегова».

163. НАРОДУ

Тебе подобен он: ужасен и спокоен,

С тобою он один соперничать достоин.

Он - весь движение, он мощен и широк.

Его смиряет луч и будит ветерок.

Порой - гармония, он - хриплый крик порою.

В нем спят чудовища под синей глубиною,

В нем набухает смерч, в нем бездн безвестный ад,

Откуда смельчаки уж не придут назад.

Колоссы прядают в его простор свирепый:

Как ты - тиран, корабль он превращает в щепы.

Как разум над тобой, маяк над ним горит.

Кто знает, почему он нежит, он громит?

Волна, где, чудится, гремят о латы латы,

Бросает в недра тьмы ужасные раскаты.

Сей вал тебе сродни, людской водоворот:

Сегодня заревев, он завтра всех пожрет.

Как меч, его волна остра. Прекрасной дщери,

Он вечный гимн поет рожденной им Венере.

В свой непомерный круг он властно заключил,

Подобно зеркалу, весь хоровод светил.

В нем - сила грубая, и прелесть в нем живая.

Он с корнем рвет скалу, былинку сберегая.

К вершинам снежных гор он мечет пену вод,

Но только он, как ты, не замедляет ход,

И, на пустынный брег ступивши молчаливо,

Мы взор вперяем вдаль и верим в час прилива.

164. СОПОСТАВЛЕНИЕ

– Признайтесь, мертвецы! Кто ваши палачи?

Кто в груди вам вонзил безжалостно мечи?

Ответь сначала ты, встающая из тени.

Кто ты? - Религия. - Кто твой палач? - Священник.

– А ваши имена? - Рассудок. Честность. Стыд.

– Кто ж вас на смерть сразил? - Всех церковь. - Ну, а ты?

– Я совесть общества. - Скажи, кем ты убита?

– Присягою. - А ты, что кровью вся залита?

– Я справедливость. - Кто ж был палачом твоим?

– Судья. - А ты, гигант, простертый недвижим

В грязи, пятнающей твой ореол геройский?

– Зовусь я Аустерлиц. - Кто твой убийца? - Войско.

167

165. ФОРТЫ

Они - парижских врат сторожевые псы,

Затем что мы - внутри осадной полосы,

Затем что там - орда, чьи подлые отряды

Уж добираются до городской ограды,

Все двадцать девять псов, усевшись на холмы,

Тревожно и грозя глядятся в дебри тьмы

И, подавая знак друг другу в час укромный,

Поводят бронзой шей вокруг стены огромной.

Они не знают сна, когда все спит кругом,

И, легкими хрипя, выкашливают гром;

Внезапным пламенем звездообразных вспышек

Порою молния летит в долины с вышек,

Густые сумерки во всем таят обман:

В молчаньи - западню, в покое - ратный стан.

Но тщетно вьется враг и ставит сеть ловушек:

Не подпуская к нам его ужасных пушек,

Они глядят вокруг, ощупывая мрак.

Париж - тюрьма, Париж - могила и бивак,

От мира целого стоит отъединенный

И держит караул, но, наконец, бессонный,

Сдается сну - и тишь объемлет все и всех.

Мужчины, женщины и дети, плач и смех,

Шаги, повозки, шум на улицах, на Сене,

Под тысячами крыш шептанья сновидений,

Слова надежды: «Верь!» - и голода: «Умри!» -

Все смолкло. Тишина. До утренней зари

Весь город погружен в ужасные миражи…

Забвенье, сон… Они одни стоят на страже.

Вдруг вскакивают все внезапно. Впопыхах

Склоняют слух к земле… - там, далеко, впотьмах

Не клокотание ль глубокое вулканов?

Весь город слушает, и, ото сна воспрянув,

Поля пробуждены; и вот на первый рев

Ответствует второй, глух, страшен и суров,

Как бы взрываются и рушатся утесы,

И эхо множит гром и грохот стоголосый.

Они, они! В густом тумане под горой

Они заметили лафетов вражьих строй,

Орудия они открыли очерк резкий,

И там, где вспугнута сова на перелеске,

Они увидели заполнившее скат

Скопленье черное шагающих солдат:

Глаза предателей в кустарниках пылают.

Как хороши форты, что в сумрак ночи лают!

166. НАПОЛЕОН III

Свершилось! От стыда должна бы зареветь.

Приветствуя тебя салютом, пушек медь!

Привыкнув ко всему подкрадываться сзади,

Ты уцепился, карл, теперь за имя дяди!

Самовлюбленный шут, устроив балаган,

Ты в шляпу Эсслинга втыкаешь свой султан,

Наполеонов сон тревожа в тьме могильной,

Ты пробуешь сапог напялить семимильный

И, жалкий попугай, расправивши крыла,

На свой насест зовешь Аркольского орла!

Терсит уж родственник Ахилла Пелиада!

Так вот к чему вела вся эта Илиада!

Так это для тебя вставал на брата брат

И русские войска гнал пред собой Мюрат?

Так это для тебя сквозь дым и огнь орудий

Навстречу смерти шли, не дрогнув, эти люди

И, кровью напоив ненасытимый прах,

Слагали голову в эпических боях?

Так это для тебя - уже теряя силы,

Весь материк дрожал от поступи Аттилы,

И Лондон трепетал, и сожжена Москва?

Все, все для твоего, о карлик, торжества:

Чтоб мог ты, внемля лесть Фьялена, Маскарильи,

Развратничать в кругу придворной камарильи,

Чтоб в луврских оргиях делил с тобой угар

Разгульных пиршеств Дейц иль господин Мокар?

Так это для тебя - по киверам, папахам

Пронесся грозный смерч? Погиб под Рейхенбахом

Дюрок? Сражен ядром при Ваграме Лассаль?

169

Так это для тебя - безмерная печаль

Вставала призраком со снежных перепутий?

Картечью Коленкур настигнут был в редуте,

И гвардия легла костьми под Ватерло?

В тот самый час, когда, огромное крыло

Влача по насыпям могильным и курганам,

Нам обнажает ветр на каждом поле бранном

Несчетных черепов зияющий оскал, -

По славным поприщам ты бродишь, как шакал,

И именем чужим орудуешь, пройдоха!

И вот уж щелкает в руке у скомороха

Бич, всех властителей земных повергший ниц,

И солнцевых коней - Маренго, Аустерлиц,

Мондови, Риволи,- позоря их возницу,

В свою впрягаешь ты, ничтожный, колесницу!

167. ВЕРГИЛИЙ, БОГ…

Вергилий, бог, едва не ставший серафимом,

Подчас венчает стих лучом неизъяснимым -

Ведь он еще в те дни в наш кругозор проник

И пел, когда Христа был слышен детский крик.

Ведь он из тех, кого касалось языками

С востока дальнего прорвавшееся пламя.

Ведь он из тех, кого на горней высоте

Златил, забрезжив, день, рассветший во Христе!

Так вифлеемская заря, еще незрима,

По воле божией чело светлила Рима.

168-172. НИСХОДИТ ЖИЗНЬ МОЯ…

Нисходит жизнь моя уж в сумрак гробовой,

И мне доступней смысл вещей потусторонний:

Прекрасней праведник, поверженный судьбой;

Обожествленье солнц - когда они на склоне.