Второе дыхание - Александр Зеленов

Настала пора прощаться.

Ирина сказала, проводит его немного, пошла впереди. В полушубке, с шинелью в руках, резко скрипя необмятыми валенками, Ряшенцев двинулся следом.

По выходе из поселка остановились, она подняла на него глаза. Неловко притянув к себе, он поцеловал ее в тугую нахолодавшую щеку и зашагал, решив не оглядываться. Но все же не выдержал, оглянулся.

Она уходила, зябко согнувшись, засунув руки в широкие рукава шинели. Он ждал, когда обернется, чтоб помахать на прощание. И вот наконец-то она обернулась, махнула ему, но как-то уж слишком поспешно, и больше не оборачивалась, сколько он ни стоял.

Неужели обиделась?

Он зашагал в тревожном раздумье. Так вот и будет у них постоянно: вместе — считанные минуты, а врозь — недели и месяцы.

Доведется ли им хоть еще раз увидеться? Может случиться, что эта их встреча будет последней...

9

С зимы нового, сорок четвертого года основные события на советско-германском фронте переместились на север, под Ленинград, и на Украину, южнее. На участке же Белорусского фронта после осенне-зимнего наступления сорок третьего года наступило затишье, хотя бои и не прекращались. Белорусский фронт своими действиями старался сковать как можно больше вражеских сил, не позволяя их перебросить южнее, на Украину. И только весной, в апреле, когда разлились полесские реки, а многочисленные болота стали непроходимыми, войска получили приказ перейти к обороне.

Ряшенцев и Ирина вновь оказались неподалеку лишь в самом конце зимы. Ирину откомандировали в группу переводчиц при штабе корпуса, а Ряшенцева, как это случалось и раньше в часы фронтового затишья, в распоряжение политотдела дивизии как художника, рисовать для дивизионки портреты героев, писать транспаранты и лозунги.

Его уже хотели оставить в политотделе дивизии совсем, но однажды начальник политотдела корпуса, увидев выполненную в красках схему боевого пути дивизии в окружении портретов героев, спросил начподива, подполковника Малина: «Это кто ж у тебя умелец такой?» — «Да так, офицер один», — ответил уклончиво Малин, зная обычай начальства перетаскивать всех хороших специалистов к себе. «Офицер, говоришь? — глядя вполглаза на Малина, промолвил тот со значением. — А ну покажи своего офицера».

Малин стоял и мялся. Полковник нетерпеливо вскинул лохматую бровь: «Я жду!..» Срочно пришлось разыскивать Ряшенцева. «Твоя работа?» — «Так точно». — «Академию, что ли, кончал?» — «Никак нет, в Суриковском учился». — «А где же тебя разукрасило так?» — кивнув на лицо лейтенанта в мокнущих корках, спросил полковник. «Обморожение», — ответствовал Ряшенцев, еще больше вытягиваясь перед высоким начальством. Полковник взглянул на руки его в бинтах: «А это самое (он пальцем изобразил нечто в воздухе)... ты с такими руками сможешь?» — «Так точно, смогу, заживают уже...» И вопрос о его переводе в корпус был решен окончательно.

Распрощавшись со взводом, с друзьями и с капитаном Митрохиным, Ряшенцев целыми днями теперь просиживал в теплой сухой землянке над листами белого ватмана. Начальство сюда почти не заглядывало, никто ему не мешал. И, сидя тут в одиночестве, вдыхая спиртовые запахи туши, гуашевых красок, он вновь с головой окунулся в родную стихию. Работал самозабвенно, весь отдаваясь любимому делу, не чая насытиться.

Ах, как ведомо это чувство тому, кто побывал на войне, когда из холода, грязи, опасностей, из фронтовых неизбывных тягот вдруг удается хоть на короткое время попасть в тепло и уют и отдаться любимому делу, которым ты занят был до войны!

Долго потом не можешь забыть этих благословенных дней, помнишь о них как о самых счастливых днях своей жизни...

Но хотя от Ирины он был теперь и неподалеку, все же увидеться с ней на этот раз не спешил, а терпеливо ждал, когда доктора наконец-то снимут с его рук повязки, когда на лице подсохнет, отвалится корка, а кожа на выболевших местах примет естественный цвет.

Прежде почти не заботившийся о собственной внешности, стал он теперь очень внимателен к ней. Часто поглядывал в зеркало, мучился, видя, как медленно заживает лицо. И только весной, когда уже стаял почти весь снег, обследовав тщательно свою внешность перед зеркалом, он наконец-то решил, что может ей показаться.

Ирина в землянке была не одна, с какой-то девицей. Та собиралась, видимо, на дежурство и засуетилась при появлении Ряшенцева. Затем, подмигнув незаметно Ирине и пожелав им всего наилучшего, вышла.

Они остались одни.

Ирина взялась угощать сухарями, домашним печеньем (сказала, что получила от тетки посылку). Притащила из кухни большой котелок с дымящимся чаем, торжественно объявила, что сейчас они будут пить чай с домашним вареньем. Она то и дело смеялась при этом, была неестественно оживленна.

Кружка была одна на двоих, и они принялись отхлебывать чай поочередно. Чай был крепок, горяч, жесть обжигала губы. В землянке жарко натоплено. Вся заалев от жары, Ирина стала расстегивать гимнастерку. Предложила скинуть свой китель и Ряшенцеву, стала ему помогать, прижалась, обдав его жаром разгоряченного тела...

Кровь ударила ему в голову, стало темно в глазах. Он рывком притянул ее к себе: ну?! — но Ирина вдруг с силой рванулась из рук и принялась торопливо, дрожащими пальцами, застегивать на себе гимнастерку.

Не понимая, в чем дело, он оглянулся.

На пороге землянки стояла девица — не та, а другая, лицом похожая на цыганку, худая и черная. Притворно-испуганно вскрикнула «ой!», извинилась, что только лишь на минутку, прошла к своей койке и, вытащив вещевой мешок, принялась в нем копаться.

Ряшенцев и Ирина сидели, не смея взглянуть друг на друга.

Отыскав наконец-то что нужно, ехидно хихикнув, девица выскочила на улицу. Оба они подняли головы, взглянули друг другу в глаза и расхохотались.

— Это наша Видясова, переводчица, — заговорила Ирина. — Такая вреднючая — ужас! Ей уж под тридцать, успехом у мужиков не пользуется, а как только завидит девчат наших с кем, так сразу и зеленеет от злости...

Она снова подсела к Ряшенцеву, взяла его руки в свои: почему он не появлялся так долго?

Он вновь потянулся к ней, но прикрывавшая вход плащ-палатка откинулась, зашуршав, и на пороге опять показалась Видясова:

— Тысячу раз пардон, перчатки забыла, вот память! Одну минуточку толечко...

И снова полезла в мешок.

— Пойдем отсюда, Костя. Все равно тут побыть нам с тобой не дадут...

Оба, одевшись, вышли и стали возле землянки, не зная, куда направиться. Следом выскочила Видясова. Хотела прошмыгнуть мимо, но оступилась в лужу, притворно вскрикнула «ой!», остановилась, пропуская их вперед, и бросила в спину:

— Счастливого плаванья!..

Ирина пошла впереди. Он плелся за нею и чувствовал себя перед ней виноватым. Шел, поглядывая вполглаза вокруг.

Как все быстро менялось в природе! От утренника, паутинной пленочкой льда запеленавшего лужи, будто сахарной пудрой присыпавшего прошлогодние блеклые травы, не оставалось уже и следа. Апрельское солнце согнало ледок, а травы, оттаяв, лоснились, курясь, обсыхая.

Они поднялись на пригорок, к березовой роще, с которого далеко открывались просторы болотистого Полесья.

Была пора половодья. Блестели под солнцем бесчисленные болотца, низины с затопленными вешней водой деревьями. Слева чернели скелеты домов сожженной немцем деревни. Над опаленным пожаром деревом, над разоренным гнездом кружились два белых аиста. В волглой сини апрельского неба истаивал белый дым облаков. Воздух был голубой, дали затянуты вешним маревом. Сладким паром курилась земля. Все изнывало в весенней истоме, все млело в недвижности. Жил, казалось, один только лес. Хрипло и томно орали грачи на голых еще березах, в ветвях гомозилась и пела разная птичья мелочь. Длинные свисты пускали скворцы, выстукивали на серебряных наковаленках звонкие песни синицы...

Ряшенцев всем существом своим ощущал, что сегодня, сейчас что-то должно случиться, что-то настолько важное, что́ и решит навсегда их отношения. Ирина по-прежнему шла впереди, с опущенной головой, вся выжидательно присмирев. Он загадал: как только они дойдут до той вон березки, как только она поравняется с ней...

Ирина уже подходила... Все ближе и ближе... Вот подошла, поравнялась. Ну! Чего же он ждет?!..

Неистово колотилось сердце. Но он ни на что не решился и, унимая нервную дрожь, загадывал следующий ориентир.

Она подошла к нему — и опять повторилось все то же. Пришлось выбирать третий. А когда миновала и этот, он с унынием ощутил, что у него так и не хватит духу свершить задуманное.

...Они пробродили по голому вешнему лесу почти до обеда и очень устали. Было пора возвращаться. Ирина еле тащила ноги, в глазах ее стыла тоска. Он чувствовал, как в ней копится раздражение, но так ничего и не мог поделать с собой...