Искатели необычайных автографов - Владимир Артурович Левшин

об ученом только по тому, сколько почестей воздано ему в энциклопедии? Да знает ли Фило, что такое Фибоначчи? Это же основоположник новой эры в европейской математике! Да, да, эры, и ни на миллиметр меньше. Фибоначчи познакомил Европу с великой математикой средневекового Востока. Это благодаря ему здесь узнали о десятичной системе счисления. Да если б не Фибоначчи, человечество, может быть, до сих пор пользовалось бы неуклюжими римскими цифрами или — страшно сказать! — вавилонской клинописью.

Фило равнодушно пожал плечами.

— Ну и пусть. Мне-то что?

— Конечно, — напустился на него Мате, — вы же у нас филолог, счетом не занимаетесь. А ведь еще Чехов сказал: «Специалист подобен флюсу: полнота его одностороння».

— С вашего разрешения, это сказал не Чехов, а Козьма Прутков.

— А что от этого меняется? Ваш флюс так при вас и остался.

— А ваш — при вас. И при вашем Фибоначчи.

— Черт знает что! — вышел из себя Мате. — Так говорить об авторе знаменитой «Ли́бер аба́чи»!

— «Либер абачи», — повторил Фило. — Если не ошибаюсь, учебник арифметики?

— Вот именно, и, смею вас заверить, замечательный, — с жаром подхватил Мате. — Среди математических книг того… простите, этого времени нет ему равных. Обилие и разнообразие задач, доказательность, оригинальные методы решений… Удивительная книга Фибоначчи неспроста стала источником, из которого черпали математики следующих столетий. Задачи и приемы «Либер абачи» встречаются в итальянских, немецких, английских, французских, русских учебниках. Их можно обнаружить даже в научной литературе восемнадцатого века. А так называемые числа Фибоначчи? Долгое время они оставались забытыми. Но теперь! О, теперь Фибоначчи и его числа известны всему просвещенному человечеству…

Мате говорил с таким увлечением, что Фило не выдержал.

— Хорошо, хорошо, сдаюсь. Ваш Фибоначчи — гений. Но лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

— Вот это верно. Мы сейчас же отправляемся на розыски.

— Прежде надо еще войти в город, — возразил Фило, указывая куда-то направо.

Мате повернул голову. Шагах в двухстах от них простиралась бесконечная крепостная стена. Железные ворота были заперты.

У караульной башни прохаживались двое стражников с алебардами. Мате заметил, что маленькая сводчатая дверь башни приотворена.

— Всё в порядке, — сказал он. — Башня наверняка служит проходной. Одна минута — и мы в городе.

— Так нас и пустят!

— Конечно, пустят. Мы же невидимки.

— Вы думаете, поэтическая шутка Хайяма сработает и на сей раз? А если нет?

— Рискнем.

— Дудки! — запротестовал Фило. — Не желаю быть вздернутым на виселицу в качестве генуэзского лазутчика.

— Почему же непременно генуэзского?

— Следовало бы вам знать, что Ге́нуя и Пиза — отчаянно конкурирующие морские державы. Они постоянно строят друг другу козни. Пройдет каких-нибудь шестьдесят лет, и Генуя нанесет Пизе удар, от которого ей уже никогда не оправиться. Пизанский флот будет разбит, а вскоре Генуя в союзе с другими итальянскими городами нападет на Пизу с суши…

Мате ревниво заметил, что Фило неплохо подготовился к путешествию. Только с чего он взял, что Пиза — морская держава? Ведь она, кажется, стоит на реке Арно, а Генуэзский залив расположен в двенадцати километрах от города.

— Не забывайте, что сейчас, в тринадцатом веке, Арно еще судоходна, и корабли из Генуэзского залива поднимаются до самого города, — пояснил Фило.

— Они-то поднимаются, а мы… Ну да ладно, что-нибудь придумаем. Видите плетеную изгородь? Ту, недалеко от стены? Подползем к ней, заляжем, а там улучим удобную минуту и — в башню!

Фило с грустью посмотрел на свои опрятные бумажные брюки, заменившие на сей раз шорты. Бедные джинсы, он так с ними сроднился! Но, как поется в старинной венгерской балладе, еще больше было потеряно на Мога́шском поле…

Он отважно лег на холодную землю и, сопя от усердия, пополз. Мате сделал то же самое, и скоро они благополучно добрались до плетня, за которым раздавались грубые голоса стражников.

— Опять всю ночь выли волки, — сказал один.

— Совсем обнаглели, — отвечал другой. — И развелось же их!

— Не мудрено. Убивать-то некому.

— Твоя правда. Прежде как было? Люди охотятся, звери прячутся в норы. Нынче звери рыщут в поисках добычи, а люди забились в свои норы и боятся нос высунуть.

— Побоишься тут, когда от разбойников спасенья нет. Вот и на соседнюю деревню тоже напали. Стариков поубивали, остальных — в рабство. О скотине и не говорю: лошадей, ослов, свиней — всех угнали.

— Этак скоро все мы с голоду перемрем, — сокрушался второй. — Некому станет ни сеять, ни жать, ни возделывать виноградники. Если крестьяне где еще и работают, так только в пригородах. Да и то под вооруженной охраной… А всё проклятые раздоры!

— Да, чего-чего, а этого добра у нас хватает. Кто только у нас не враждует! Города, провинции, семьи. Чуть что — осады, пожары, сражения…

— Что ж удивляться, если и верховные-то наши владыки — папа с императором — и те дерутся не на жизнь, а на смерть. А кто из них прав, кто виноват? Поди разберись…

— Но-но-но! — неожиданно ожесточился первый. — Ты, может, не разберешься, а я разберусь.

— Это почему же?

— Потому что я чистокровный пиза́нец. Стало быть, гибелли́н[19] и сторонник императора. А твоя мать откуда родом?

— Ну, из Боло́ньи, — неохотно буркнул второй.

— Ага! Выходит, пизанец ты только наполовину. А болонцы — они все до единого гве́льфы и папи́сты. Это уж как пить дать.

— Ну и что? Еще неизвестно, кто лучше: папа или император. Папа хоть христианин, а император…

— Что император? — горячился первый. — Ну, договаривай!

— Антихрист он, вот что.

— Да как ты смеешь! — зарычал первый, лязгая мечом в ножнах. — Наш государь Фридрих Второй получил корону от самого господа бога. А уж бог антихриста нипочем императором не сделает.

— Отчего же тогда твой Фридрих отлынивает от крестового похода? — продолжал наступать второй. — Отчего при дворе у него в почете иуде́и и сараци́ны?[20] Молчишь? То-то. И потом, антихрист — он ведь должен быть сыном дьявола и монахини. Так ведь? А мать императора, эта сицилийка Констанция, до того как ей выйти за короля Генриха, говорят, и была монахиней. Значит, как ни верти, а все сходится.

Сраженный этим неопровержимым доказательством, первый не