Железный тюльпан - Елена Крюкова

— Гляди в оба! Это класс, говорю тебе!

Рыжая девчонка вывернулась, подбоченилась, задрала ногу в резком канканном движении. Ее голые ноги, казалось, щелкнули, как ножницы. Как с нее не слетели туфли? Она открыла рот и заблажила:

— O, my baby, I love you, I love you!..

— Ого голосяра. Поет с акцентом, она что, тоже макаронница, из Итальянского квартала?..

— Хуже, Билл. Она русская. Русская, говорят тебе! Я спас ее, дурочку. Она хотела с моста броситься. От голода. Она двух слов по-английски связать не могла. Так дрожала, промерзла вся… Одежонка на ней мокрая была… Ну, я ее подобрал, привел к себе…

— Обогрел, разумеется!..

— Не удалось, Билл, Дженнифер дома была… Дженнифер ей горячую ванну сделала, накормила, всякое такое… Ну, бабы, знаешь… Я ей работу с ходу предложил. Стриптизершей. А она мне возьми и задвинь: я, говорит, пою, а попеть тут у вас, в баре, нельзя?.. Очень даже можно, говорю. Валяй, пой! Ну вот и поет…

Русская козочка на высоких каблуках сделала шаг вперед, подошла к краю сцены, к рампе. Выставила вперед ногу. Поиграла коленом, бедром. Мужики в баре засвистели, закричали: «Давай, поднажми!.. Покажи класс!.. Забей Джулии очко!..» Черный Фрэдди довольно закряхтел. Рыжая девчонка встряхнула волосами, покачала бедрами туда-сюда, — и вдруг так отчаянно завертела задом, будто хотела взлететь, будто плясала ламбаду. Раскинула руки. Фрэдди щелкнул пальцами. Пошла фонограмма. И фонограмму взрезал, как нож, ослепительный визг:

— Оу, йе-еа-а-а-а-а!.. Май литл бой, ай уил кам эге-э-э-эйн!..

— У нее паршивый акцент, — прохрипел Билл. — А голосок что надо. Вторая Уитни Хьюстон. Как тебе, Джек?.. Фрэд, ты не останешься в накладе с такой телкой. Она тебе состряпает пудинг из баксов, вот увидишь. Скажи Дженнифер, чтобы кормила ее получше. Ты всегда можешь перепихнуться с ней, пока Дженнифер торчит в маркете.

Рыжая девочка пела то громко, то тихо, вела себя на сцене то нагло и вызывающе — садилась на шпагат, показывала зад, — то становилась тише воды, ниже травы, и сильный, звучный голос, чуть хриплый, слегка похожий на голос незабвенной Эллы Фитцджералд, падал до шепота. Ах, девочка, этот дрянной ресторанишко на окраине Нью-Йорка не для тебя. Уж больно голосок твой хорош. Шикарен даже. Такой алмаз чистой воды, если вставить в богатую оправу, отгранить… м-м-м…

«Ты, рыжая!.. Ты же русская!.. Спой про красного медведя!.. Спой „Казачок“!..»

«Спой про Распутина, рыжая!..»

— Ты, Фрэд, слышишь, в Нью-Йорке сегодня арестовали Майкла Коровьефф, какого-то русского шпиона, он покушался на их Президента…

— С нас пример берут! Сколько наших президентов мы угрохали. — Фрэдди выпятил грудь. — Неграмотный бы, Билл. Не Майкл, а Ми-ка-ил — вот как надо говорить!

Распутин и «Казачок». Они больше ничего не знают о России, эти американцы, эти ниггеры, эти… Примитивы. Лишь пожрать и поспать. Больше ничего. Она третий год в Америке, и… Больше — ничего?!

Пой, Любка. Пой! Если ты не сдохла под забором, если ты не кинулась с моста и не утонула к чертовой матери, если тебя запихнули сюда, в этот вонючий бар, в этот дрянной ресторанишко, и велели жить, и заставили петь — так пой же, пой, дорогая! Пой! Это одно, что тебе осталось. Пой хорошо! Пой лучше всех! Пой так, чтобы эти толстые рыла, худые лица-осколки, черные и шоколадные хари, бледные маски — все раззявили вопящие в восторге рты, все исходили слюной, все поддавались твоему соблазну и кричали: браво, Любка! Браво, голубка! Еще! Еще!

И она наддавала. И она вертелась на носке, на пятке. И она наполняла голосом прокуренный, продымленный, гудящий зал. И она раскланивалась, посылала воздушные поцелуи.

«Ну до чего смешна!..»

«Фрэдди, а если сбрить ей рыжую шевелюру к дьяволу, как думаешь, оригинально будет?!..»

«Ка-за-чок!.. Ка-за-чок!..»

И она совсем не ожидала, что дверь отлетит под ударом сапога, и в зал ворвутся люди с пистолетами в руках, и наставят пистолеты на ужинающих, на жрущих и пьющих, на тискающих на коленях и в темных углах полуголых девочек — за отдельную плату, конечно, — и кое-кто выхватит из карманов тоже пистолеты, чтобы отстреляться, а им выстрелить не дадут, сразу уложат на месте, — и она, певица бара «Ливия», рыжая русская девчонка — откуда?.. с Брайтона?.. из Челси?.. из Чайна-тауна?.. — будет стоять на сцене, оглушенная выстрелами, и прижимать руку ко рту, загоняя внутрь себя звериный, отчаянный вопль.

Она впервые видела, как убивают людей.

Тот, кто ворвался первым, ражий детина в широкой, громоздкой кожаной куртке, уложил тремя выстрелами троих мужчин в баре. Поднялся женский визг. Голые девки попадали на пол, зажимали ладонями уши, закрывали затылки руками. Детина хищно огляделся вокруг, увидел обалдевшую от выстрелов Джулию, вспрыгнувшую на сцену, к русской, прицелился и выстрелил. Люба смотрела, как белокурая стриптизерша, задирая ноги, падает, падает, медленно, страшно, как в плохом кино, судорожно обнимая металлический шест закинутыми за голову руками.

— Бандиты! — закричал Билл басом. — Ложись, ребята!

— Нам нужна твоя касса! — крикнул рослый ниггер, сжимая в руках тяжелый «руби». — Раскошеливайся!

Это страна, где больше всего любят деньги, подумала Люба, раскрыв рот, наблюдая со сцены, как медленно, вразвалку, везя ноги по полу, Билл пошел к кассе бара. Им нужны только деньги, больше ничего. Да ведь и ей нужны деньги! Ей нужны деньги, чтобы выжить. И этим ребятам с пистолетами — тоже для того, чтобы выжить! Значит, они ровня. И она — нищая, и они — нищие. Только зачем они стреляют?! О, зачем?!.. Не надо, ребята… Не надо…

— Не надо! — крикнула она по-русски, заслонясь рукой от наведенного на нее черного дула.

Рослый негр показал белоснежные зубы. «O, red girl, — оскалился он, — o, funny girl». Он пошел к ней, вытянув руки, скрючив, как черные когти, пальцы. Она попятилась. Негр, изловчившись, запрыгнул на сцену. Теперь они оба были на сцене — он и она. Они играли свой спектакль. Люба попятилась. Ниггер пошел на нее, как в танце. Они танцевали танец смерти. Танец крови. Танец страха.

Она скосила глаза во тьму зала. Где Черный Фрэд, ее хозяин?! Фрэда не было. Они его убили, подумала она, а сейчас убьют ее. Она присела на корточки и завизжала на высокой ноте: а-а-а-а-а! Ниггер шагнул к ней, грубо подхватил ее под мышки. Она забилась в его руках, затрясла ногами. Он крепко прижал ее к себе, будто бы она была вещь, тюк с тряпьем, и понес к выходу. Билл стоял у кассы, белый как полотно, дрожащими руками отсчитывал бандиту дневную выручку.

— Певичка, — сказал негр, больно встряхивая ее, — ишь ты, певичка. Под всех ложишься, певичка, или только под хозяина?.. Мне споешь, ладно?.. После… потом… Ну, да ты всех нас позабавишь…

— Шит, — пробормотала она, вдавясь лицом в грубую свиную кожу его промасленной куртки. — Ю из шит.

— Ах, я дерьмо, — лиловые толстые губы ниггера расплылись в издевательской ухмылке. — Так я ж тебе, рыжая курица, покажу, какое я дерьмо.

Ражий детина, ворвавшийся первым, выстрелил в люстру, качавшуюся в табачном дыму под потолком. Посыпались хрустальные осколки. Они сыпались, как стеклянный снег, на руки и лица живых, на плечи, руки, ноги и лица убитых, валявшихся там и сям на полу бара.

Бандиты утащили ее за гаражи. Туда, за те проклятые гаражи, которых она так боялась, еще с тех пор, как Фрэдди первый раз привел ее в «Ливию». Она так и знала, что она помрет там, за этими клятыми гаражами. Так и есть, они волокут ее туда. Тот, дюжий главарь, еле дышит. Так запыхался. Так скорей хочет отдохнуть. И ниггер, что ее тащит под мышкой, тоже хочет отдохнуть. Они все хотят отдохнуть. А Билла убили или нет?! Не оглядывайся назад, Любка. Никогда не оглядывайся назад. Назад оглядываться опасно.

Они утащили ее за гаражи, и она уже знала, что они сделают с нею. Она процедила им по-английски: лучше кончите меня сразу, сволочи. Ведь это так просто — пулю в лоб, и делу конец. Ниггер рассмеялся, кинул ее на асфальт. Будто бы она была тряпка, а не человек. Перед ее лицом, прямо перед ее закинутым лицом, близко, светилась под полной высокой Луной дверь гаража, железная дверь, вся в надписях, царапках, непристойностях, граффити, грязных узорах, подобных пятнам на коже сифилитика. Они все, скопом… Нет… Нет, это все ей снится… «Не надо, не надо», - шептала она по-русски. Один, высокий, черный призрак, от него еще так сильно пахло потом и дешевым дезодорантом, расшвырял всех. Посмотрел в лунном свете на ее искусанные губы. «Все вон отсюда!» — заорал надсадно. Наступила тишина. Странная, неземная тишина. Будто бы все это было далеко, на Луне. Холодная ночь. Осень. Холодный, в изморози, асфальт под полуголой спиной. Она запомнит эту изморозь на всю жизнь. Она запомнит это черное, ночное лицо, что нависало над ней, поднималось и опускалось. Лицо призрака. Она плющилась под живой, жестокой тяжестью. Глядела на Луну. Старалась глядеть на Луну. Кусала губы, из губ текла по подбородку кровь. Она слизывала ее языком. Ее одежду, что для выступления в баре купила ей Дженнифер, чужие руки разорвали на куски.