Тайна "Фламинго" - Мери Кайе

— Визит вежливости, Иден?

— Нет, боюсь, деловой. Бабушка хочет, чтобы я посмотрел на телят, прежде чем мы окончательно оформим сделку.

— Конечно, она вчера говорила по этому поводу. Телята в загоне за домом. Там Кекинай. Он тебе ответит на все вопросы. А я пока развлеку мисс Кэрил.

Иден с сомнением посмотрел на Викторию, потом ехидно улыбнулся во весь рот и сказал:

— Прекрасно. Я ненадолго. — И ушел.

Виктория сделала инстинктивное движение, словно хотела пойти за ним, но мистер Стрэттон либо случайно, либо нарочно шагнул вперед, загородив собой проход.

— Хотите сигарету? — Он протянул ей портсигар.

— Спасибо, не курю.

— А я закурю, если вы не против. Чай подадут через пару минут. Или желаете выпить прохладительного? Днем очень жарко на озере.

Виктория не ответила на вопрос и проговорила, слегка заикаясь:

— Мне жаль, что вы слышали мои слова насчет зарубок

— Не стоит извиняться за свою точку зрения, — серьезно сказал Дру.

— Я извиняюсь не за точку зрения, а за то, что вы ее слышали.

— Меня нелегко обидеть. Значит, вы считаете меня отвратительным варваром, потому что я разрешаю парням вести счет убитых. Вы не единственная. Есть тысячи мягкосердечных, невежественных людей, которые поддержат вас.

— Спасибо, — мило протянула Виктория.

— Пожалуйста. В отличие от вас я хотел быть грубым. Видите ли, мисс Кэрил, меня утомляют люди, проповедующие свои взгляды на то, что для них является лишь теоретической проблемой и не касается лично, не есть проблема жизни и смерти. У каждого из нас есть то, что мы любим, за что готовы сражаться, умереть и убивать. Интересно, сколько из числа этих нравственных лицемеров смогли бы защитить свой дом, свою жену, возлюбленную или своего ребенка, если бы их жизни оказались в опасности?

— Я не то имела в виду. Только то, что вы ставите зарубки, будто убийство это игра.

— Это не игра. Это ужасно серьезно. Мы преследовали лишь тех, кто намеренно жестокими клятвами, церемониями, жертвенными убийствами, о которых и рассказать-то невозможно (они так кровожадны, что внешний мир просто не поверит), поставил себя вне закона. Мы знали, если нас схватят — а со многими так и случилось, — мы умрем медленной и страшной смертью. Нельзя вести кампанию против зверей мау-мау в перчатках, если только вы не будете возражать против того, чтобы вырыть могилу в лесу и увидеть в ней своего лучшего друга, сожженного заживо на медленном огне, которого предварительно лишили некоторых частей тела, — мау-мау применяют их в своих ритуалах.

Симпатичное лицо и приятный голос Дру не изменились, только вдруг голубые глаза стали суровыми и холодными, как морские камни. Виктория с ужасом осознала, что он говорил о себе, он видел все это. И сказала совсем некстати:

— Извините.

Глаза Дру приобрели обычное выражение, он бросил сигарету.

— Пойдемте туда, я покажу вам кое-что.

Он резко взял ее за руку, повернул и повел к дальнему крылу веранды, где колонна поддерживает крышу, на колонне тоже виднелись зарубки.

— А это наши потери. — Он легко погладил столб. — Вот это Сендаи. Мы вместе с ним играли в детстве. Его отец работал у моего отца, когда оба были еще молоды… Это Мтуа. Один из лучших наших товарищей. Ему отрезали руки и ноги и сунули его умирать в муравейник… Это Тони Шеравей. Его сожгли заживо… Это Багуру, он кикую. Всю его семью убили во время нападения племени мау-мау на их деревню; их жгли в хижинах, а если кто выбирался, добивали пангами. Багуру пробыл с нами год, а что с ним сделали — невозможно рассказать.

Дру нетерпеливым жестом отпустил руку Виктории.

— Зачем продолжать? Они для вас ничего не значат. Но эти зарубки помогают оставшимся. Они знают, что в случае их смерти мы за них обязательно отомстим.

Дру отвернулся и посмотрел вокруг, сощурившись от яркого солнца.

— Бессмысленно относиться к африканцам как к белым. Они мыслят не так, как европейцы. Это непонятно лишь ненормальным и политикам.

Виктория с сомнением сказала:

— Но ведь это их страна.

— Чья?

— Африканцев.

— Каких африканцев? Все, что вы здесь видите: долина Рифт и плоскогорья, известные под названием Белые холмы, — все принадлежало племени мазаи. Но не они, а кикую претендуют на эту землю, хотя никогда ею не обладали. Здесь никто не жил, пока не поселился Деламер. Именно он и ему подобные поселенцы доказали, что здесь можно выращивать скот и овец. Но даже они не отнимали землю. Кучка мазаи, живших здесь добровольно, обменяла эту землю на другую огромную территорию, которую они и населяют до сегодняшнего дня.

— Но… — начала Виктория, однако Дру прервал ее:

— А вся эта болтовня насчет того, что «земля принадлежит им», мне надоела. Шестьдесят лет назад американцы все еще сражались с краснокожими индейцами и мексиканцами, завоевывали их земли, но я не слышал, чтобы кто-то заявил, что они должны убраться из Америки и вернуть землю первоначальным ее владельцам. Наших дедов встретила здесь дикая природа, никто не хотел здесь жить, поэтому в то время никто не возражал против поселенцев. Кровью, потом и слезами они превратили эту землю в цветущий оазис. Теперь слышен хор голосов о «национализме», о «возврате земли». Если они могут пользоваться землей — пусть докажут это. В Африке полно земли. Пусть выберут себе место и начнут обрабатывать землю, как мы. Пусть докажут, на что способны. Но нет. Их это не устраивает. Им нужны плоды чужого труда.

Он махнул рукой в сторону зеленых газонов, садов с фруктовыми деревьями, хозяйственных построек.

— Когда мой дед пришел на эту землю, здесь никого и ничего не было. Это плоды его труда, труда моих родителей и моего. Я здесь родился, это мой дом. Я собираюсь здесь остаться. Если это аморальный, агрессивный колониализм, тогда все американцы, предки которых покоряли Дикий Запад, должны тоже так называться. И только когда ООН велит им освободить страну, тогда и мы подумаем, чтобы уехать.

Он повернулся к Виктории и впервые за время знакомства улыбнулся. Его улыбка оказалась маняще привлекательной, и девушка почувствовала, как помимо воли ее враждебность испаряется.

Дру сказал:

— Прошу прощения за то, что произнес чрезмерно затянутую и слишком примитивную лекцию о точке зрения поселенцев. Для вас это скучно и утомительно. А вот наконец и чай. Пойдемте, будете хозяйкой.

Он продолжал легкий разговор ни о чем, пока не вернулся Иден. После его прихода мужчины говорили только о делах. Виктория слушала краем уха.

«Затянутая и слишком примитивная» — может быть. Но она еще помнила рассказы своего отца о первых днях жизни в долине ее деда. О тяжком труде под обжигающим солнцем. Как мучительно было рыть колодцы, выращивать урожай, разводить скот. Первые ощутимые следы успеха — «дикая природа зацвела как роза». Потом годы засухи: сначала погиб урожай, потом пал скот. Им грозило разорение, но люди не хотели сдаваться. Первые дороги. Первые больницы. Первая железная дорога. Первые школы… Было нелегко, но из-за тяжелого труда, пролитого пота, отчаяния и решимости результат стал вдвое ценнее. На ум пришла строчка из песни «Оклахома», знаменитого мюзикла тех лет, посвященного освоению другой земли около века назад, принадлежавшей краснокожим «разрисованным дикарям».